Таким образом, при итоговом анализе историку следует задаться вопросом, можно ли считать, что принятие германской победы на континенте действительно нанесло бы такой большой ущерб британским интересам, как в те дни утверждали Грей и другие германофобы и как впоследствии признали историки школы Фишера. Здесь дается ответ – нет. Айра Кроу всегда спрашивал: “Если вспыхнет война и Англия останется в стороне… [а] Германия и Австрия победят, разгромят Францию и унизят Россию, в каком тогда положении окажется оставшаяся без друзей Англия?”[794] Ответ историка таков: в лучшем, чем истощенная Англия в 1919 г. Новая оценка довоенных целей Германии показывает, что, если бы Британия осталась в стороне – даже на несколько недель, – континентальная Европа превратилась бы в нечто подобное современному Европейскому союзу, но при этом не произошло бы существенного сокращения британской внешнеполитической мощи, вызванного участием в двух мировых войнах. Возможно, получилось бы избежать и краха России в ужасном огне гражданской войны и большевизма: хотя страна все равно столкнулась бы с серьезными проблемами деревенских и городских волнений, если бы война закончилась раньше, настоящая конституционная монархия (после отречения Николая II) или парламентская республика получила бы больше шансов на успех. И точно не произошло бы столь серьезного американского финансового и военного вторжения в европейские дела, которое фактически обозначило конец британского финансового господства в мире. Да, в 1920-х в Европе по-прежнему мог зародиться фашизм, однако особенно убедительно речи радикальных националистов звучали бы скорее во Франции, чем в Германии. Также возможно, что в отсутствие тягот мировой войны инфляции и дефляции начала 1920-х и начала 1930-х гг. оказались бы не столь суровы. После триумфа кайзера Гитлер мог бы так и прожить свою жизнь неудавшимся художником и успешным солдатом в Центральной Европе, где господствовала бы Германия и где ему не на что было бы жаловаться.
В опубликованной в 1990 г. статье Иммануэль Гайс заметил:
Нельзя было назвать неверным вывод о том, что Германия и континентальная Европа к западу от России сумели бы сохранить свои позиции, только если бы Европа сплотилась. А объединенная Европа почти автоматически оказалась бы подчинена самой сильной из держав – Германии… [Однако] чтобы храбро встретить наступающие гигантские блоки экономических и политических сил, германскому руководству в объединенной Европе пришлось бы преодолеть предполагаемое нежелание европейцев подчиняться любому из соседей. Германии пришлось бы убедить Европу принять ее лидерство… дать ясно понять, что общие интересы Европы совпадают с просвещенными интересами самой Германии… чтобы после 1900 г. занять положение, подобное тому, которое занимает Федеративная Республика сегодня[795].
Хотя в его соображениях, возможно неумышленно, и проскальзывает спесивость поствоссоединительной эры, в одном он совершенно прав: было бы бесконечно предпочтительнее, если бы Германия смогла добиться гегемонии на континенте без двух мировых войн. Но вина за то, что это не случилось, лежит не только на Германии. Да, именно Германия в 1914 г. навязала войну не расположенной к войне Франции (и не столь не расположенной к войне России). Но – как справедливо заметил кайзер – именно британское правительство в конце концов решило превратить континентальную войну в мировую, в результате чего конфликт тянулся в два раза дольше и забрал гораздо больше жизней, чем забрала бы “первая попытка создать Европейский союз” по инициативе Германии, если бы все пошло по плану. Объявив войну Германии в августе 1914 г., Асквит, Грей и их коллеги помогли гарантировать, что, когда Германия наконец достигла превосходства на континенте, Британия уже не была достаточно сильна, чтобы суметь ее сдержать.
Глава пятаяГитлеровская АнглияЧто, если бы Германия вторглась в Британию в мае 1940 года?Эндрю Робертс
Наконец, когда даже сэру Джозефу стало очевидно, что за несколько дней Англия потеряла и все имущество и снаряжение своей регулярной армии, и своего единственного союзника, что противник находится менее чем в 25 милях от ее берегов, что в стране имеется лишь несколько батальонов полностью вооруженных и полностью обученных войск, что она дала обязательство вступить в войну в Средиземноморье с численно превосходящим ее противником, что ее города открыты для воздушных налетов с аэродромов, которые находятся ближе, чем оконечности ее собственных островов, что ее морским путям угрожает с десяток новых баз, сэр Джозеф сказал: “Если смотреть в надлежащей перспективе, я считаю это великим и ощутимым успехом… Война вступила в новую и славную фазу”.
