— Знаете что? — вдруг сказала она. — Я почти уверена, что, если бы отца не убили, он наверняка рано или поздно сделал так, чтобы мы с мамой узнали о его виртуальной семье. Он специально так поступил бы, чтобы дать нам понять, как одиноко ему было с нами и мы его не ценили. Непременно выяснилось бы, что это мы виноваты в том, что папе пришлось играть в семью с незнакомыми людьми. Он только и делал, что жаловался: «Ах, на меня никто не обращает внимания!» Чаты, форумы и электронная почта — это его новые игрушки; до того как они появились, он без конца выкидывал разные другие фокусы, не упуская возможности при случае причинить нам боль.
Тикако робко переспросила:
— Фокусы? Ты считаешь, это подходящее слово для того, что сделал твой отец?
Казуми ответила не задумываясь:
— Да, вполне подходящее. Поверьте, уж я этих его фокусов за свою жизнь навидалась.
— За шестнадцать лет?
— Я давно в курсе папиных интрижек с молоденькими красотками. Я знаю, что он менял их как перчатки и без конца находил себе все новых и новых. А настоящая причина его донжуанства состояла в том, что он не мог жить спокойно: он всегда хотел быть главным героем драмы и разыгрывал эти драмы без конца, показывал свои фокусы всем подряд, никак не мог остановиться.
Когда я была маленькая, он меня очень любил, называл своим сокровищем, своей маленькой принцессой. Я его просто обожала, и ему очень нравилось заботиться о своей малышке. Мило, правда? Вся проблема в том, что на самом деле папа любил не меня, свою дочь, а саму идею дочерней и отцовской любви. Пока я была маленькой и беспрекословно слушалась его, он души во мне не чаял. Он играл со мной, как с куклой.
Наверняка мама вам про это рассказывала. Я почти уверена, что, когда я родилась, отец на какое-то время даже прекратил ходить налево. Мы стали настоящей семьей. Думаю, мама должна была заметить разницу. Впрочем, никаких выводов она из этого не сделала. Не знаю, может, отец как раз взял ее в жены потому, что у нее такой покорный и тихий нрав, а может, это он превратил ее в столь безответное и жалкое существо. — Казуми возвела глаза к потолку и изо всех сил сжала кулаки. — К счастью, я не такая, как она. Клянусь небом, я никогда и никому не позволю вытирать о меня ноги. Разве я могла смириться с эгоистичными выходками отца? Разумеется, я напрямую высказывала ему все, что о нем думаю. И конечно, ему это очень не нравилось. Папочке хотелось, чтобы его доченька подольше была маленькой глупышкой, чтобы она слушалась его, боготворила его, а потом выросла и обязательно стала такой, какой он мечтал ее видеть.
— А о какой дочери он мечтал, как ты думаешь?
В ответ на вопрос Тикако Казуми резко повернулась к зеркалу и показала на девушку в кабинете для допросов. Рицуко в это время как раз произносила очередную проповедь о родстве душ и мировой гармонии, мало отличавшуюся от ее предыдущих рассуждений.
— Полагаю, идиотка вроде этой отца вполне бы устроила. Он наверняка вел бы с ней долгие разговоры о поисках себя, о потребности в любви и понимании, о необходимости найти свое место в жизни. Папе нужен был кто-нибудь, кто не мог бы существовать без него, кому становилось бы страшно и одиноко в его отсутствие и кто всей душой стремился бы быть с ним. К сожалению, я выросла слишком сильной и самостоятельной. Я хотела быть ему дочерью, а не любимым животным или предметом обстановки. Я не собиралась от него зависеть! Вот еще!
В наушниках у Такегами раздался голос Тикако:
— Как насчет небольшого перерыва? Похоже, Казуми немного устала.
Полицейский жестом остановил разглагольствования Рицуко:
— Я понимаю, о чем вы говорите. А сейчас, если вы не против, давайте вернемся непосредственно к теме нашего разговора.
— Что вы имеете в виду? — обиделась девушка. — Я и так говорю по теме. Я рассказываю вам о том, как появилась наша «семья» и как мы…
— Да, да, все понятно. Предлагаю сделать небольшой перерыв. Полицейские участки, конечно, не слишком славятся своим гостеприимством, но на чашку кофе, я думаю, мы вправе рассчитывать. Надеюсь, вы не возражаете?
Казуми отказалась взять у офицера Футигами платок, чтобы вытереть слезы. Вместо этого она достала из сумки пачку бумажных салфеток. Она расплакалась впервые с момента появления в участке.
— Простите, я вышла из себя.
— Ничего страшного, можешь не извиняться, — ответила офицер Футигами, рассеянно глядя сквозь зеркало на тех, кто был в комнате для допросов.
— Хочешь пить? Я могу тебе тоже чего-нибудь принести. Как насчет диетической колы?
Казуми улыбнулась:
— Неужели у вас здесь есть кола?
— Конечно есть. В конце коридора стоит автомат с газировкой.
Тикако одобрительно кивнула.
К тому времени как офицер Футигами отправилась за колой, Казуми уже почти успокоилась. От слез у нее немного размазалась тушь, но девушка не стала поправлять макияж.
— Казуми, о чем ты мечтаешь? Чем хочешь заниматься в будущем?
— Почему вы спрашиваете?
