Он привстал и налил себе стакан содовой из большого сифона, стоявшего на столе. Пузырьки за стеклом поползли вверх, что вызвало неожиданно сильный приступ головокружения.
– О майн гот! – вздохнул Карл.
Звук родного языка успокаивал и утешал. Сейчас Карл уже не понимал, как мог попасться на уловку дикой цыганки и отправиться в такое далекое путешествие только из-за нелепого предсказания. Зачем?
Шнайдер снял пиджак и жилетку, ослабил галстук, но и это не помогло. Пришлось снова лечь, но и с закрытыми глазами все продолжало идти кругом. Медленно вертелись перед мысленным взором воспоминания о прошедшем дне, о вечеринке у Ребера, о злобном рычании звезд, рвущемся сквозь решетку громкоговорителя.
Карл отчетливо вспомнил этот громкоговоритель – большую мембрану из черного картона, натянутую на металлический каркас. Эбонитовая решетка защищала ее от внешних повреждений…
Воспоминание о мембране приковало его внимание, зацепило его, остановив тошнотворное кружение. Но стоило подумать о чем-то другом, приступ повторялся с удвоенной силой. И Карл полюбил это воспоминание, которое успокаивало желудок и остужало мозг.
Эбонитовая решетка защищала мембрану от внешних повреждений. Черт с ней. Лучше думать об этой чертовой мембране, чем сглатывать рвотные позывы. А так хорошо. Пусть будет мембрана.
Эбонитовая решетка была похожа на паутину – двенадцать лучей разбегались от центра, укрепленные двумя концентрическими окружностями. Получалась сеть из вписанных в окружность треугольников и трапеций. Карл с удивлением поймал себя на мысли, что любуется совершенством этой фигуры, непонятно почему так врезавшейся в память. Эта фигура радовала его воображение, будто красивая женщина.
«Решетка чем-то похожа на антенну Ребера, установленную во дворе, – подумал Карл и спросил себя: – Ну и что?»
Решетка заколыхалась и превратилась в паутину, в центре которой Карл разглядел большого черного паука. Потом паук закружился, и паутина превратилась в тележное колесо. Его медленное вращение как бы уравновешивало вращение мира, поэтому Карл у себя в голове вертел и вертел его с наслаждением. Обруч и спицы – вписанные в окружность треугольники. Невероятная прочность. И бесконечность. Эта бесконечность отрезала Карла от обыденного мира и окутала его невероятным комфортом, которого он не испытывал с того момента, как покинул чрево матери.
Сознание всколыхнулось, и Карл ощутил, как внутри его, точнехонько в центре груди, разогревается воображаемый огненный шар. Исходящий от него свет был настолько упругим, что выталкивал из тела не только остатки тошноты, но и другие неприятные последствия употребления виски в сочетании с табаком.
Тележное колесо, продолжая вращаться по воле фантазии, превратилось в светящийся огненный знак. Это были уже не просто спицы, а невероятно сложная система линий, образующих взаимно пересекающиеся и вписанные один в другой треугольники. Огненная окружность теперь замыкала активное пространство, фокусируя поток рвущейся из ниоткуда энергии на трех областях тела Карла – в груди, на уровне солнечного сплетения и на ладонь ниже пупка.
Казалось, что в пересечении линий зашифровано некое слово, точнее, знаковое понятие.
«Господи! Это и есть слово «вечность»!» – пронеслось у Карла в голове, и во внутреннем мысленном пространстве возникла фигурка мальчика Кая, сидящего на бесконечной ледяной плоскости и пытающегося составить из осколков льда шараду. И вдруг Карл сам превратился в этого мальчика, и перед его глазами светящиеся линии начали хаотический, ускользающий от внимания танец.
Было почти невозможно удержать их в памяти целиком.
Карл стал приглядываться внимательнее. Откуда-то в нем появилась уверенность, что, разгадав знак, он получит необычайную силу. Он решил рассмотреть знак хорошенько с тем, чтобы запомнить его и потом, нарисовав на бумаге, разобраться в спокойной обстановке. Однако линии так прыгали и выгибались, вспыхивая то тут, то там, что идея запомнить их показалась неосуществимой.
«Слово «вечность» состоит из нескольких букв, – внезапно осенило Карла. – Надо запомнить пересечения линий, обозначающие каждую букву, а затем, уже из букв, сложить целое слово».
Он попытался сосредоточиться на образе, пытаясь вычленить то, что сам назвал буквами, но это оказалось непросто. Главная проблема состояла в том, что Карл не знал, из скольких букв сложено слово «вечность».
«Вероятно, в каждом языке слово пишется по-разному и содержит разное количество знаков, – пришло ему в голову. – В данном случае я не знаю, с каким языком мне пришлось столкнуться, а чтобы это понять, надо хотя бы приблизительно выяснить природу возникновения образа».
На самом деле у Карла почти не было сомнений в том, что фигура в его сознании как-то связана с ночным происшествием, с жутковатым скрежетом звезд, принятым на антенну Ребера. Но окончательно поверить в это означало, что знак был передан разумом, чуждым человеческому. Внеземным.
