и:
— Это ты, ты, ты во всем виновата! Я тебя ненавижу! Зачем ты меня родила, если я тебе не нужна? Я никому не нужна! Я не хочу жить с тобой! Я вообще не хочу жить! Оставь меня, убери руки! Не трогай меня!!! Ты алкоголичка!!!
Ослепленная яростью, Тонюсенька размахивала своими маленькими кулачками, пытаясь ударить мать как можно больнее, но это у нее не получалось — ее слабые удары больше походили на легкие толчки. Захлебываясь от рыданий, обиды и бессилия, девочка стала бросать на пол все, что попадалось ей под руку, проклиная свою непутевую мать и ее многочисленных сожителей, а больше всего свою несчастную судьбу.
Вскоре рыдания сменили громкие стоны, дыхание девочки стало сбивчивым, лицо покраснело. Тонюсенька начала судорожно хватать ртом воздух. Ей казалось, что накал этой ссоры выжег из атмосферы весь кислород, и дышать стало невозможно. В глазах у девочки помутилось, и где-то в глубине сознания мелькнула странная мысль о том, как хорошо, что она может вот так, здесь и сейчас, умереть от недостатка кислорода. Тогда все ее мучения закончатся раз и навсегда. Эта глупая мысль о собственной смерти настолько развеселила Тонюсеньку, что она залилась громким, всхлипывающим, истерическим смехом. Болезненный смех накатывал и накатывал на нее новыми волнами, и казалось, что он не прекратится никогда.
В этот момент оторопевшая Вероника пришла в себя и влепила дочери две звонкие, щедрые, окончательные пощечины. Тонюсенька замолчала и рухнула на пол. Воцарилась тишина.
Глава 12. Апогей
Сколько времени продолжался ее обморок, неизвестно. В обрывочных всплесках сознания Тонюсеньки осталось пятно облупившейся краски на кухонном потолке, заплаканное лицо матери с растекшейся под глазами тушью, склонившееся над ней серьезное лицо врача скорой помощи. Воспоминания об ощущениях тоже были непоследовательными: щека на прохладном кафельном полу, покрытом осколками разбитой посуды, холодное мокрое полотенце на лбу, сухие теплые руки, профессионально проверяющие пульс на запястье, внутривенный укол. Тонюсенька видела, как шевелились губы людей, которые говорили ей что-то прямо в лицо, но звуков не слышала. Ей казалось, что она находится в каком-то странном аквариуме, и огромная толща воды отделяет ее от всего происходящего и поглощает все звуки. Но эта тишина не была умиротворяющей, а движения людей воспринимались, как в сильно замедленной съемке. Возможно, это был всего лишь кошмарный сон: внезапно протрезвевшая мать, прижимающая ко рту носовой платок, люди в белых халатах, медленно движущиеся в какой-то странной, зловещей пантомиме, жесткие, но удобные носилки, на которых кто-то вынес ее из дома…
Тонюсенька воспринимала происходящее как будто со стороны. Ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то еще, и что это не ее, а совершенно другого человека проглатывает вместе с носилками ненасытная утроба машины скорой помощи. Что именно произошло в тот момент, точно сказать нельзя: сознание девочки как бы раскололось надвое. Она уже не чувствовала себя единым целым с неподвижным телом, лежащим на санитарных носилках: одна часть ее сознания отчаянно цеплялась за жизнь, которая еще теплилась в теле юной пациентки в машине скорой помощи, а другая часть ее сознания безучастно парила над этим телом, не проявляя интереса к тому, что будет дальше. Возможно, душа у людей все-таки существует, иначе что же еще могло отделиться в тот момент от измученного девичьего тела?
Последним смутным воспоминанием Тонюсеньки об этом страшном дне было тревожное лицо врача, подключающего к ней какие-то приборы. Дальше в сознании был полный провал.
Глава 13. Перелом
Очнулась Тонюсенька в просторной комнате с большими окнами, в которой стояло несколько кроватей. За окном было темно, но в комнате горел свет, и по каким-то неуловимым признакам девочка почувствовала, что сейчас раннее утро. Одна кровать была свободна, на остальных лежали девочки разного возраста. Было понятно, что это больничная палата, но как и почему она здесь оказалась, девочка не помнила.
Тоня приподняла голову и огляделась. Рядом с ее кроватью стояла незнакомая пожилая женщина в белом халате с термометром в руках. Волосы у нее были седые, а глаза добрые. Женщина смотрела на девочку и улыбалась.
— Проснулась, дочка? Вот и славненько. Доктор придет позже, а сейчас мы измерим температуру и будем завтракать. Ты хочешь кушать?
Женщина мягким движением сунула девочке подмышку градусник. Тоня молчала.
— Конечно, ты хочешь кушать! — ответила сама себе женщина, не дождавшись от юной пациентки никакой реакции. — Все с утра хотят кушать, особенно те, кто хочет быстрее поправиться. Ты хочешь поправиться?
Тоня молчала.
