– Иди! Невезучий!
Нарочито привлекая к себе внимание горестным рассказом, что его ограбили вот такие же громилы, шеф побрел к горшку с цветком.
Бандиты, обложенные полицией, психовали, а тут повод на пару секунд расслабиться. Они откровенно издевались над бедолагой. Когда генерал подошел к цветку, то стал поднимать цветок на стул. Чтобы не промазать струей. «Здоровой» рукой поднял цветок и крикнул:
– Pot up!
В переводе на русский: «Горшок вверх». «Пот ап!» Отсюда и прозвище пошло у него Потапыч.
Горшок он швырнул в окно, разбил витрину, а мужчины напали на грабителей. Выжили все. А в кутерьме и неразберихе Потапыч исчез. Некогда ему было принимать поздравления и поощрения.
Так что и своему прозвищу генерал был обязан своему коронному удару в голову. Поэтому в квартире Инны Ланге он отодвинул меня в сторону и применил его. Точно, коротко, почти незаметно.
Неизвестный кулем упал на бок. Шеф сноровисто проверил карманы. Покачал головой. Пусто. Ключи, очки, бумажник, какие-то бумажки – не в счет. Оружия нет. Да и по оплывшей фигуре не скажешь, что он боец. Хотя в умелых руках и связка ключей – грозное оружие. Для всех открытых участков тела ключ – оружие. Порой и смертельное. Да, и идентифицировать его сложнее. И выбрасывать его – не проблема. Никто не обратит внимание. А если кто и подберет, то только для того, чтобы сдать в металлолом. Для чего еще ключ на улице нужен? Не пойдешь же с ним по всем квартирам. Так что ключ – нужная штуковина. А у этого в связке есть один – длинный. Итальянские замки. Вон и номер выбит по длине ключа. Сталь хорошая – в глаз, в ухо, в горло хорошо войдет, мягкие ткани порвет на шее, руке. В кошельке, судя по звуку падения, полно мелочи. Тоже оружие. Кидай в лицо мелочь. И еще каждую монетку можно заточить. Вот тебе и снова оружие. Покопаться нужно в карманах. Творчески подойти к процессу, и ты вооружен, но нужно еще попасть в такую ситуацию, чтобы без оружия оказаться. Ключ и мелочь – оружие отчаяния. Последний бросок, последний прорыв. Последний, а не крайний. Тогда все ставишь на карту, тогда и карандаш как пика. Но нужно постараться самому, чтобы вот так вляпаться. А мы люди мирные. Стараемся, чтобы все было тихо и без пыли, без отпечатков и следов ДНК.
Командир закидывает руки неизвестного мужчины назад, начинает вязать скотчем, что валяется на полу, тем же самым, что связана Инна. Руки у мужчины – чистые. Непохоже, что он часто держит оружие. Ноги тоже спеленали. Помогаю генералу, набрасываю на голову мужчине тряпку. Так больше страха. Да и наши лица ему светить необязательно. А вот то, что Инна увидела командира… Плохо, надо ее зачистить. Не хочется, жалко мне дуреху. Это, видимо, боль с болеутоляющим на меня так действует, вот и я раскисаю. Еще немного, и начну реветь, сопли размазывать по щекам.
– Это что за млекопитающее? – кивая на лежащее тело, спрашиваю я у Инны.
– Дядя.
– Кто?
Ничего не понимаю. Дядя связывает. Дядя бьет. Дядя переворачивает квартиру вверх дном. Не знаю, может, у них, у немцев, это такие сексуальные игры?
– Это мой дядя. Брат отца. Младший. Развяжите меня.
– Обожди. Сейчас развяжем.
– Объясни, что происходит?
– Дяде – он младший брат отца, позвонили. Сказали, что папа погиб. Дядя ко мне примчался.
– Как его зовут?
– Фридрих.
– Ну и имя!
– Папу назвали в честь Рихарда Зорге, а его – в честь Фридриха Энгельса.
– Ясно. Тяжелое наследие прошлого. Жертвы кровавого режима. Продолжай.
– Вот он приехал и начал меня бить, требуя денег.
– Подожди. Он-то откуда знает про деньги?
– Три миллиона планировалось поделить на троих. Между папой, мной и им.
– Вы случайно в газетах не разместили объявление о своих намерениях, а то, может, еще пара-тройка родственников и соседей придет?
– Нет. Больше никто не знает.
Шеф смотрит на меня как на идиота. Развожу руками, пожимаю плечами.
– Ну да. Такое ощущение, что в соседней комнате сидит двоюродная сестра сводной бабушки соседа из первого подъезда. И тоже денег хочет.
На полу тело стало подавать признаки жизни.
– Отпустите меня!
– Ты торопишься, реинкарнация Энгельса в новой ипостаси. Тот тоже любил деньги, но говорил, что он за всеобщее равенство и братство. Ты, полагаю, бил свою племянницу из чувства солидарности с трудовым народом Нигерии?
– Нет. За деньги.
– Ну давай, рассказывай.
– Поднимите меня. Кровь приливает к голове, приходится говорить, тем самым усиливается кровоток. Это может привести к микроинсульту.
– Ты-то откуда это знаешь?
– Я – физиолог.
– Дальше.
– Принимал участие в исследовании и испытании нового штамма.
– Ясно. Как ты-то туда попал?
– Я работал в фармацевтической компании. Отслеживал воздействие вируса на организм.
– Ну и как? Отследил?
– Да! Это нечто потрясающее! Такого мир еще не видел! – Даже из-под тряпки слышался довольный, восхищенный голос.
Я обратился к Инне:
– Быстро отвечай! Откуда Фридрих узнал про информацию?
