– Ненадолго, – ответил Райделл. – Мне нужно кое-кому позвонить.
– Воля ваша, – сказал мужчина.
Он повернулся, чтобы видеть вход, и в это время в двери стремительно вошел молодой человек в шарфе и разом увидел всех.
«Лишние хлопоты», – подумал Райделл.
51Смысл жизни
В счастливый период своей работы на «Парагон-Эйша ДейтаФлоу» Лейни особенно любил два токийских бара: «Нервный персик», тихое местечко «посидеть и выпить» неподалеку от станции «Симо-Китадзава», и «Смысл жизни» – арт-бар в цоколе офисного здания в квартале Аояма. Лейни считал «Смысл жизни» арт-баром по той причине, что заведение было украшено огромными черно-белыми снимками юных барышень, фотографирующих собственные промежности старомодными зеркалками. Барышни на картинках выглядели так скромно, что требовалось время на осознание того факта, чем они, собственно, занимаются. В основном они просто стояли на фоне людных городских пейзажей, положив свои камеры на мостовую, улыбались в объектив того, кто их фотографировал, и нажимали на дистанционный спуск. На них были надеты свитера и юбки в крупную клетку, и улыбались они невинно и старательно. Никто не объяснял Лейни смысл фотографий, а ему самому не приходило в голову спрашивать, но он всегда был способен оценить искусство, и сейчас он снова смотрел на эти снимки – благодаря Петуху, который откуда-то знал, что Лейни нравился тот бар в Аояме, и потому решил воспроизвести его в «Застенном городе».
Как бы то ни было, Лейни здесь уютнее, чем в парикмахерской из несовпадающей мозаики. Можно просто смотреть на этих барышень, на спокойные монохромные изображения шерстяных одежд, плоти и прочих городских текстур, и это его расслабляет. Хотя странное ощущение – сидеть в баре, когда твое тело отсутствует.
– Скрытничают. – Петух говорит о Ливии и Пако, сумевших взломать самые личные средства коммуникации Коди Харвуда. – Может, они физически внедрили некое устройство в «харвуд-левиновский» спутник связи. Нечто маленькое. Очень маленькое. Но как они им управляли? И как быстро оно смогло вызвать физические изменения в работе процессора на спутнике, чтобы его не засекли?
– Уверен, они нашли более красивое решение, – говорит Клаус, – но мне абсолютно безразлично какое. Доступ есть доступ. Способ доступа – вопрос чисто академический. Важен сам факт, что мы взломали его «горячую линию». Его «красный телефон».
– Ну да, сам себя не похвалишь – никто и не похвалит, – говорит Лейни. – Итак, мы знаем, что Харвуд ввел себе «пять эс-би», но не знаем, зачем он это сделал и как использует узловое восприятие. Вы вроде убеждены, что это как-то связано со «Счастливым драконом» и поспешным запуском «Нанофакса».
– А вы – нет? – спрашивает Клаус. – «Нанофаксы» устанавливаются в «Счастливых драконах» по всему миру. Прямо сейчас. В буквальном смысле слова. Большинство уже установлены и находятся в полной готовности.
– То есть скоро первого тайваньского плюшевого мишку отправят по факсу из Де-Мойна в Сиэтл? И что наш друг надеется с этого получить? – Лейни устремляет взгляд на барышню с фото, которая ему особенно нравится, представляя, как ее палец нажимает на поршень дистанционного спуска, напоминающего шприц.
– Думаю, он надеется получить сеть, – отвечает Петух. – Заявленная функция особо ни при чем – так, предлог. На этом уровне всякая функция – только предлог. Нечто временное. Ему нужно создать сеть. А потом уже решит, как ее использовать.
– Но остается главный вопрос: зачем ему все это нужно? – не унимается Лейни.
– Затем, что он живет между молотом и наковальней, – откликается Клаус. – Он, возможно, самый богатый человек в мире – и всегда опережает события. Он агент перемен, а инвестировал гигантские деньги в статус-кво. Он олицетворение парадокса. Слишком продвинутый, чтобы жить, слишком богатый, чтобы умереть. Понимаете?
– Нет, – отвечает Лейни.
– Мы думаем, что, по сути, он такой же, как мы, – говорит Клаус. – Он хочет взломать реальность, но он – игрок глобального казино и готов прихватить с собой все человечество, куда бы ни зашел.
– Нельзя не восхититься, правда? – доносится из глубины замершего бэконовского крика голос Петуха.
Восхищаться Лейни не готов.
Интересно, думает он, включает ли эта копия «Смысла жизни» и крохотный, на шесть персон, бар этажом ниже, – там сидишь в полутьме под огромными фотографиями, сделанными самими барышнями: сильно увеличенные треугольники белых женских трусиков, блестящие от желатиновой эмульсии.
– Я могу взглянуть на Харвуда через этот ваш канал?
– Да, пока он вас не вычислил.
52Мой дружок вернулся[131]
Когда Шеветта жила на мосту, у нее был парень по имени Лоуэлл, который принимал «плясун».
У Лоуэлла был друг по прозвищу Коудс[132], которого звали так потому, что он умел раскодировать краденые мобилы и ноутбуки, и Святой Витт напомнил Шеветте этого Коудса. Коудсу она тоже не нравилась.
