у форменный допрос про даму в темно-синем вечернем платье. Официант отрицательно покачал головой, хотя дам в темно-синих платьях на танцевальной площадке перед сценой было не меньше десятка.
Шнайдер внимательно рассмотрел тех, что были в ресторане, сам и направился дальше.
Во втором ресторанчике Карл нашел свою знакомую без труда. Она одиноко сидела за столиком, что-то писала в тетрадке, изредка отпивая из бокала с мартини. Карл, не выдавая своего присутствия, понаблюдал за ней пару минут. В этом ресторане публики было значительно меньше, чем в предыдущем, – часть столиков пустовала, – но те, что присутствовали, производили шикарное впечатление. Темноту то и дело рассекали алмазные блики.
На сцене наяривал негритянский квартет, пышнотелая черная вокалистка с великолепным голосом и чисто негритянским чувством ритма напевала свой вариант колыбельной Клары из оперы Гершвина. Трубач затянул длинное соло.
К Карлу подошел официант, и Шнайдер заказал виски с содовой. На самом деле хотелось не виски. Хотелось проверить, обернется ли Ева, если начать вспоминать детали таинственного знака из треугольников. Сосредоточившись, Карл, не закрывая глаз, представил себе огненную паутину и усилием воли заставил ее вращаться. Тут же упругий поток силы влился в его тело, вызвав волну обжигающего озноба. Трубач сбился с ритма, со стороны кухни раздался звон битой посуды, а Ева, обернувшись, чуть не выронила тетрадь. Это произошло одновременно, так что у Карла развеялись последние сомнения. Сила знака действовала.
«Черт побери!..» – с восторгом подумал Карл и широко улыбнулся Еве.
Банда на сцене быстро опомнилась и продолжала играть как ни в чем не бывало. Только теперь они принялись исполнять что-то совсем умопомрачительное, отдаленно похожее на то, что услышал Карл в динамике Ребера.
Не дожидаясь, когда официант принесет заказ, он поднялся с места и вальяжной походкой направился к оторопевшей от удивления писательнице.
– Карл?! – удивилась она, не совсем понимая, что происходит.
– Прошу меня извинить, – Шнайдер без приглашения опустился на стул. – Перенесенная несколько лет назад травма иногда делает мое поведение не совсем адекватным.
Ева хотела что-то ответить, но он не дал ей и рта раскрыть.
– Это не значит, что я псих. Просто время от времени случаются приступы, после которых мне приходится приходить в себя. У вас может возникнуть закономерный вопрос – как это касается лично вас и почему вы должны все это терпеть? Ответ прост. Терпеть вам это придется по той простой причине, что вы мне понравились, я хочу провести с вами вечер, а если вы меня за это время не разочаруете, то и ночь.
На этом месте любая женщина, кроме законченной проститутки, уже дала бы ему пощечину или выплеснула в лицо мартини из бокала. Однако Ева лишь покраснела и опустила глаза. Хотя было заметно, что в ней происходит какая-то внутренняя борьба. Было похоже, будто разум в ней уснул, а тело – рот, руки, глаза – действует по указке гипнотизера или какого-то иного таинственного управляющего.
– Это вы меня извините, – наконец вымолвила она очень ровным, но вместе с тем напряженным голосом. – Мне надо было проводить вас до каюты, а я повела себя как равнодушная дура. Что же касается вечера… У меня сейчас не лучшая полоса в жизни. Похоже, мой литературный агент так и не сел на корабль, так что мое настроение нельзя назвать хорошим. Однако если вы сами хотите потратить на меня свое время, я с радостью приму эту жертву, поскольку мне одиноко и грустно.
«Она или шлюха, или аферистка, – осторожно подумал Карл, припоминая, что не стоит увлекаться действием знака. – Не получилось бы так, что это она охотится на меня, а не я на нее. Хотя можно допустить и другой вариант. Может оказаться, что благодаря огненному знаку, непонятно как возникшему у меня в голове, я приобрел способность к подавлению чужой воли. Точнее, к подавлению женской воли, о чем мечтал уже много лет».
Для окончательной проверки Карл протянул руку и нащупал под столом горячую коленку Евы. Женщина вздрогнула и напряглась, как струна.
– О! Карл! – напряженно проговорила она. – Здесь же люди.
Она смутилась и снова опустила глаза.
«Ага, – подумал он с удовольствием ученого, получившего искомый результат. – Значит, предел моим возможностям все же есть, и я не могу взять ее прямо на этом столе. Но что будет, если я снова представлю знак и подпитаюсь от него энергией? Надо впитать столько, сколько было в зимнем саду, точнее, чуть меньше, чтобы не грохнуться в обморок».
Он убрал руку и вызвал в воображении огненную фигуру. На сей раз это потребовало меньше усилий, чем в прошлый, и Карл сразу же ощутил мощный поток силы, ударивший его подобно порыву ветра. Огненный жар снова закружился в груди, на уровне солнечного сплетения и ниже пупка, вызывая мелкую дрожь и сладостное нарастание сексуального желания. Сердце сорвалось с привычного ритма и забилось часто, упруго, как бьется на цепи сторожевая собака, почуявшая чужака. Кровь по жилам устремилась вниз, толчками вызывая нарастающую эрекцию.
