Несмотря на все попытки имперского правительства в Лондоне примирить противоборствующие стороны, вспыхнувший в результате конфликт вылился в гражданскую войну. Однако, как часто бывает в подобных конфликтах, империя в итоге повлияла на ситуацию таким образом, чтобы склонить чашу весов в пользу партикуляристов. После решительной победы Ли при Геттисберге Палмерстон и Гладстон фактически вынудили северные штаты пойти на компромисс, в результате чего чернокожие рабы были формально эмансипированы, но не получили политических прав (подобно тому, как случилось примерно в то же время с крепостными крестьянами в России), а полномочия наместника, Авраама Линкольна, были существенно ограничены. Этот мирный договор был официально заключен в апреле 1865 г., несмотря на ожесточенную критику централистских, или “империалистских”, сторонников Севера, включая Джона Брайта и Бенджамина Дизраэли. На самом деле предсказание Дизраэли, что молчаливое продолжение использование подневольного труда окажется экономически несостоятельным, не оправдало себя. Однако он был прав, когда сказал, что стороны никогда полностью не забудут поляризации времен гражданской войны. Как он и предсказывал, в послевоенной Америке все сильнее стали ощущаться различия между Севером и Югом.
Подобное случилось и когда Гладстон и его последователи взялись за решение весьма сходного вопроса о противостоянии Севера и Юга в Ирландии. Здесь проблема имела не только экономический (как и в Америке, Север был промышленным, а Юг – аграрным, но сельским хозяйством там занимались не рабы, а бедные крестьяне-фермеры), но и религиозный характер, который был обусловлен прошедшей в семнадцатом веке колонизацией северной части острова кальвинистами из Шотландии. В остальной Ирландии также наблюдалось разделение между официальной дублинской церковью (реформированной Лодом) и крестьянским католичеством. Как и в Америке, в основе конфликта лежало сопротивление одного региона усиливающейся централизации. По мере укрепления власти Ирландского парламента (который получал все больше полномочий под влиянием Граттана в 1790-х гг.) ольстерские протестанты начинали бояться за свои традиционные религиозные свободы. В попытке избежать очередной гражданской войны Гладстон предложил Ольстеру ввести гомруль – создать в Белфасте отдельный парламент для шести преимущественно протестантских графств. Но этому категорически воспротивился ирландский премьер-министр Джон Редмонд, который не видел причин выводить из-под власти Дублина процветающую северную часть острова. Лондонские империалисты вроде Джозефа Чемберлена тоже выступили однозначно против этого предложения. Как показал Элвин Джексон, ввести смягченный гомруль в шести графствах Ольстера в 1912 г. смогло только правительство Асквита, но даже эта ограниченная мера спровоцировала столкновения между Ирландскими добровольцами-католиками и Ольстерскими добровольцами-протестантами, что вынудило Англию осуществить военное вмешательство.
Применение второй излюбленной монархиями девятнадцатого века меры – эмиграции – привело к другим сложностям. С 1840-х гг. миллионы ирландцев, шотландцев, немцев, итальянцев, поляков и русских подталкивали покидать родные края. Русские в основном отправлялись на восток, в Сибирь, но для большинства европейцев самым привлекательным направлением, несомненно, оставалась Северная Америка. Тем не менее как англоамериканцы, так и франкоканадцы были весьма враждебно настроены к значительному притоку иммигрантов, которых они считали иностранцами. Это не представляло проблемы для ирландцев и шотландцев (любопытно, что французы не спешили эмигрировать из собственной страны), но у немцев, итальянцев и поляков фактически не было колоний, куда они могли бы отправиться. Отчасти именно возникающее в результате чувство исключенности из числа великих мировых империй – и растущие опасения центральноевропейских правительств по поводу социальных последствий сельского перенаселения – привели к серьезным политическим переменам, которые в середине века трансформировали карту Центральной Европы.
Самым важным из них стало соглашение Австрии и Пруссии о разрешении исторических противоречий и реформировании Священной Римской империи, в результате которого она стала больше походить на западное государство – иначе говоря, на относительно децентрализованную федерацию под властью императора. После долгих споров согласия наконец достигли в 1862–1863 гг., когда австрийский император Франц Иосиф обеспечил поддержку своей схемы со стороны прусского кайзера Вильгельма I. Вопреки советам австрофобски настроенного министра-президента Бисмарка, Вильгельм принял главенство Франца Иосифа, который встал во главе реформированной империи, но поставил условие навсегда отдать управление иностранными делами Пруссии – и эта уступка быстро изменила позицию Бисмарка. Как следствие, Габсбурги расширили свою империю, которая теперь простиралась от Ломбардии до Любека и от Майнца до Мемеля, хотя в крупных государствах их власть была сродни британской власти в Америке, являясь в некоторых отношениях скорее номинальной, чем реальной.
