Маленькие картинки смещаются, мигая.
– Не стоило это ставить туда.
В глазах Харвуда изумление.
– Впервые, кажется, слышу из ваших уст мнение столь определенное.
Ответа нет.
– У вас есть шанс увидеть это еще раз. Я хочу, чтобы вы узнали, что замышляет наш задумчивый друг.
– Это как-то связано с теми глобальными переменами, на которые вы намекнули в нашу прошлую беседу?
– Да.
– И что это за перемены?
Харвуд задумчиво смотрит в пространство.
– Вы верите в силы истории?
– Я верю в то, что приводит к данному мгновению.
– Кажется, я и сам начал верить в это ваше мгновение. Думаю, мы приближаемся к нему, захваченные притяжением его странности. Это мгновение изменит все и ничего. Я заинтересован в таком результате, при котором сохраню положение, я хочу, чтобы слова «Харвуд Левин» не превратились в четыре бессмысленных слога. Если мир должен перевернуться, то и я хочу перевернуться вместе с ним и остаться самим собой.
Он думает о множестве оптических прицелов, наведенных сейчас на него скрытыми системами управления огнем. Он вполне уверен, что смог бы убить Харвуда, если того потребует мгновение, – но, с другой стороны, знает, что почти наверняка умрет раньше, пусть даже на долю секунды.
– Кажется, вы стали более сложным с нашей последней встречи.
– Изощренным, – отвечает Харвуд с улыбкой.
42Красные призраки европейского времени
Фонтейн разводит в плошке мисо. Вот что он пьет перед сном – успокоительно соленое пойло и кусочки водорослей на донышке. Он вспоминает встречу со скиннеровской девчонкой. Обычно, раз покинув мост, никто туда не возвращается. Что-то необычное было связано с ее уходом, но он уже позабыл, что именно. Не дело так бросать старика, но он все равно бы долго не протянул.
Мальчишка по-прежнему молча сидит и щелкает клавишами – охотится за часами. Фонтейн переливает мисо в кружку с отбитой ручкой и вдыхает сладостный аромат. Он устал за день, но нужно подумать, где уложить мальчика на ночь, если тот вообще станет спать. Может, так и просидит всю ночь, охотясь за своими часами. Фонтейн качает головой. Щелканье прекращается.
С кружкой в руках он оборачивается – что же там случилось?
На экране ноутбука, лежащего у мальчика на коленях, скан циферблата потрепанного «Ролекса-Виктори», дешевая модель военных лет, для канадского рынка; в принципе, эти часы уходят за неплохие деньги, но не в таком убитом состоянии. Стальной корпус исцарапан, циферблат в пятнах. Черные арабские цифры различаются четко, но внутренний круг, красный, «европейское время», почти что стерся.
Фонтейн отхлебывает мисо и пытается понять, чем же так заворожили мальчика красные призраки европейского времени.
Вдруг голова мальчишки склоняется под тяжестью шлема, и Фонтейн слышит, как он начинает похрапывать.
43Ливия и пако
Лейни видит себя на острове посреди потока, вдоль и поперек которого непрерывно курсирует; потока шириной с разум.
Это место не похоже на конструкт, на искусственную окружающую среду, скорее – узловатое сплетение ветвей информации, уходящих корнями в субстрат старого кода. Оно похоже на плот, наспех сколоченный из случайных обломков, но «плот» стоит на приколе, он неподвижен. Лейни знает, что есть причина, по которой остров поставлен у него на пути.
Причина, как он вскоре выясняет, в том, что с ним хотят пообщаться Ливия и Пако.
Они сообщники Петуха, юные граждане «Застенного города», представленные здесь в виде сферы из ртути, зависшей в невесомости, и черного кота на трех лапах. У сферы из ртути (Ливия) – милый девичий голосок, а трехлапый кот, у которого недостает еще и глаза (Пако), общается с помощью искусно модулированного мяуканья, напоминающего Лейни старый мексиканский мультик. Эти двое почти наверняка из Мехико, если географию вообще нужно принимать в расчет, и, вполне вероятно, принадлежат к той группировке революционной молодежи, которая в данный момент добивается повторного затопления осушенных озер Федерального округа – радикальной перестройки, почему-то крайне занимавшей Рэй Тоэй в последний месяц ее пребывания в Токио. Она тогда была вообще увлечена мегаполисами, и Лейни стал ее гидом по самым диковинным из разработок, сходивших в текущем веке за градостроительные планы.
Он завис в точке срастания старых корневых кодов, в пространстве, лишенном какой-либо конкретной формы или текстуры, если не считать таковыми Ливию и Пако, и слушает их.
– Петух говорит, вы чувствуете, что кто-то наблюдает, как вы наблюдаете за Коди Харвудом, – говорит сфера из ртути, пульсируя от звуков собственного голоса, в ее поверхности отражается оживленная улица с бегущими автомобилями.
– Может, просто артефакт, – возражает Лейни, жалея уже, что вообще рассказал об этом Петуху, тот ведь известный параноик. – Побочное действие «пять эс-би».
– Мы так не думаем, – отвечает кот, пристроив драную одноглазую морду на холмик застопоренных данных. Зевая, он обнажает серовато-белые десны и единственный желтый клык. Его глаз смотрит с яростью, не мигает. – Мы установили, что за вашими наблюдениями действительно наблюдают.