По Лондону отбивают шаг сапоги солдат вермахта, которые колонной маршируют по Моллу в сторону Букингемского дворца. Эта картина достаточно знакома нам по фильмам и книгам[796]. Но насколько вероятны в реальности были германское вторжение и оккупация Британии? Через пятьдесят лет после победы над нацизмом мы склонны принимать как должное, что Британии было предназначено сражаться против Гитлера в 1939 г. – сражаться и, несмотря на неимоверные трудности, с которыми страна столкнулась в свой annus mirabilis, наставший в 1940 г., в конце концов победить. В 1995 г., в ходе празднования юбилея победы, почти не говорилось о вероятности того, что все могло бы сложиться иначе. Напротив, победа союзников в войне вспоминалась не только справедливой и верной, но и неизбежной.
И все же мало в истории событий, особенно в военной и дипломатической сферах, которые действительно можно назвать неизбежными. Возвращаясь в начало 1930-х гг. и рассматривая варианты, доступные Британии в условиях ухудшения политической ситуации в Европе, мы видим, что из всех них объявление войны Германии из-за Польши в 1939 г. (не говоря уже о пяти долгих годах “крови, тягот, пота и слез” под руководством Уинстона Черчилля) казалось одним из наименее вероятных сценариев. Путь к войне в 1939 г. был извилист и тяжел. Нам достаточно представить, как одна-две вещи – причем не всегда особенно важные – сложились бы иначе, чтобы увидеть, как легко события могли принять совершенно другой оборот.
По словам адъютанта Гитлера Фрица Видемана, лорд Галифакс – посланник Невилла Чемберлена к Гитлеру в 1937 г. и министр иностранных дел в период Мюнхенского сговора – однажды сказал, что “в качестве кульминации своей работы [он] хотел бы увидеть, как фюрер въезжает в Лондон вместе с королем Англии под ликование английского народа”[797]. Само собой, мы знаем, что Галифакс начал сомневаться в политике умиротворения еще при подписании Мюнхенского соглашения – и именно он посоветовал Британии встать на защиту Польши в 1939 г. Однако он оставался глубоко пессимистично настроен по отношению к возможной войне с Германией в случае провала этой попытки сдерживания конфликта, а когда в мае 1940 г. в войне наметились сложности, стал одним из ряда влиятельных лиц, выступавших за заключение перемирия с Гитлером. Мы также знаем, что Черчилль отверг эти аргументы, несмотря на грозящую Британии изоляцию после падения Франции. А еще мы знаем, что Британия была в состоянии вести и в итоге – после присоединения Советского Союза и Соединенных Штатов к борьбе против Германии – выиграть войну. Но эти исходы ни в коем случае нельзя было назвать предопределенными.
Само собой, вопрос “что, если?” не раз задавался в отношении событий, которые привели к началу Второй мировой войны. Однако до недавнего времени историки в основном анализировали, что еще можно было бы сделать раньше, чтобы предотвратить приход Гитлера к власти или скомпрометировать его положение, когда он встал у руля страны. Что, если бы Британия раньше выступила против Третьего рейха? Именно этот вопрос обычно становился основой гипотетических рассуждений о Британии и Гитлере. Само собой, первым этот вопрос задал не кто иной, как сам Черчилль. Впоследствии он написал: “Если бы риски войны, с которыми Франции и Британии пришлось иметь дело в последнюю минуту, были встречены заблаговременно и если бы были сделаны четкие и искренние заявления, наши перспективы сегодня оказались бы совершенно иными”. По мнению Черчилля, Вторая мировая война была “необязательной”. Он сам и многие другие полагали, что демонстрация решимости противостоять германской агрессии в Чехословакии со стороны Франции, Британии и Советского Союза дала бы критикам Гитлера в германских военных кругах достаточный стимул обеспечить если не крах, то хотя бы перемену политического курса. Он утверждал: “Если бы союзники на раннем этапе дали решительный отпор Гитлеру… разумные элементы германской действительности, которые имели огромное влияние – особенно в рядах верховного командования, – получили бы шанс спасти Германию от маниакальной системы, охватывавшей страну”.
Что, если бы, вместо того чтобы делать упор на противовоздушную оборону, британские правительства 1930-х гг. сформировали бы серьезную сухопутную армию, которая смогла бы если и не остановить германское вторжение во Францию, то хотя бы противостоять ему? Что, если бы Британия и Франция воспротивились германской ремилитаризации Рейнской области в 1936 г.? Сам Гитлер признавал: “Если бы Франция ввела войска в Рейнскую область” – как на самом деле произошло в начале 1920-х гг., – “нам пришлось бы отступить, поджав хвост”[798]. Что, если бы, несмотря на известную слабость британской армии, правительство действительно дало бы четкий сигнал – пускай это и было бы блефом – о намерении Британии защищать Чехословакию в случае нападения на нее? Что, если бы Британия и Франция убедили Сталина присоединиться к борьбе против Германии в 1939 г., вместо того чтобы позволить ему поддаться на уловки Риббентропа? Все это – вполне допустимые гипотетические вопросы, которыми историки годами задаются в отношении событий 1930-х гг. И все же рассматриваемые гипотетические сценарии на самом деле значительно менее правдоподобны, чем гораздо менее приятная альтернатива – германская победа над Британией.