А если так, то стоило ли доверять собственной интуиции, настойчиво подсказывающей значение слова? Может, это вовсе не «вечность», а нечто, вообще недоступное человеческому пониманию?
Повинуясь внезапному порыву, Карл распахнул глаза и вздрогнул от удивления – каюта оказалась наполнена тьмой, посреди которой продолжали танцевать огненные треугольники. Ни утреннего света, ни отблесков океанских волн. Карл испугался. Может быть, он ослеп? И эти огненные линии – признак наступившего недуга? В панике он вскочил с кровати и осторожно двинулся туда, где должен был быть иллюминатор. Вскоре Шнайдеру удалось нащупать стол, стакан на нем и массивный баллон сифона. Только вплотную к стеклу иллюминатора были видны отсветы корабельных огней. Снаружи была ночь.
У Карла отлегло от сердца.
– Проклятье! – выругался он. – Неужели я целый день пролежал на кровати?
Видение огненной фигуры из вписанных в круг треугольников постепенно померкло, и Карл успокоился.
«Никогда еще не было такого похмелья, – невесело подумал он. – Кажется, виски, купленное Ребером, сохранилось еще со времен их дурацкого сухого закона».
Карл помотал головой и дернул нить выключателя. Каюта озарилась ярким электрическим светом.
Возле зеркала выяснилось, что похмелье и проведенный в неподвижности день не оставили почти никаких следов на лице, если не считать жесткой щетины на подбородке. Пропущенный обед не оставил чувства голода, напротив, тело переполняла неожиданная энергия и сила.
Ему захотелось прогуляться. Посетить салон, где наверняка толпились любители ночных утех, или зимний сад.
«Может, проклятие цыганки уже не имеет силы, раз я возвращаюсь?» – подумал он, расправляя грудь.
Мощный прилив сексуального желания всколыхнул Карла, побуждая к активным действиям. Видение, владевшее им весь день, отступило на второй план, но произвело в мозгу заметные изменения. Карл поймал себя на том, что обращает повышенное внимание на все круглое и треугольное.
Это не помешало ему побриться, напевая модный мотивчик. Воронка воды в раковине, вращаясь, опять напомнила Шнайдеру загадочную фигуру.
– Да мне просто надо было раньше покинуть Америку, вот и все! – воскликнул Карл, чувствуя необычайную легкость и жизнерадостность. – Ох, и укатала она меня! А еще лучше было убить эту цыганку.
Слово «убить» немного испугало его, и Шнайдер поправился:
– Надавать ей по заднице или изнасиловать прямо там, в ее дурацком таборе.
Распаковав чемодан, Карл переоделся в самый приличный костюм. Денег в портмоне было не слишком много, но из-за новой, неведомой прежде легкости ему даже в голову не пришло побеспокоиться об этом. Прикинув, что провести пару-тройку вечеров в ресторане средств у него точно хватит, Карл улыбнулся и, взяв трость, шагнул в коридор.
Выяснив у стюарда местоположение зимнего сада, Карл направился туда, в надежде на новое знакомство. Обычно попав в незнакомое общество, Карл замыкался, глядел, как веселятся другие, как знакомятся и флиртуют, сам оставаясь тихим и незаметным для всех. Ребера он считал чуть ли не единственным другом в Уитоне. Но теперь Шнайдер был полон решимости не только завести новые знакомства, но и очаровать всех присутствующих на корабле. Он был готов сыпать искрометными шутками, бросать ослепительные улыбки, и даже трость, которой он порой стеснялся, теперь казалась ему эффектным и таинственным атрибутом его внезапного величия.
Вспомнив, какие страхи и переживания преследовали его раньше, Карл горько усмехнулся.
«Бог мой, – подумал Карл. – Каким тюфяком я прожил жизнь! В плену каких смехотворных иллюзий я находился все эти годы! Каким же идиотом надо было быть, чтобы сняться с насиженного места и отправиться в чужую страну в попытке избавиться от цыганских чар!»
Он крепче стиснул пальцами трость и в десяток быстрых шагов преодолел винтовой трап, ведущий на палубу зимнего сада. С каждым движением тело Карла наполняла упругая сила непонятного происхождения, она словно вливалась извне, делая каждый шаг непривычно легким, а разум холодным и ясным. Казалось, что по коже под одеждой пробегают тысячи колких электрических искр, а в голове постепенно разгорается фиолетовое сияние, похожее на свет мощной электрической лампы.
Толкнув дверь в зимний сад, Карл оказался на просторной палубе, где под стеклянной крышей росли тропические деревья и летали небольшие яркие птицы. Вдоль центральной аллеи, освещенной множеством электрических фонарей, располагались садовые лавки, на которых и проводило время временное содружество пассажиров.
На одной восседал грузный джентльмен в котелке и черной паре. На соседней читала книгу в мягкой обложке очаровательная молодая особа в темно-синем вечернем платье. На ее черных волосах, уложенных по последней моде, ослепительно сиял белый пушистый валик. В глубине зимнего сада взрывами хохота праздновала свою юность группа студентов. И совсем одна в уголке сидела некрасивая мышка в сером неказистом платье. На голове ее была давно не модная шляпка с фиалками.