— Просто так. Ты кажешься такой решительной и целеустремленной. Многие твои сверстники ведут себя как дети, но ты совсем другая. Наверняка у тебя есть какие-нибудь планы на жизнь.
Поразмыслив пару секунд, Казуми ответила:
— Когда я вырасту, я больше всего на свете хочу стать независимой.
— Найти хорошую работу и все такое?
— Да, я хочу полностью себя обеспечивать.
— Мне кажется, нынче об этом мечтают очень многие девушки.
— В ваше время, наверное, было по-другому?
— Да, сейчас у девушек гораздо больше возможностей, чем было в свое время у нас. Я оказалась в полиции случайно. В юности я вовсе не мечтала о финансовой независимости — мне пришлось пойти работать, потому что так сложились обстоятельства.
— Значит, вам повезло. Когда обстоятельства все решают за нас, так гораздо легче. Я даже немного завидую вам, если честно. — Сделав это признание, Казуми усмехнулась. — Кто знает, может быть, если бы я была вашей сверстницей, ничего подобного со мной бы не случилось.
«Чего именно „не случилось“?» Тикако оставила этот вопрос при себе и постаралась как можно аккуратнее вернуться к обсуждению прежней темы:
— Само собой, нет ничего предосудительного в том, что нынешние девушки хотят реализовать свой потенциал и обрести финансовую независимость. Каждая эпоха диктует свои правила, верно?
Казуми покачала головой:
— Я не совсем это имею в виду. Мне нужна не только финансовая независимость — я хочу быть полностью свободной. Вы только что сказали, что у девушек вашего поколения выбора не было, а вы стали работать в полиции, потому что так сложились обстоятельства.
Тикако действительно никогда не могла себе позволить выбирать свое будущее, решать, чем она хочет и чем не хочет заниматься. Свобода выбора казалась ей непозволительной роскошью. Однако при этом ей никогда и в голову не приходило, что младшему поколению это отсутствие выбора может показаться желанным и что ровесница ее дочери однажды будет с завистью рассуждать о том, как, должно быть, легко жилось Тикако в те далекие времена.
— Я просто не хочу уподобиться собственной матери, — прямолинейно заявила Казуми. — Не хочу, как она, привязаться к одному мужчине, висеть у него на шее всю жизнь и пить из него кровь по капле, как блоха. Не желаю блуждать в тумане, жить чужой жизнью! Ни за что этого не допущу!
— Ты когда-нибудь говорила об этом с матерью?
Казуми удивленно уставилась на Тикако:
— Нет, конечно! Я бы никогда не посмела ей такое сказать!
— Ты боишься ее обидеть?
— Думаете, зря боюсь?
— Может, и зря. Может, у твоей матери совсем другой взгляд на вещи.
— Не говорите ерунды, — наморщила нос Казуми. — Если бы у мамы была собственная точка зрения хоть по какому-нибудь поводу, мне кажется, она не стала бы мириться с тем, что ее собственный муж изменяет ей направо и налево.
«Замкнутый круг, — подумала Тикако, — а в его центре — гнев Казуми и ее боль».
— Отец обожал читать мне нотации, считая себя многоопытным мудрецом. При этом ему и в голову не приходило обратить внимание на собственную жену, задуматься над тем, как он с ней поступает: ведь он постоянно предавал ее, а она ему все прощала и оставалась с ним, несмотря ни на что. Я смотрела на своих родителей и думала: «Что, черт возьми, они творят? Как они могут так жить?» Это всегда было выше моего понимания.
— Знаешь, детям часто трудно разобраться в отношениях своих родителей.
Взгляд Казуми немного просветлел.
— Как-то раз она мне тоже сказала что-то в этом духе.
— Кто, твоя мать?
— Да. Однажды после очередной отвратительной выходки отца я посоветовала ей подать на развод… Мне тогда, кажется, было лет четырнадцать.
— Ты уже тогда знала об изменах отца?
— Разумеется! Он ведь даже не пытался ничего от нас скрывать. Его любовницы регулярно названивали ему домой.
— Что тебе ответила мать?
— Она сказала, что дети не должны советовать родителям разводиться, что у отца много положительных качеств, что они по-прежнему муж и жена и никто не имеет права вмешиваться в отношения супругов, — все проблемы они должны решать только между собой. — Казуми принялась теребить край пластыря, которым был обмотан ее палец. — Я тогда подумала: «Вот это да! Можно подумать, мне все происходящее доставляет удовольствие. Не хотите, чтобы я вмешивалась, — не буду. Посмотрим, что из этого выйдет».
Тикако улыбнулась:
— Ты просто слишком мала, чтобы понять маму.
— Вы что, имеете в виду, что я пойму ее, когда сама выйду замуж? — Казуми закрыла глаза от ужаса и отвращения. — Так вот знайте, этому не бывать! Ни за что на свете! Я никогда не соглашусь стать чьей бы то ни было женой!
Конечно, в Казуми говорил подростковый максимализм. Она искренне верила в свое категоричное заявление со всей горячностью молодой души. Но, даже принимая во внимание особенности возрастной психологии, Тикако не могла не сделать один важный вывод: все трое членов семьи Токорода — Рёсукэ, Харуэ и Казуми — были несчастливы в основном по одной-единственной причине: их характеры оказались настолько несовместимы, что даже узы крови не могли удержать их вместе, и со временем семейное родство превратилось для них в тяжкое бремя, которое каждый из них нес как мог, страдая и заставляя страдать остальных.