Вероятно, он в свое время приторговывал секретами его лаборатории. Жулик и прохвост! Как жаль, что он, Морге, не разобрался в этом человеке раньше. Сейчас доктор Шпиглер заботится о профессоре, как о родном отце. Он устроил его в хорошей гостинице, обеспечил его всем, что может тому потребоваться: изысканным столом, одеждой, книгами, автомашиной для прогулок. Каждый день он, почти насильно, вывозил профессора за город на озеро.
Профессор угрюмо и молча подчинялся. Отказываться от назойливого доктора было труднее, чем согласиться.
Однако постепенно он привык к ежедневным поездкам.
Ему уже нравилось сидеть на старых замшелых скалах, нависающих над озером. Профессор смотрел в блестевшую под солнцем прозрачную глубину озера, и ему казалось, что он глядит через окуляр громадного микроскопа на какую-то светло-голубую среду, где, как неведомые микробы, плавают толстые рыбы с выпуклыми глупыми глазами.
Он старался не думать о прошлом и не заботился о будущем.
К вечеру за ним приезжал доктор Шпиглер и вез в ресторан ужинать.
Профессор догадывался, что доктор Шпиглер уже успел где-то спекульнуть его именем; в первый же день за завтраком доктор намекнул на какое-то частное лицо, очень интересующееся их незаконченной работой. Но профессор тогда не стал даже и слушать. Он устал и хочет только одного — покоя. Но вскоре он понял, что у него недостанет силы сопротивляться, а доктор Шпиглер постарается «пристроить» его и, конечно, не без выгоды для себя.
Профессор думал, что, пожалуй, было бы не худо сунуть Шпиглеру в стакан с вином ампулу с цианистым калием, которую он захватил из Берлина.
Однажды вечером, закрывшись в номере, он вытащил из кармана крохотный стеклянный цилиндрик. Достаточно взять его в рот, стиснуть зубами, и можно навсегда избавиться от той страшной усталости и горечи бесславного конца, которые давят нестерпимо на старые плечи.
Но он тут же почувствовал, что не сможет этого сделать — ниточка, протянувшаяся к нему в Берлине, оказалась крепче, чем он мог предполагать.
«Упрямая штука — жизнь!» — горько усмехнулся профессор и сунул ампулу в жилетный карман…
В конце следующей недели доктор Шпиглер привез его к господину Эксону…
— Садитесь, пожалуйста, профессор. Прошу извинить, что заставил вас ждать. Если бы вы знали, сколько у нас сейчас дел с вашей несчастной Германией.
Свет от настольной лампы падал на лицо профессора Морге. Он недовольно нахмурился, хотел отодвинуться, но не мог сдвинуть с места тяжелое кресло.
— Вас беспокоит свет?
— Да, — отрывисто бросил профессор.
— Простите, пожалуйста.
Теперь свет от лампы только на столе. Лицо сидящего за столом показалось профессору знакомым. Доктор Шпиглер невнятно назвал фамилию господина, профессор постарался вспомнить, когда, в какой газете или журнале он видел это лицо с тяжелой челюстью, и не смог. А впрочем, все равно…
— Дорогой профессор, — услышал он задушевный, ласковый голос, — прошу вас поверить, я всегда был истинным поклонником великой немецкой нации. — глубоко тронут несчастьем, постигшим вашу родину, а в том числе и вас, профессор. — узнал совершенно случайно, что вы вели в Германии интересную работу. К сожалению, вам как будто бы не удалось ее закончить? — Человек за столом доверительно наклонился вперед и сделал вопросительную паузу…
Профессор Морге со злостью поджал тонкие бесцветные губы.
Так и есть! Прохвост Шпиглер все-таки продал его этому дельцу. Но пусть они не думают, что им удастся заставить его работать. К черту!..
— Меня заинтересовало то немногое, что я сумел узнать о вашей работе, так же мягко и доверительно, как бы не замечая молчания профессора, продолжал сидящий за столом. — Не смогли бы вы рассказать мне о ней более подробно? Поделиться вашими планами?..
С угрюмым упрямством профессор разглядывал плавно покачивающийся из стороны в сторону круглый латунный маятник стенных часов. Медленно, но с непоколебимой уверенностью ползла по бело-матовому циферблату черная стрелка. Прошла еще одна минута упорного молчания.
Человек за столом откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и закурил сигару. Выпятив вперед нижнюю губу, он выстрелил клубком голубого табачного дыма.
— Прошу извинить мое любопытство, я хочу помочь вам, профессор. Но, к сожалению, я очень мало знаю о вашей работе. Скажем, не более того, что может заинтересовать комиссию по расследованию военных преступлений.
«Ну и пусть!» — упрямо подумал профессор.
И тут же, как и тогда в номере, когда он сидел с ампулой в руках, он почувствовал, что ему очень трудно, невозможно отказаться от того, пусть крохотного, кусочка жизни, который он сейчас имел. От удобного номера, хороших обедов, голубого озера… Он тяжело вздохнул и закрыл глаза.