– Он был в деле.
– Каким образом? Быстро говори! Только честно!
– Когда отец узнал про то, что японцы привезли готовые образцы, то обратился к брату.
– И кто у нас брат? Кем работает?
– Я – физиолог, – раздался голос с пола.
– И что? Что дальше?
– На фармацевтическую компанию, где я работал, привезли образцы. Я занимался исследованием, проверял, как они будут воздействовать на людей.
– Ясно. Подробности потом. Кратко. Суть!
– Я похищал понемногу вирус.
– Не понял. Как?
– Вы же сказали, что без подробностей. Рассказывать долго и нудно. Обманывал.
– Дальше.
Связанный на полу резко дернулся, пытаясь освободиться.
– Mon ami! Quelle entrechat vulgaire?[2] – спросил генерал.
Командир вязал сам и поэтому был спокоен. Генерал в командировках приохотился к посещению театров. Да и в Москве часто ходил. Некоторые горячие головы даже думали, что старик умом тронулся. Но он следил за мимикой, жестами артистов. Перенимал опыт. Старый разведчик любому маститому актеру мог преподать мастер-класс. Что может произойти с актером в случае фальшивой игры? Самое позорное – освистают, пусть даже выгонят из театра за профнепригодность. А у разведчика все иначе. Он под срыв может поставить операцию и погубить не только свою жизнь, она не стоит полушки, а агентуру и многоходовую комбинацию. Вот это и страшно. И поэтому контролируешь себя всегда. Везде. Даже когда спишь. Гостиничный номер, квартира могут быть оборудованы средствами фиксации. И вот ты во сне что-то бредишь, говоря на чисто русском языке. А по легенде ты – местный житель, причем коренной. И зовут тебя Джон Смит, а не Иван Кузнецов. Не положено Джону Смиту говорить во сне по-русски. Или, может, по легенде, тебе необходимо пригласить проститутку в номер или у нее заночевать. Выпили, занялись тем, чем положено, а ты болтаешь лишнего во сне.
Зачем у проститутки ночевать? Да затем, что рядом с ее квартирой, под подоконником в подъезде оборудован тайник. И ты должен снять его или заложить в строго определенное время. И крутись, как хочешь, но твое поведение не должно вызвать ни у кого ни тени сомнения!
А бывают ситуации похуже. Это, когда тебе устраивают проверку. Нужно приехать, поселиться там-то, заложить-снять-сделать метку и пр. А только твой номер, как кекс изюмом, нашпигован оптическими и аудио «насекомыми». И через номер сидит группа контроля, хронометрирует тебя, слушает, наблюдает, а потом всю информацию сдаст в Центр. Там уже группа «товарищей» оценивает все твои жесты, поведение, как спал, как вытирал за собой в номере «пальцы». Все в мельчайших деталях. И справку-меморандум на стол командирам. В лучшем случае «спишут в обоз», и станешь бумажным клерком, будешь сидеть с девяти до восемнадцати в Офисе, выполняя работу, которую не будешь понимать. Из мозаики чьих-то операций станешь отрабатывать маленький кусочек, не понимая, как он связан с другими кусочками головоломки. Это самое страшное наказание для «полевого разведчика». (Есть еще аналитические разведчики.)
А могут на пенсию «отправить» или дадут самому уйти. Поэтому, оправляясь на задание, никто не знает, какое это задание: боевое, учебно-боевое или учебно-проверочное.
Бывает, что боевое перетекает в проверочное. Чтобы посмотреть, как ведет себя «специалист» после стресса. Не раскисает ли, не пьет горькую, не бежит в органы контрразведки страны пребывания, каясь во всех грехах. Сам сколько раз был в «группе контроля», готовый либо эвакуировать коллегу, либо «списать». Работа такая. Иногда сидел сутками в номере, дурея от ничегонеделанья, не понимая, то ли меня проверяют, то ли объект не вышел на связь, и мои услуги не нужны.
Китайцы вообще работают, когда агенты или сотрудники выполняют только маленький кусочек задания, не догадываясь, зачем оно вообще нужно. Пройти по такой-то улице и запомнить, какие цветы стоят в окнах второго этажа третьего квартала такой-то улицы. А там знак выставлен, снят ли тайник или нет. Но даже возьмешь в плен этого китайца, и хоть запытай его до смерти, а ничего путного не узнаешь. Такие вот особенности китайской разведки. Сложно с китайцами работать.
Тем временем допрос продолжался. Пока без пристрастия, без акций устрашения, без болевого синдрома. Благо, что попался еще мужик среднего возраста, он четко излагал мысли. Со стариками тяжелее и с больными тоже сложно.
Если старик попадется, то пытать не получится – умрет быстро. Если больное сердце – тоже. Несколько раз попадались онкологические больные… Тоже те еще фрукты, должен вам доложить. Ему терять уже нечего, вот и решается он на последний шаг. Ему деньги нужны на операцию. Ну с такими быстро находим общий язык – деньги – товар. А вот когда он хочет оставить после себя деньги на жизнь своей семье… Сложно. Иногда они знают больше, чем говорят. И, взяв деньги, не говорят дальше. А зачем отрывочная информация? Нужна полная. Болевой порог у него повышен. Зачастую – из-за обезболивающих. Трансдермальную систему (пластырь) с наркотиком себе прицепит (фентанил), и все. Не восприимчив к боли. «Сыворотку» ему вводишь, а у него реакция неправильная. Помереть может. Вот тебе труп, отрывочная информация, его гонорар. И что делать? В Штабе по голове за это не погладят – нужна информация, а не набор из трех предметов. Сложно. Надо в душу лезть, увещ