«Хватит! – приказал он сам себе, хотя останавливаться не хотелось. – А то опять эта необузданная сила швырнет меня на пол!»
Он заметил, что другие посетители ресторана обратили внимание на него, словно влившаяся в тело сила произвела в нем внешние изменения. Ева тоже смотрела, широко распахнув глаза, – почти так же, как на скамейке в зимнем саду.
Она снова превратилась в милую привлекательную куколку. С такой фигурой она должна быть чертовски хороша в постели. Карлу не терпелось это проверить. Но еще больше хотелось проверить, подействовал ли прием с огненным знаком.
Он снова протянул под столом руку и положил ладонь на коленку Евы. На этот раз госпожа Миллер покраснела еще сильнее, но воля ее была подавлена до такой степени, что она не смогла ничего возразить. Она лишь чуть-чуть приоткрыла губы, силясь что-то сказать, но вызвала у него только еще более сильное желание.
Тогда, несмотря на внимание других посетителей ресторана, Карл провел пальцами по внутренней стороне бедра Евы – медленно, но стараясь делать каждое касание ощутимым. Госпожа Миллер напряглась и, к удовольствию Карла, закрыла глаза. Ее дыхание участилось, пальцы задрожали еще сильнее. Тогда он продвинулся еще дальше, к обтянутому тканью платья упругому бугорку. Ева издала нечто похожее на тихий стон, и бутон ее губ раскрылся еще сильнее.
Люди в зале начали отворачиваться. Они поняли, что происходит, что именно Карл делает под столом, но, также находясь под властью исходящей от него силы, реагировали стыдливым переключением внимания на что-нибудь другое, хоть и менее интересное, но гораздо более отвечающее каждодневной реальности.
«Интересно, – подумал Карл. – Волю любой женщины я могу так подавить?»
Ему захотелось подняться на сцену и сделать что-нибудь унизительное с чернокожей певичкой. В тот же миг негритянка замерла, как кролик перед удавом, а музыканты недоуменно переглянулись. Трубач, крупный парень с толстыми губами, отложил инструмент и направился прямиком к столику Карла.
– Сэр, – обратился он к немцу. – Извините! Мы всего лишь черные музыканты. Мы и сами любим повеселиться, но мы должны играть, а вы смущаете нашу солистку. Сэр! Не могли бы вы вести себя менее вызывающе?
Его мышцы под рубашкой из тяжелого шелка красноречиво напряглись, а лицо озарила самая приветливая улыбка, на которую он был способен. Только в глазах остался ледяной блеск затаенной ненависти, какой всегда проскальзывает в глазах черного при беседе с белым.
– Катись отсюда, черножопая обезьяна, – так же широко улыбаясь, сказал Карл по-английски. – Не видишь, я лапаю женщину? Иди и дуй в свою медную дудку. И чтоб я тебя больше не видел.
Улыбка моментально сползла с лица негра, он придвинулся, собираясь оставить от наглеца мокрое место. Но Карл быстро представил огненное колесо, и выражение ненависти в глазах трубача сменилось выражением страха.
– Эшу Рей! Эшу Рей! – заорал негр, убегая назад к своим.
Протискиваясь к сцене, он спотыкался обо все предметы, попадавшиеся на пути.
– Чего он так испугался? – дрожащими губами спросила Ева.
Карл не ответил – он понял, что она несколько выпала из-под влияния. Пришлось снова лихорадочно представить огненное колесо. Краем глаза он разглядел, что негры после путаных объяснений трубача засобирались. А тот все кричал: «Эшу Рей!» и крутил в воздухе рукой, вырисовывая невидимый круг с вписанными в него треугольниками.
«Неужели он увидел изображение внутри моей головы? – сначала удивился, а затем и забеспокоился Карл. – Чертовы негры!»
Еще через секунду он ощутил, что из его живота словно выдернули пробку – сила знака начала вытекать, теряться, а в глазах Евы появилась сначала осмысленность, а затем первые признаки своеволия.
Какое-то неведомое чутье подсказало Шнайдеру, что ему мешают негры, – похоже, им был известен способ вытаскивать женщин из цепких лап огненного колеса. Старались они за солистку, но и Ева начала ускользать.
– Чертов негр! – уже вслух повторил Карл, поднимаясь с места и беря госпожу Миллер за руку. – Только я собрался полапать тебя за самое интересное место, как он подходит и портит мне все удовольствие!
Он повлек ее вон из ресторана.
За дверями Шнайдер прислонил писательницу к стене, будто она была всего лишь заводной куклой, и начал возбужденно сжимать ее грудь и бедра под платьем. Он чувствовал, что внутри Евы происходит борьба, но ее воля никак не могла одержать верх над волей Карла, питающейся от мощнейшей энергии, вливавшейся в его тело прямо из Пустоты.
Ева тоже ощущала эту силу, причем не менее отчетливо, чем сам Карл. И тоже чувствовала себя заводной куклой, но ничего не могла поделать. Она была простой немецкой женщиной, воспитанной в духе трех «К»: кухен, кирхе, киндер. Даже то, что она осмелилась писать книгу, было неимоверным вызовом обществу. Но общество было не таким беспощадным, как воля случайного знакомого.