— Я не понимаю вас, профессор, — опять услышал он, — неужели вы плохой патриот? В ваших руках меч, которым вы сможете отомстить за унижение Германии, за оскорбление великой арийской нации, призванной управлять миром. Кончайте вашу работу — я помогу вам. Докажите миру, что вы, немецкий профессор Морге, изобрели самое могущественное в мире оружие…
Доктор Шпиглер ожидал профессора в приемной господина Эксона.
Приемная обставлена так же просто, как и кабинет.
Ни ковров на полу, ни картин в золоченых рамках по стенам. Такой же темный паркет, дорогие обои со скромным узором, такие же жесткие кресла с тугими сидениями.
В углу, за небольшим письменным столом работала секретарь господина Эксона мисс Фруди, как называл он ее на американский манер. Это была некрасивая особа с большим лиловым носом. Господин Эксон, в отличие от многих других промышленных заправил, не держал у себя хорошеньких машинисток и секретарей. Дело — есть дело!
Мисс Фруди бойко отстукивала на машинке какое-то письмо и, передвигая каретку, неодобрительно поглядывала на развалившегося в кресле доктора Шпиглера. Она привыкла к тому, что посетители ее шефа вели себя в его приемной скромно. Вот, например, в кресле в углу ожидает приема пожилой господин, очевидно бывший военный. На лице у посетителя заметны следы тревоги и неуверенности в своем будущем. Фамилия его фон Штрипс, кажется, шеф обещал ему место начальника полиции в городе Зиттине. По фамилии видно, что этот господин из бывших немецких графов или баронов, он умеет себя вести в присутствии дамы. Мисс Фруди уже второй раз ныряла в сумочку, закрывшись зеркальцем, пудрила свой внушительный нос и украдкой поглядывала в угол на посетителя.
Культурный человек! Не чета доктору Шпиглеру, который бывает здесь каждый день и всегда ведет себя, как в пивной. Вот сейчас развалился в кресле и в ее присутствии чистит себе ногти. Хам!
Доктор Шпиглер подровнял пилочкой все десять ногтей, прочел газету, а разговор в кабинете все еще продолжался.
«Неужели господину Эксону не удастся уломать упрямого старикашку?..»
— Я… согласен, — сказал наконец профессор и поднялся с кресла.
— Вот и прекрасно. Ваши условия?
Профессор сделал брезгливую гримасу, и господин Эксон тут же спохватился, — я говорю, разумеется, не о деньгах, профессор.
— Лаборатория. Первоклассная лаборатория.
— Лаборатория будет.
— Сотрудники.
— Подберите штат по вашему собственному усмотрению. Ваш прежний помощник будет, вероятно, вам полезен?
— Доктор Шпиглер? — глаза профессора прищурились. — Ну что ж, не возражаю.
— Еще что? — господин Эксон делал быстрые пометки в своем блокноте.
— Подопытные. Люди для опытов.
— Люди?.. Гм… Теперь это труднее сделать, вы сами понимаете, профессор… Гм. Что ж здесь придумать?..
— У меня в Берлине осталась дочь… — сказал профессор.
— Дочь?.. Так, так. Бедная девушка… — понимаю вас, я сам отец. Но…
— Я не об этом, — нахмурился профессор. — Моя дочь заведовала хозяйственными делами лаборатории. Она умеет решать трудные задачи. Постарайтесь ее разыскать.
— Ах, вот что. Очень хорошо. — сегодня же дам задание… Итак, вашу руку, профессор.
Господин Эксон протянул через стол свою большую гладкую руку с цепкими волосатыми пальцами, руку преуспевающего дельца, и профессор вложил в его руку свою, нервную сухую руку ученого…
Прошел год…
Береговую полосу города Зиттина занимают товарные пристани, доки, судовые мастерские.
Море мелькает далеко на горизонте голубой лазурной полоской. У берега светлая морская вода покрыта поблескивающими пятнами грязного отработанного масла.
Портовый Пригород начинался сразу же за служебными постройками. Там стояли почерневшие от дыма и времени двух- и трехэтажные дома, полуразрушенные хибарки, между которыми извивались грязные мощеные улицы и еще более грязные и еще более узкие переулки.
В Портовом Пригороде жила рабочая беднота, грузчики, рабочие без квалификации, безработные матросы.
Жили здесь также и жулики, и бандиты всех специальностей и мастей. Народ это был отчаянный, жил своими законами, и ценность человеческой жизни зависела от многих случайностей.
Часто, когда отлив уносил в море мусор и пятна смазочного масла, когда обнажались бетонные устои береги вех построек, на илистом дне обнаруживался труп, с обломком горелого колосника, засунутого за пояс штанов.
Это никого не удивляло, и никто не торопился сообщать о таком событии в полицию. Чтобы позвонить в полицейское управление, нужно было идти к автомату и спустить в него никелевую монету, а такую роскошь мало кто мог позволить себе. Поэтому мертвеца чаще всего просто отталкивали багром подальше в море, там его доедали крабы или волны выбрасывали где-нибудь в другом месте. По вечерам здесь не было ни оживленной людской толпы, ни ярких рекламных витрин, ни лакированного потока автомобилей. Одинокие прохожие осторожно брели по темным пустым улицам. Даже лихие шоферы легковых такси избегали ночью ездить по улицам Пригорода.
Здесь легко можно было поломать рессору, провалившись в плохо закрытый люк канализации, а то и получить из-