Фигура, которую добыл Хильгер, была во сто крат совершеннее. Она была почти закончена. Почти. Не хватало всего нескольких штрихов, может быть, одного. Но проблема заключалась в том, что Карл Шнайдер уже никогда не сможет ее закончить, а человек, начертивший рисунок в этой комнате, возможно, еще жив. Хильгеру досталась пустышка. Бесполезный рисунок, на завершение которого не хватило секунды, и бесполезная «мантра». Богдан представил, как советник Хильгер ползает по исчерченному ватману, произнося данную ему шумерскую фразу, и невольно улыбнулся.
Он снова понюхал иглу. Запах был ему знаком, но в него с трудом верилось, настолько противоестественным казалось найти в заснеженной Москве стрелу, смоченную в сиропе из пестиков хризантем.
«Не один я знал об этом месте. Не один…»
Со двора послышались возбужденные голоса, клацнул винтовочный затвор – видимо, караульная смена оказалась недовольна тем, что проделал китаец с их товарищем.
Сложив рисунок и сунув его в карман, Богдан медленно спустился по лестнице в прихожую и дождался, когда распахнется дверь. Сейчас было не время получать пули, поэтому он прикинул, куда направлен показавшийся в темном проеме ствол, и отшатнулся в сторону перед самым спуском курка. В него уже столько раз стреляли – из кулеврин, пищалей, мушкетов, седельных пистолетов, фитильных, кремневых, колесцовых и капсюльных ружей, что он загодя и без особых усилий распознавал момент выстрела.
Пока красноармеец возился с затвором, Богдан подтянул его за ствол винтовки к себе и прикрылся его телом от пуль, торопливо выпущенных из командирского «нагана». Боец дернулся несколько раз и затих. Дозарядив винтовку и не отпуская раненого, Богдан поднял ствол и с руки поразил метнувшегося к дереву командира. Тот раскинул руки и растянулся в снегу лицом вниз. Собака сменного караульного, ошалев от стрельбы, с визгом протиснулась в приоткрытую калитку и скрылась во тьме. Еще раз клацнув затвором, Богдан направил ствол на придушенного красноармейца, который к этому времени окончательно пришел в себя, но продолжал лежать на снегу.
– Лучше тебе не вставать.
Красноармеец кивнул, демонстрируя полное понимание ситуации.
Богдан спустился по крыльцу, перешагнул через парализованную собаку, которая уже могла грозно рычать, но все еще не могла подняться на лапы.
– Помнишь, кто на тебя напал? – спросил он у бойца, прежде чем шагнуть за калитку.
– Калмык какой-то.
– Понятно.
Богдан отшвырнул винтовку и направился в сторону остановки трамвая.
Он не знал, что делать дальше, где искать реципиента, но тысячелетний опыт подсказывал ему, что случайность – самая мощная сила, вращающая колесо мироздания. Человеку не дано просчитать и предусмотреть все. Зато в его силах не упустить своего шанса.
«С утра, не откладывая, пойду на фабрику, – твердо решил Богдан. – Даже в первый день Нового года должен там быть кто-нибудь трезвый. А без Шамхат пусть огнем горит это бессмертие».
Он представил встречу с любимой, и его лицо посветлело.
ГЛАВА 26
31 декабря 1938 года, суббота.
Москва. Сокольники
Высадив Богдана, Хильгер погрузился в глубокую задумчивость.
– Давай просто прокатимся, Фридрих, – сказал он, откидываясь на спинку сиденья.
– Как прикажете. – Шофер плавно тронул «Мерседес» с места.
За окном потянулись заснеженные дома, деревья, качающиеся фонари. Эти меняющиеся картинки расслабляли, рассредоточивали внимание, позволяя очистить ум для предстоящей тяжелой работы.
«Запомнить фигуру, – думал советник. – Довольно сложный рисунок. Хотя в принципе это возможно, возможно. Вот только на что употребить полученную энергию?»
Простой и ясный, заранее продуманный выбор уже не казался Густаву единственно верным. Конечно, личное бессмертие – чертовски заманчивая вещь. Но в то же время…
Хильгер вновь подумал о планах Гитлера – эта мысль одолевала его на протяжении уже нескольких дней. Если энергию янтры можно употребить на что угодно, то вправе ли он распоряжаться ею единолично? Не лучше ли использовать столь мощную силу на благо всей Германии? К тому же, вспомнив Богдана, Хильгер усомнился в привлекательности бессмертия. Не было в глазах древнего существа ни счастья, ни огня, а лишь нездоровое стремление вновь и вновь продлить свою жизнь. Так кокаинист со стажем уже не может найти радости в жизни без того, чтобы не втянуть в себя белого порошка.
«Очень это мелочно, – задумался советник. – Жалко и недостойно».
Однако благо Германии двояко. С одной стороны, можно направить энергию янтры на противодействие планам Гитлера, а с другой, напротив, поддержать его воинственные устремления. Первое казалось Хильгеру более благородным, а второе – более практичным. Победа Германии, расширение границ, выход из кризиса и, как следствие, укрепление благосостояния целого народа. Его родного народа. Разумеется, загадывая такое желание, не следует забывать и про себя.
