И тут, в самом низу, почти на самом дне, я нашла письмо и шерстяную нить.
Они предназначались мне.
Глава 7
Возлюбленная моя дочка!
С тех пор как Господь всех зим пожелал, чтобы ты зародилась во мне, я знала, что у меня будет дочь.
Стоял месяц хешван, виноградники уже опустели. Чибисы улетали на юг. Я расшивала свадебное платье. Смотрела на небо и думала о том, что будет, когда я выйду замуж. Я знала, что, когда улетают птицы, на свет появляются только девочки.
Я была обручена. Но мой жених — достойный человек — был далеко. Нас всегда учили ждать своего суженого.
Но я ничего не знала о том, что такое тело. Я не подозревала, что кто-то может завладеть и моим. Няня рассказала мне только то, что один лишь муж имеет на это право.
Тем временем мой отец решил устроить празднование Хануки. Он пригласил в гости двух двоюродных дедов, с которыми вел торговлю тканями. Они приехали из тех земель, где солнце заходит на севере. Они были богаты. Нахальны. Пьяны.
В честь удачной торговли устроили пир. В кубках мужчин звенели деньги. То был непристойный звук, звук грязи, смешанной с небом. Мне то и дело казалось, что я слышу глас Пророка Исайи: «Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя».
Самый старый из гостей пришел, когда я спала. Он навалился на меня, зажав мне рот рукой. От него несло вином и вотивным маслом. Он надругался надо мной прежде, чем я успела понять, что происходит. И с восходом солнца уехал.
Когда я рассказала об этом матери, она набросилась на меня с криками: «Ты сама виновата, красота всегда обольщает мужчину. И это большое горе, Мириам, ибо твой жених теперь откажется от тебя».
Как только стало ясно, что ты поселилась во мне, мать нашла женщину, которая занималась выскабливанием.
Но я отказалась это делать.
Лишь однажды я почувствовала, как ты шевельнулась во мне, но этого уже хватило. То был легкий, едва заметный толчок. Но я уже изменилась навсегда.
Ты появилась, пришла в эту жизнь, не воздающую по заслугам, полную предательств и потерь. Ты пришла. Я тебя чувствовала. Ты говорила со мной. Но не жених. Собственный отец изгнал меня прочь. Иметь такую дочь означало скандал, такой дочери не место в его доме.
Он выгнал меня посреди ночи, под звезды, говорившие мне, что вот-вот наступит месяц шват.
Ни один родственник не пустил меня на порог. И ни один знакомый.
Ведь это Мириам, женщина легкого поведения, шлюха, пропащая.
Лишь проституток не смутило, что я жду ребенка. Многие из них продолжали работать до тех пор, пока позволял живот. Когда я пришла к ним, они не стали задавать вопросов. Их не интересовало, кто отец ребенка. Откуда я. Они сказали: «Входи, понемногу привыкнешь».
Все они были матерями.
Урия каждую неделю навещал их. Проверял на инфекции. Омывал их липовой водой и экстрактом жасмина. Осматривая женщину, Урия всегда огораживался от нее занавеской. Он не хотел, чтобы женщины видели, как он рассматривает их интимные органы. Он был всегда вежлив и предусмотрителен. Он уважал их боль. И называл их подругами.
Он предложил осмотреть меня. Осторожно погладил живот. И, прикоснувшись к моей коже, прошептал: «Родится девочка, и она будет красавицей».
Впервые кто-то не относился ко мне как к пропащей, и из глаз моих хлынули слезы, краска растеклась, оставив черные бороздки.
Урия протер мое лицо и сказал: «Не плачь».
С тех пор он приходил каждый день. Он укладывал меня и заботился о моих распухших ногах. Разминал их. Кормил меня сладким миндалем, грецким орехом, давал семена агавы. Он изучал, как должны питаться беременные женщины. Говорил, что я должна разговаривать тише или напевать, потому что ты меня слышишь.
Однажды после осмотра его взгляд омрачился. Твоя дочь придет в этот мир ногами, сказал он мне. Это признак глубокого ума, у нее будет долгая жизнь и она встретит настоящую любовь. Но для тебя это очень опасно.
С тех пор он постоянно ощупывал мой живот. Говорил с тобою, убеждал тебя. Хотел, чтобы ты перевернулась. Он клал руки мне на живот и говорил: «Чувствуешь? Вот головка, а вот ее ножки, вот ручки».
И я трогала тебя. Нас разделял лишь тонкий слой плоти. Но я уже угадывала тебя внутри. Ты была сильной и легкой, мудрой и безоружной, радушной, точно пророки.
Как можно было устоять перед твоей отчаянной мольбой, перед этим непонятным призывом, адресованном именно мне? И как могло быть, что из свершенного надо мною насилия расцвела ты, с такой безрассудной отвагой, такая прекрасная, несмотря на то, что тебя породило зло?
Я знала: чтобы подарить тебе жизнь, мне придется пройти через боль, может быть, даже умереть, но я уступала тебе место, сжимала свое чрево, чтобы не потерять тебя, я повторяла: «Ты не одна, защищайся от всех, кто будет говорить иначе, ты не одна, пусть даже рождение и вырвет тебя из меня».
