агирует — сразу в крик: люди, посмотрите, он на старуху-то как взъелся! Словно всю жизнь ждала, когда состарится, чтоб безнаказанно вытворять всякое, и ведь срабатывало до сегодняшнего дня, люди старались не связываться. А сегодня, видите, пришел конец ее привилегиям, и пусть бы он одну ее убил, тут я его даже где-то поняла бы, но вот так всех…
— А с чего он сорвался?
— Да он из машины уже такой вышел, что я предпочла уйти в дом, но слышала, как Михайловна, ни дна ей ни покрышки, старой ведьме, что-то ему сказала, но что именно — я не расслышала, я уже в подъезде была.
— То есть вы ушли, как только увидели вашего соседа?
— Нет, не так. — Старуха сжала сухонькие ладони. — Вот он вышел из машины — весь с лица на себя не похож, посмотрел на нас таким взглядом, что у меня мороз по коже, потом вернулся к машине и достал из багажника эту железку. И пошел к подъезду, а меня как что-то толкнуло: беги! Я бочком-бочком, и в подъезд, и слышу, что Михайловна что-то о Маше сказала, а я в квартиру — у меня, знаете ли, дверь не заперта, когда я с соседками у подъезда сижу, вот я заскочила — и сразу дверь-то на засов. И только крики слышала, пошла на кухню и посмотрела сквозь штору, а он стоит с этой железкой в руке, а потом зашатался и упал.
— То есть самого убийства вы не видели?
— Нет, не видела, все как-то очень быстро произошло, такая невероятная ярость! — Старуха перекрестилась. — Отвел Господь, не видела. Но и того, что я видела, мне до смертного часа хватит вспоминать. А Маша-то, Маша ничего же не знает!
— С Машей я разберусь.
— Вы только не думайте ничего дурного. — Старуха вздохнула. — Они квартиру вместе снимали, но я уверена, что ничего между ними не было — отчасти потому толстяк был постоянно злой. И она его опасалась, я видела. Не хотела, чтобы он даже случайно прикасался к ней. Я так и не поняла, зачем она жила с ним в одной квартире, но спрашивать не стала — терпеть не могу милую манеру наших людей лезть в чужие дела.
— Да, есть такое. — Реутов ухмыльнулся. — Но мне в моей работе это как раз очень полезно.
— Вам-то, конечно, полезно, а если подумать, то это просто гадость — постоянно совать нос в то, что тебя не касается. Нет, я-то все вижу — но не потому, что специально слежу, а потому, что окна мои так выходят. Михайловна все завидовала, ее-то окна во двор выходят, так она — вы не поверите! — жила около дверного глазка. Никогда не понимала этого.
— Но все-таки общались с ними всеми.
— Так ведь скучно — одной-то. — Маргарита Сергеевна покачала головой. — Пока работала — некогда было: заботы, дети, уроки, а как вышла на пенсию — все, хоть пропади, телевизор и телевизор, а там пошлятина и агрессия, смотреть нечего. А дети… Нет, они меня не бросают — и помогают, и навещают, да только у каждого своя жизнь.
Входная дверь открылась, и в комнату стремительно вошла маленькая стройная девушка — кудрявая, смуглая и светлоглазая. Реутов только головой покачал — вот так, видимо, выглядела эта старуха пятьдесят лет назад.
— Бабуля, ужас какой! — Девушка обняла бабушку и вздохнула. — Это же счастье, что ты не пострадала!
Девушка заинтересованно зыркнула на Реутова, мигом обнаружила на его пальце обручальное кольцо и сразу потеряла интерес.
— Ксюша, деточка, это майор Реутов, он посидел со мной, пока ты добиралась.
— Вот спасибо. Ужасно все это, конечно.
Реутов поднялся — пора было идти.
— Так через часик, а то и раньше, приедет мой напарник, расскажете ему все это под протокол, хорошо?
— Конечно. — Маргарита Сергеевна кивнула. — Я здесь буду, пусть приходит.
Реутов кивнул дамам и вышел, на ходу доставая телефон. Хватит Виктору прохлаждаться, без него совсем никак.
— Вить, ты в кабинете?
— Домой собираюсь. Что там у тебя на месте, жуть?
— Как обычно. Тащи свою задницу сюда, — усмехнулся Реутов. — Мне нужно, чтоб ты опросил свидетельницу, пока я осмотрю квартиру убийцы.
Он достал из кармана связку ключей, изъятую из сумочки Маши Гранишевской, и подошел к квартире с номером двенадцать. Металлическая дверь с двумя замками, оба ключа подошли. То ли они не опасались взлома, то ли считали, что их никто не найдет.
Квартира встретила темнотой и запахом тонких духов. Реутов щелкнул кнопкой выключателя, и что-то обрушилось ему на голову, и мир померк.
18
— Сотрясение мозга.
Голос достиг сознания, и Реутов попытался сесть, но чьи-то руки остановили его.
— Лежи спокойно, майор.
Реутов открыл глаза. Над ним склонился Петрович — патологоанатом из бюро судебно-медицинской экспертизы. Они были знакомы, и Реутов знал, что Петрович обладает своеобразным юмором.
— Нет, ты пока не мой клиент. — Петрович посветил Реутову в глаза фонариком и принялся ощупывать ему голову. — Череп цел, на предмет трещин я не уверен, приедем в морг, сделаем рентген. Грузите его на носилки.