— Я знаю, что хочешь. Сегодня у нас каша — вку-у-сная! И яичко — све-е-жее! Сливочное масло и даже булочка с повидлом! — Женщина говорила нараспев, стараясь как можно аппетитнее описать незамысловатый больничный завтрак. — А чай я тебе другой заварю, свой, из пакетика, а то казенный чай здесь бледный и безвкусный. Так что завтрак будет почти такой же, как у мамы — ты и не отличишь! Так что вставай и иди умываться, а еду я тебе принесу сюда, в палату. Но это первый и последний раз — дальше будешь кушать в столовой!
Женщина забрала у Тони градусник, посмотрела на него, удовлетворенно кивнула головой и исчезла. Тоня не двигалась. Такое апатичное состояние ее вполне устраивало: шевелиться не хотелось, да и голода она не чувствовала. Более того — даже мысль о завтраке казалась ей почти тошнотворной. Девочка безучастно отвернулась к стене.
Вскоре приветливая женщина снова вошла в палату, теперь уже с подносом в руках.
— Как, мы еще не встали? И не умылись? Кто же завтракает, не умывшись? Поднимайся, я тебя провожу. Давай-давай, не ленись!
У Тони по-прежнему не было желания двигаться, но обижать добродушную женщину не хотелось, к тому же ей все равно было очень нужно в туалет, и девочка вяло подчинилась.
Женщина мягко обняла ее за плечи:
— Какая ты худая! Тебе обязательно нужно больше кушать! Вообще-то здесь кормят не очень — ты лучше скажи своей маме, чтобы она тебе что-нибудь приносила: бульон или суп какой-нибудь домашний. Или лучше я сама ей скажу.
При упоминании матери Тонюсенька напряглась, как струна, но продолжала молчать.
— А как тебя зовут? Что-то ты все время молчишь. Расскажи мне о себе: где ты живешь, как ты учишься, что ты любишь.
Тоня молчала.
— Ну ладно, — добродушно смирилась женщина. — Захочешь — расскажешь. Меня все зовут тетя Таня, и ты меня так называй. Если что нужно, просто спроси, где тетя Таня, и тебе все скажут. Вообще-то мы работаем по сменам, но персонала не хватает, поэтому я работаю каждый день до позднего вечера.
Женщина продолжала щебетать, но Тоня ее уже не слышала и все так же упорно молчала. Девочка с трудом проглотила несколько кусочков безвкусной больничной жвачки, которую подали на завтрак, но не потому, что еда была настолько плохой. Раньше дома она была бы рада и такому завтраку, но сейчас аппетит у нее полностью отсутствовал, во рту было сухо и противно, а жевательные движения челюстей казались тяжелой, почти непосильной работой. Допив «эксклюзивный» чай из пакетика, которым с ней заботливо поделилась санитарка, Тоня молча отставила поднос, легла на кровать и снова отвернулась к стене.
Позже приходил врач, потом еще один. Они осматривали девочку, задавали вопросы, стучали по коленкам и локтям резиновым молоточком. Тонюсенька покорно, но медленно открывала рот, сгибала колени и показывала язык. При этом девочка продолжала молчать, не реагируя ни на вопросы, ни на уговоры. Вероника приходила навестить дочь, но та отказалась даже взглянуть на мать.
На протяжении последующих трех суток девочка так и не проронила ни слова. За это время все попытки медперсонала разговорить ее окончились неудачей. После того как слишком настойчивые вопросы главного врача довели Тонюсеньку до слез, но так и не вынудили издать ни единого звука, девочку оставили в покое. На четвертый день ее перевели в психотерапевтическое отделение, так как пациентам с тяжелой формой депрессии там было самое подходящее место.
Глава 14. Психотерапия
Палата в психотерапевтическом отделении была небольшой, двухместной. Соседкой Тонюсеньки по палате оказалась девушка лет двадцати, которая при появлении новой пациентки очень оживилась и даже обрадовалась. Когда сопровождавшая ее медсестра ушла, Тоня сразу же отвернулась к стене, давая понять, что не желает никакого контакта. Но ее соседку это не остановило: девушка тут же начала болтать, посвящая новую пациентку в подробности местного распорядка и особенности лечебного процесса. Но это была не просто болтовня — это был тяжелый и безостановочный словесный понос, на какой могут быть способны только психически неуравновешенные люди. За несколько минут бесконечного потока слов, который изрыгал миловидный рот девушки, Тоня не проронила ни слова и даже не повернулась к собеседнице, но ту, похоже, это нисколько не смущало. Она все говорила и говорила, как будто боялась, что по каким-то неведомым причинам может не успеть выложить своей молчаливой слушательнице все мельчайшие подробности своей короткой и небогатой событиями жизни. Возможно, девушку даже устраивало упрямое безмолвие новой пациентки, которое резко контрастировало с ее собственным возбуждением и невозможностью замолчать хотя бы на минуту. Изливая свою юную, но уже израненную душу случайной слушательнице, девушка говорила возбужденно, громко и страстно, но при этом хронология и причинно-следственная связь событий были основательно запутаны, и ее бессвязный рассказ казался бредом.
У Тони не было абсолютно никакого желания выслушивать всю эту болтовню, но она даже не пыталась остановить девушку. Единственными чувствами, которые Тоня испытывала на протяжении последних дней, были апатия и глубокое безразличие ко всему происходящему — если, конечно, можно назвать чувствами полное отсутствие каких-либо эмоций.