– Но не сейчас, – говорит Ливия.
– Потому что мы сконструировали эту завесу, – говорит кот.
– Вы знаете, кто это делает? – спрашивает Лейни.
– Харвуд, – отвечает Ливия; сфера из ртути деликатно колышется.
– Харвуд? Харвуд знает, что я наблюдаю за ним?
– Харвуд, – говорит кот, – ввел себе «пять эс-би». Через три года после того, как вас выпустили из гейнсвилльского приюта.
Лейни с внезапным ужасом осознает себя существом из плоти и крови, осознает плачевное состояние своего здоровья. Своих легких, перетруженных в картонной коробке посреди бетонной утробы станции Синдзюку.
Харвуд. Так вот кто мерещился ему в качестве божественного присутствия.
Харвуд, который…
Такой же, как он, Лейни.
Харвуд, который видит, как теперь понимает Лейни, узловые точки. Который видит, из чего вырастает история. Так вот почему он находится в самом сердце назревающего кризиса, этой неизвестности, которую Лейни никак не может охватить целиком. Конечно же, Харвуд там.
Потому что Харвуд в определенном смысле и есть причина.
– Откуда вы знаете? – слышит Лейни свой голос и силой воли пытается превозмочь бренность тела. – Вы в этом уверены?
– Мы нашли лазейку, – мелодичным звоном отзывается Ливия, сфера растягивается, как учебное пособие по топографии, превращая отражения бегущих авто в ожившие фрагменты гравюр Эшера, которые движутся по окружности, отражаясь друг в друге. – Петух приказал, и мы сделали.
– А он знает об этом? – спрашивает Лейни. – Харвуд знает?
– Видимо, он не заметил, – мурлычет кот; кровавая короста там, где было ухо.
– Вот, посмотрите, – говорит Ливия, не пытаясь скрыть гордость.
Морщинистая поверхность зеркальной формы растекается, идет рябью, на Лейни смотрят серые глаза молодого и очень серьезного человека.
– Вы хотите, чтобы мы убили его? – говорит молодой человек. – Или я вас неправильно понял?
– Вы понимаете меня правильно, – отвечает Харвуд; голос знаком Лейни, его ни с чем не спутаешь, хотя сейчас в нем слышится усталость.
– Знаете, лично я считаю, что это удачная идея, – говорит молодой человек, – вот только если бы вы дали нам время на подготовку… Я предпочитаю выбрать время и место самостоятельно.
– Нет, – отвечает Харвуд, – действуйте по обстоятельствам.
– Конечно, вы не обязаны раскрывать мне причину, – говорит молодой человек, – но мне все-таки интересно. Ведь мы давно советовали его убрать, как только заключили с вами договор.
– Теперь время настало, – отвечает Харвуд. – Момент наступил.
Ветер развевает темный шарф молодого человека. Шарф трепещет, изображение мелькает.
– А что насчет того рентакопа?
– Уберите его, если покажется, что он думает бежать. В противном случае было бы полезно его допросить. Он тоже каким-то образом здесь замешан.
Ливия, вращаясь, вновь становится сферой.
Лейни, закрыв глаза, нащупывает в наэлектризованной тьме свой успокоительный сироп. Он чувствует, как ненавидящий желтый глаз наблюдает за ним, ему кажется, что это глаз Харвуда.
Харвуд знает.
Харвуд ввел себе «5-SB».
Харвуд такой же, как он.
Но у Харвуда есть своя программа – которая, хотя бы отчасти, и порождает всю ситуацию.
Лейни отвинчивает крышку. Глотает голубой сироп. Ему нужно подумать.
44Только стоит подумать
Дождя больше не будет, решает Шеветта, съежившись под скиннеровской курткой.
Она сидит на скамейке за штабелем пустых курятников, понимает, что нужно куда-то идти, но не может сдвинуться с места. Все думает об умершем тут Скиннере и о словах Фонтейна. Ручка ножа, лежащего во внутреннем кармане, упирается ей под левую ключицу – так она сгорбилась. Она распрямляется, прижавшись к фанерной стенке, и пытается собраться.
Она должна найти Тессу и вернуться к фургону, и по возможности не натолкнуться на Карсона. Может, он и не заметил, как она сквозанула; тем не менее она была почему-то уверена, что искал он именно ее. Но если он ее не заметил там, наверно, в баре его уже и нет. А если все-таки видел, ему и в голову не придет, что она может туда вернуться. В любом случае, выходит, скорее он сейчас уже где-то еще. А вот Тесса, любительница пива, может, все еще и там, потому что ей точно не улыбается ночевать в мокром фургоне. Решила себе, что бар – очень даже маргинальное место, так что Шеветте бы теперь осторожно туда проскользнуть, забрать подругу и уговорить вернуться к фургону. Едва ли Карсон пойдет вынюхивать их на Фолсом-стрит, а если пойдет, с ним там живо разберутся.
Не дело сидеть здесь, рядом с пустыми курятниками, потому что это верный способ подцепить вшей – от одной мысли у нее зачесалась голова. Она встала, потянулась, чувствуя легкую аммиачную вонь куриного помета, и зашагала по верхнему ярусу в сторону города, поглядывая по сторонам, не видать ли Карсона.