— Может, лучше в больницу? — раздался голос Виктора, и Реутов обрадовался, что напарник здесь. — Что ж так сразу резко — в морг.
— В больнице его промаринуют час, сдерут денег, и по итогу он окажется на моем столе, а так сделаем рентген и решим, куда пациента дальше.
Голова болела, и Реутов чувствовал, как за воротник стекает кровь.
— Дайте мне полотенце, что ли. — Петрович приложил ткань к его голове. — Болеть это должно зверски. Чем хороши мои постоянные клиенты — у них уже ничего не болит, а тут… Поднимайте и грузите в машину.
Реутов открыл глаза и поискал взглядом Виктора.
— Вить, свидетельница…
— Там сам Бережной беседует. Эту квартиру потом осмотрим вместе с ним.
— Соня…
— Сейчас позвоню.
— Тестю позвони, Соне звонить не надо. — Реутов представил себе, как Виктор звонит беременной Соне и сообщает ей, что вот, дескать, муж твой в морге. — Тесть сам с ней поговорит…
Тесть Реутова, один из богатейших людей страны, к работе зятя всегда относился с уважением, но не оставлял надежды переманить его к себе. И вот теперь, Реутов знает, тесть снова осторожно заведет разговор о том, что надо бы двигаться дальше, и Соня, опять же… Но никем, кроме полицейского, Реутов быть не мог и знал это. Он любил свое дело и умел его делать, не торгуя совестью и не ломая ради карьеры чужие жизни. Но разговора с тестем не избежать, конечно.
Голова болела, и когда санитары подняли его и понесли в машину, Реутов вдруг подумал, что теперь точно знает, как ощущает себя труп — если он теоретически что-то ощущает.
— Как он?
Это голос Бережного, а что-то прохладное ложится на лоб Реутова. Он открыл глаза — давешняя свидетельница, Маргарита Сергеевна, принесла мокрое полотенце, и от ощущения прохладной влаги Реутов почувствовал себя лучше.
— Беда-то какая, деточка, как же ты не поостерегся так!
— Ничего, бабуля, сейчас мы его в морг отвезем, там разберемся, — пообещал Петрович, восстанавливая порядок шествия. — Жив и почти в порядке наш бравый майор, не беспокойтесь, Андрей Михайлович, череп цел, а это главное. Сделаю снимок, посмотрю.
— Как — в морг?! — Старушка вцепилась в край носилок. — Вы с ума сошли?
— Да успокойтесь, мамаша. У нас там рентгеновский аппарат хороший, в больнице такого нет. А лучший диагност — патологоанатом, это вам любой скажет. — Петрович фыркнул. — Вылечим, скоро будет лучше прежнего.
Реутова запихнули в труповозку и повезли, санитары молча сидели рядом — они не привыкли возить живых, так что обычные разговоры как-то не клеились. Реутов провалился в липкую тьму, где не было места ничему, кроме бесконечной россыпи звезд.
Маша ждала.
Она попросила у медсестры сотовый и дозвонилась Генке — и теперь ждала, потому что он просто спросил: «Ты в порядке?» И на ее объяснения коротко бросил: «Сейчас буду».
И теперь Маша ждала его, замирая от ужаса — что Генка выскажет ей за то, что она стащила деньги из сейфа и собиралась сбежать? Но самое главное — придется рассказать, почему она собиралась это сделать, а после этого Генка навсегда отвернется от нее, ни один нормальный человек не останется рядом, узнав такое.
Но рассказать придется.
Генка влетел в ее палату — взъерошенный, в развевающемся больничном халате, навечно заляпанном зеленкой. Маша вдруг подумала, что никогда не видела эти халаты чистыми — словно как только больница получает их, специально назначенный человек берет ведро зеленки, щетку и начинает заляпывать, стараясь попасть в самые невероятные места.
— Маша!
Генка обнял девушку и прижал к себе. Нет, он больше не будет откладывать на потом нужный разговор, он ничего больше не будет откладывать, потому что так можно и всю жизнь отложить, а работа все равно останется.
— Расскажи мне.
Маша кивнула, прижимаясь к нему все крепче.
Чувство безопасности оказалось таким ошеломляющим, что она замерла, стараясь запомнить его. Много лет она не чувствовала себя в безопасности.
— Доктор сказал, что я могу забрать тебя.
Не «выписали тебя — и иди куда хочешь», а именно — забрать. И Маша отлично поняла разницу.
— Гена, я должна тебе многое рассказать.
— Успеем. — Генка положил на кровать пакет. — Вот одежда — надеюсь, с размером я угадал. А туфли купил по размеру твоих балеток, должны быть впору.
Маша замученно улыбнулась и нерешительно взяла в руки пакет. Она никогда не прикоснется к вещам, которые были в той квартире, ни за что. И Генка это каким-то образом понял, потому что позаботился о новой одежде.
— Я отвернусь.
Генка ни за что на свете не вышел бы сейчас из палаты — чувство нависшей опасности не покидало его. Полчаса назад, позвонив Реутову, он узнал, что случилось на квартире Кротова и что сделал сам Кротов, и это было так дико и страшно, а еще оказалось, что Маша жила с Кротовым в одной квартире… Какая-то неведомая опасность нависла над ними всеми, он чувствовал это и был готов защищать Машу всеми силами, но желание и возможность — это не одно и то же.