Этой “эпохе реформ” благоприятствовали войны, развязанные Британией и Францией, чтобы не допустить российского захвата Османской империи на Балканах в 1854–1855 (Крымская война) и 1878–1879 (Болгарская война) гг. Пока царю не давали осуществлять контроль над черноморскими проливами, германский император довольно наблюдал, как древние царства Пьемонт и Сербия расширяют свое влияние в Италии и на Балканах. “Патриотизм” – преданность своей исторической родине – стал одним из главных источников мощи Габсбургов. Немногочисленные интеллектуалы, которые призывали к альтернативным “национальным” подданствам на основе языка и культуры, в основном оставались в тени, хотя некоторые современные исследователи “национализма” и полагают, что их важность недооценивалась.
Больше всего в этом процессе потеряла Франция. После победы над Россией в Болгарии кое-кто в Версале начал мечтать о постоянном союзе с Британией. Британское министерство иностранных дел с недоверием относилось к новой Германской империи, особенно когда она приступила к постройке флота и завоеванию колоний, что некоторые сочли открытым вызовом британскому морскому господству. Вероятно, это объясняет, почему на нет сошла идея о заключении англо-германского союза. Однако традиционная враждебность по отношению к Франции – потеря Канады так и не была забыта окончательно – и растущая вера английских империалистов вроде Чемберлена в естественную культурную и экономическую близость американской Британии и германской Европы разрушили надежды французских англофилов вроде братьев Камбон. В результате Бурбоны обратились к Романовым (что, пожалуй, стало естественным дипломатическим сближением двух наиболее централизованных монархий). К несчастью для Версаля, как считало большинство британских политиков, заключенный в итоге франко-русский союз лишь сделал страхи Габсбургов-Гогенцоллернов об “окружении” более обоснованными. Очевидная легкость, с которой королевский флот поддерживал свое превосходство над германским, и отсутствие реальных колониальных трений между империями вскоре рассеяли опасения Сити об англо-германской вражде. Казалось, что британским интересам, напротив, гораздо больше угрожает продолжающаяся экспансия России в Азии.
Российские и французские военные приготовления, несомненно, представляли прямую угрозу рейху Габсбургов-Гогенцоллернов, сильно децентрализованная структура которого обусловливала недостаток финансовых ресурсов, необходимых для того, чтобы тягаться с соседями в численности армий. Именно эта угроза германской безопасности во втором десятилетии двадцатого века сделала войну на континенте более или менее неизбежной. Само собой, в британских дипломатических и военных кругах еще оставались влиятельные фигуры, которые утверждали, что Британии следует пойти на сближение с Россией и Францией, дабы избежать растущей, как они утверждали – хоть это и звучало весьма неправдоподобно, – германской угрозы британской безопасности. Германофобы вроде Айры Кроу последовательно выступали за континентальный союз с Францией – и эти взгляды также разделяли некоторые руководители Империалистической партии. Однако в Партии гомруля, которая пришла к власти в 1905 г., франкофилы оставались в меньшинстве. В связи с этим, когда в августе 1914 г. между континентальными державами разразилась война – формально из-за Боснии-Герцеговины, где было совершено неудавшееся покушение на жизнь эрцгерцога Франца Фердинанда, – большинство членов Кабинета активно поддерживало политику невмешательства, пропагандируемую валлийским нонконформистом и убежденным гомрулером Ллойдом Джорджем. Это отражало не только сложившиеся в партии традиции пацифизма, но и осознание – подтвержденное последующими историческими исследованиями в российских архивах, – что война во многом была навязана Германии решением российского правительства мобилизовать свою армию, вместо того чтобы ждать дипломатического урегулирования конфликта. Несмотря на отставку двух гомрулеров – министра иностранных дел Грея и первого лорда Адмиралтейства Черчилля, – которая привела к падению правительства Асквита, империалисты под предводительством Бонара Лоу почти никак не могли повлиять на исход континентальной войны. Когда король наконец согласился на формирование правительства с Черчиллем и Греем, отправлять Британский экспедиционный корпус на континент было уже, как с сожалением отметил Черчилль, “слишком поздно”: немцы победили во второй битве на Марне, а наложенные Британией морские санкции стали для Вены всего лишь предупреждением не основывать военно-морские базы на французском побережье.
Германская победа в 1915 г. и заключенные впоследствии Версальский и Брест-Литовский мирные договоры не удивили никого из тех, кто следил за курсом германской политики до начала войны. В дополнение к крупным репарациям, наложенным на французское и российское правительства, имперский министр иностранных дел Бетман-Гольвег создал Центральноевропейский таможенный союз – Срединную Европу, – в который вошли Франция, Нидерланды, Пьемонт и Швеция, а также сама Германская империя. Хотя формально это была лишь зона свободной торговли с единой системой внешних пошлин, вскоре англо-американские наблюдатели уже стали называть новое образование “Европейским союзом”. С британской точки зрения, особенно важны были ограниченные военные последствия германской победы. В обмен на территориальные приобретения в Центральной Африке и снятие англо-американской блокады Бетман-Гольвег согласился формально признать нейтралитет Северной Франции и Нидерландов. С германской точки зрения, пойти на эту уступку было просто: немцы никогда не планировали угрожать британской безопасности путем организации военно-морского плацдарма на берегу Ла-Манша.