Два дня назад я поняла, что мне хуже. Урия сказал, что во мне высыхают воды. И что ты не хочешь перевернуться. И что придется поторопить твой приход.
Я сразу все поняла, хотя он ничего не сказал. И взмолилась: «Выбери ее».
Тогда Урия предложил, чтобы мы поженились. Чтобы тебя не ждала судьба твоей матери, чтобы тебя не постигла участь незаконнорожденной дочери. Чтобы дать тебе имя, отца, будущее.
Когда он заговорил о свадьбе, я не знала, что сказать.
Мне было нечего дать взамен этому красивому мужчине, чьи глаза были цвета ветра, мужчине, спасавшему нас обеих. Тогда я выдернула нитку из своего одеяла. И сказала: «Вот и все мое приданое». И он ответил: «Этого довольно».
Наша свадьба проходила скромно, под праздничным балдахином были только мы. Свидетелем стал старый друг Урии, приехавший из Африки. О нем я знала лишь то, что он, как и Урия, был врачом.
Он был улыбчивым. Печальным. И почти не разговаривал.
Он подал нам свадебный договор, напевая песнь праведников, и расписался: Де Медико, Йосеф.
Возлюбленная моя дочь! Завтра ты увидишь свет. Все решено. Повитуха сольет воды и будет так, как случилось, когда Творец всего живого сказал Моисею: «Иди» — и расступилось море.
А я ухожу, далеко. И чувствую, что уже не вернусь. Пока ты будешь на пути в этот мир, я буду плутать в других мирах, не в силах добраться до тебя. Скользить между звезд и пытаться разглядеть тебя.
Оставляю тебе это письмо и мой подарок, чтобы тебе было, за что уцепиться. Эту шерстяную нить.
Сожми ее покрепче, когда захочешь почувствовать, что я рядом с тобой.
Глава 8
И вот я перед вами, почтенные доктора.
Когда вы вызвали меня, чтобы проверить мои познания в медицине, вы ожидали совсем не этого, я понимаю.
Вы планировали устроить мне экзамен по анатомии. Узнать у меня, правда ли, что по синим венам идет холод. А по красным бежит тепло. Верно ли, что для того, чтобы унять боль в животе, больному нужно принять смолу фисташкового дерева, ягоды можжевельника, сладкое пиво.
Вы думали, что я просто покажу, что умею разминать позвонки, снимая боль, что могу сводить бородавки сахаром и анисом. Как все прочие, желающие получить лицензию.
Я это понимаю. Вы не готовы были услышать то, что услышали.
Но я рассказала это не для того, чтобы ослабить ваше внимание во время экзамена, почтенные доктора. И уж совсем не для того, чтобы смутить вас, раскрыв, что я не дочь Урии. И не для того, чтобы вы поняли, отчего я так крепко сжимаю в руке шерстяную нить.
Нет. Я рассказала вам все это для того, чтобы вы знали: исцеление рождается из самой нашей истории. И никто не в силах излечить нас, пока не преодолеет границы нашего прошлого.
Я сделала это затем, чтобы вы знали: все мы, все — дети одной истории.
И именно оттуда, из этой агады — из этой истории — начинается наше выздоровление. Именно так мы узнаем, где же сокрыта наша рана.
После того как я прочла письмо моей матери, я разделась. Обнаженная, одна на всем берегу, я зашла в море. Я позволила ледяной воде постепенно касаться моего тела. Сначала бедер. Потом живота. Затем сердца.
Спускался вечер, медленно натягивая на небо ковер из звезд. А мне хотелось вернуться в воду, в единственную стихию, которая соединяла нас. Мне хотелось почувствовать Мириам. Такую близкую и далекую, такую напуганную и смелую. Невероятную женщину, которая умела любить так беззаветно. Без оглядки.
И чем глубже я погружалась, тем больше понимала. Понимала, что рано или поздно чума отступит. Что выжившие вернутся в город. Что мертвые простятся с живыми.
Так было из поколения в поколение: бренной была не только жизнь, но и смерть, ибо времена года сменяли одно другое, как и боль потерь, потому что само сущее рассказывало нам свою историю и текло — неуловимо быстро — к своему разрешению.
И нам, его несчастным, калечным, потрепанным бурями детям, оставалось лишь принять этот путь. Погрузиться в поток, но не для того, чтобы управлять им, а чтобы позаботиться о нем. Чтобы любить его.
И тогда я решила. Стала собирать одиноких неприкаянных женщин, оказавшихся никому не нужными. Всех, кто остался отвергнутым. Среди них были обесчещенные девочки, постаревшие проститутки — слишком старые, чтобы дарить любовь, безбожницы, побирающиеся на рынках. Я омыла их, накормила и обучила.
А потом сказала: «Помогите мне, госпиталь должен снова принимать больных».
Так прошли последние несколько лет.
Я провела их рядом с этими женщинами, которых предали, как предали мою мать. Вот, я сделала то, о чем вы меня просили, я прижгла эту рану, я покрыла ее листьями азиатской центеллы, высушила диким чесноком и тимьяном.