Шеветта терпеть не могла «плясун». Она терпеть не могла находиться рядом с теми, кто его употребляет: «плясовые» были эгоистичными, самодовольными тварями, и притом нервными, подозрительными, склонными к бредовым фантазиям – им казалось, что каждый хочет их кинуть, что все им врут и строят козни у них за спиной. И ей было особенно противно смотреть, как кто-нибудь принимает эту дрянь, втирает ее себе в десны – чистый ужас, от этого просто тошнило. Первым делом у них немели губы, изо рта капала слюна, а они считали, что это прикольно. А больше всего она ненавидела «плясун» за то, что когда-то сама принимала его, и даже сейчас, имея все эти причины для ненависти, она глядела, как Святой Витт энергично втирает в десны солидную дозу, и боролась с желанием попросить у него граммулечку.
Вот же и вправду коварная дрянь, ведь ей сегодня попала лишь крупинка с поцелуем этого кантри-певца, засунувшего ей в рот язык (если бы это был единственный способ его принимать, она бы никогда и не пробовала), и теперь подлые молекулы теребили мозговые рецепторы, хныча: «хочу-хочу». А ведь она даже никогда не сидела на «плясуне» – в том смысле, в каком это понимают уличные торчки.
Как-то Карсон продюсировал для «Реальности» программу об истории стимуляторов, так что Шеветта знала: «плясун» куда мощнее крэка. В плане привыкания «плясун» был не таким стремительным, и все равно она лишь чудом сумела не вляпаться, зависая с Лоуэллом. Лоуэлл любил объяснять – детально и очень долго, – как выработанный им режим приема «плясуна» поможет ему оптимизировать свое функционирование в мире и не приведет к такой вредной штуке, как привыкание. Типа надо просто-напросто знать, как это делать, и когда это делать, и, самое важное, зачем это делать. Мощные вещества вроде этого, доказывал Лоуэлл, существуют вовсе не для того, чтобы просто взять и заторчать, когда приспичит. «Плясун» создан затем, чтобы ты мог делать дела. Он дает тебе энергию, говорил он, чтобы ты делал дела и, главное, заканчивал их.
Все было правильно, только Лоуэлл под «плясуном» в основном хотел заниматься сексом, но из-за того же «плясуна» не мог кончить. Что, с точки зрения Шеветты, было и неплохо, поскольку в противном случае он обычно кончал очень быстро. В сюжете «Реальности» говорилось, что «плясун» позволяет мужчинам испытывать что-то вроде женского оргазма, этакое продолжительное крещендо, менее локализованное и более аккуратное.
Убийственная, в общем, дрянь, валившая с ног и в прямом смысле в одну постель. Незнакомые люди, вместе приняв «плясун», если был хоть намек на взаимную симпатию, решали, что это, в принципе, замечательная идея, которую нужно немедленно воплотить, но только при условии, что обе стороны согласны долбиться чуть ли не до смерти.
А иногда действительно умирали: сердца прекращали биться, легкие – дышать, выгорали жизненно важные участки мозга. Люди убивали друг друга, обезумев от дряни, а потом убивали уже хладнокровно, чтобы достать еще.
Одно слово, дрянь.
– У тебя еще хоть немного осталось? – спросила Шеветта Святого Витта, который вытирал слюнявые уголки рта какой-то ветошкой в коричневых пятнах ссохшейся крови.
Святой Витт уставил на нее свои узкие очки:
– Шутишь, что ли?
– Да, – сказала Шеветта, отпихнув табуретку, – шучу.
Должно быть, уже совсем ночь. И как у нее только язык повернулся? Она чувствовала хриплое дыхание парня в звуковой кабинке.
– Снято, – сказала Тесса, стягивая очки. – Народ расходится. Шеветта, помоги собрать камеры.
Святой Витт ухмыльнулся. От удовольствия, что не только он должен тут вкалывать, подумала Шеветта.
– Выходит, Карсона ты не видела? – спросила Шеветта, прильнув к окошку; беспорядочно редеющую толпу, увиденную сверху, явно можно было описать какой-нибудь функцией вроде логарифмической.
– Карсона?
Прямо перед сценой она увидела Бьюэлла Кридмора, беседующего с высоким парнем в черной куртке, тот стоял к будке спиной. Потом верзила-гитарист в помятой ковбойской шляпе спрыгнул со сцены и конкретно наехал на Кридмора. Тот пытался возражать, заглох, потом снова огрызнулся. Гитарист отвернулся и пошел прочь. Шеветта смотрела, как Кридмор что-то опять говорит тому высокому, махнув рукой в сторону будки, парень повернулся и пошел к будке – лица его было не видно из-за провисшего черного кабеля.
– Он недавно здесь был, – сказала Шеветта. – Вот почему я лизалась с тем болваном и еле ноги унесла. Ты не удивилась?
Тесса уставилась на нее.
– Откровенно говоря, да. Но я подумала, что, может, просто узнала о тебе что-то новое. – Она рассмеялась. – Уверена, что это был именно он?
– Это был он, Тесса.
– Откуда он знает, что мы здесь, на мосту?
– А может, ему в кондоминиуме сказали? Ты там много трепалась о своей документалке.
– Может быть, – сказала Тесса, теряя интерес. – Помоги-ка мне лучше поймать платформы, ладно? – Она протянула Шеветте четыре нейлоновых поводка с петлями и карабинами на концах.