«Стоп! – Хильгер поймал крутящуюся мысль за хвостик. – А ведь Богдан говорил, что можно загадать сколько угодно не противоречащих друг другу желаний! На каждое останется меньше энергии, но если их будет только два… Да, личное бессмертие – чертовски заманчивая вещь. Особенно в Германии, которая будет повелевать миром».
Найдя столь простое и выгодное во всех отношениях решение, советник невольно улыбнулся. За окном «Мерседеса» потянулся заснеженный лес, красивый, как в волшебной сказке. Свет автомобильных фар заставлял искриться снег и иней на ветвях деревьев, создавая иллюзию переливающихся фантастических гирлянд. Это великолепие так захватило Густава, что он невольно поморщился, заметив неопрятное черное пятно на обочине. Но в следующий миг он выкрикнул:
– Стой, Фридрих! Ты видел?
– На этот раз да, – кивнул шофер. – Просто удивительно, насколько часто в этой стране попадаются на дорогах полумертвые люди.
– Полуживые, Фридрих, – поправил водителя Густав.
Вынув из-под сиденья шофера пистолет, Хильгер выбрался из машины и, хрустя снегом, начал пробираться через сугробы. Однако, приблизившись к телу, советник сразу понял, что в том нет ни малейших признаков жизни – уже искрился иней на щеках и короткой бородке, а на ногах поблескивала замерзшая корка крови вокруг пулевых ранений.
Украдкой оглядевшись, Густав брезгливо обыскал труп, вытащив из кармана сначала удостоверение сотрудника НКВД на имя Дроздова Максима Георгиевича, а затем объемистый пакет с лаконичным адресом: «Дроздову». Пакет был уже распечатан, но советник не рискнул смотреть бумаги на месте преступления. Ничего хорошего это не сулило, в особенности если учитывать, что насильственной смертью погиб сотрудник НКВД.
– Дроздов! – пробормотал Хильгер, пробираясь к машине. – Так ведь это тот самый Дроздов, о котором говорил Богдан Громов!
Он спешно забрался в машину и поторопил водителя:
– Надо как можно скорее убираться отсюда, Фридрих. Мы оба были не правы. Он совершенно мертв и уже успел замерзнуть в стекло. Гони в резиденцию.
Фридрих кивнул и аккуратно тронул машину с места.
Как только «Мерседес» отъехал на приличное расстояние от безжизненного тела, Густав Хильгер извлек бумаги из пакета и пробежал их глазами. С первых строк было ясно, что в его руки попали важнейшие документы, связанные с Голосом Бога.
«Так вот откуда большевики узнали об этом явлении! – понял он. – Их тибетская экспедиция, в отличие от нашей, увенчалась успехом».
Он принялся жадно вчитываться в письмо Варшавского, которое к тому же содержало отрывки из дневников Тихонова. Отметив про себя, что эти бумаги являются вернейшим доказательством правдивости Богдана, Хильгер старался не пропустить ни слова, перечитывая строчки по два раза и обдумывая каждое слово.
«Богдан Громов руководил экспедицией, – подумал советник, закончив читать. – Теперь в этом нет ни малейших сомнений».
Он почти закончил чтение, когда «Мерседес» остановился в Чистом переулке у ворот резиденции Шуленбурга. Пошел снег. Хильгер, прикрываясь рукой от сквозящего в переулке ветра, взбежал по ступеням и, спеша в тепло, вошел в протопленное помещение резиденции.
Раздевшись, Густав попросил принести кофе и уединился в кабинете, прихватив с собой ватман, над которым потрудились чертежники, выводя полученное по телеграфу изображение янтры.
– Можно приступать. – Он энергично потер руки, как делали это русские перед важной и трудной работой.
В первую очередь Хильгер достал из кармана бумагу со слогами мантры и после нескольких прочтений без труда запомнил ее наизусть. Однако, когда он впервые произнес мантру вслух, вначале огласив имя бога Энки, что-то насторожило его в звучании.
– Энки Ду… – шепнул советник. – Случайность?
Сердце его тревожно сжалось и затрепетало в груди от нехорошего предчувствия. Он вспомнил, как читал немецкий перевод труда Дорма – эпическую поэму о Гильгамеше.
– Энкиду, – произнес он слоги, соединив их. – Черт меня подери! Ведь Дорм переводил имя соратника Гильгамеша, как богом Энки данный. Точно! Богом данный. Богдан! Нет… Надо проверить, не сложатся ли эти слоги в какие-нибудь слова.
Он нервно поднял телефонную трубку и попросил связать его с референтом Шуленбурга.
– Добрый вечер, это Хильгер, – сказал он. – Есть ли у нас возможность быстро связаться со специалистом по шумерскому языку? Не имеет значения, можно и с русским. Да. Мне нужен перевод небольшой фразы, если, конечно, она осмысленная. Срочно! Именно в предновогодний вечер он должен быть дома. Пообещайте ему гонорар. Да. Записывайте.
Советник тщательно продиктовал сначала имя бога, а затем слоги, после чего проверил, правильно ли референт их расслышал. Положив трубку, он уселся в кресло и начал изучать изображение янтры. В принципе, в рисунке не было ничего особенного – система треугольников, заключенная в окружность, однако чем больше Хильгер смотрел на нее, тем сильнее эта фигура его занимала.