Это, кажется, что можно обмануть полицию и контрразведку. Нельзя! Можно обмануть одного-двух, ну даже десять полицейских, но когда против тебя разворачивается государственная машина со всеми ее силами, средствами, административным и политическим ресурсом, тогда лучше «умереть». Внушить всем, что ты – труп. Иначе тебя все равно найдут. А если узнают, что охотятся на русского шпиона, то все европейские страны, хоть и не любят друг друга, объединятся в этом благородном порыве. Да, и тогда дело выйдет на политический, межгосударственный уровень. И за твою голову двое мужиков за чашечкой ароматного кофе могут договориться. Только свои тебя сдавать не будут. Они сдадут твой труп.
Вот я и раньше этим занимался. Когда наш разведчик был обложен, то приходил и убивал его. Своего товарища. Своего коллегу. Бывало, что и сидел он в кабинете напротив, рассказывали друг другу анекдоты, ворчали на начальство, обсуждали перспективы развития политической ситуации в мире, если где-то изберут того или иного президента.
А тут приходишь, забираешь контейнер, убиваешь. Необязательно пулей, ножом, есть яды органического происхождения, что наносишь на кожу, и все… При вскрытии – остановка сердца или удушье. Есть яды, которые нужно вводить в дыхательные пути. Самое главное, что при гистологическом исследовании тканей усопшего ничего никто не найдет. Яды быстро разлагаются, окисляются. И даже газовый хроматограф бессилен. Также и карал предателей…
А сейчас я умом понимал, что смерть этой девушки Инны Ланге, девушки с поломанной, истерзанной судьбой, была необходима ДЕЛУ. Ее смерть – залог нашей безопасности. Пока в тени – мы безвестны. Значит, никому не интересны. Ее гибель – наши жизни.
С другой стороны… Мне ее жалко. Немногих покойных я жалел. Очень мало. А сейчас… Хотелось сидеть рядом, обхватив голову руками, и выть, рыдать, колотить землю, стрелять в нее. Курить. Пить из горлышка водку. Снова плакать. И может… Может, даже убить командира, который убил ее… Прости, девочка. Такая работа.
Оттащил тело Инны в машину. Обратил внимание, что на креплении номера имеются свежие царапины. Ну вот, они еще и машину угнали. Да, побольше. Бестолочи! Кто же так делает?! С такой кучей наличных могли спокойно купить машину и кататься легально. Даже если и торопились сильно.
В машине собрал в одну связку две термитные шашки. В одну из них воткнул радиовзрыватель. Пульт управления от нее штатный. Радиус действия – 300 метров в городе, в поле, по прямой – до двух километров. Чем хорош, так это подбором волны – ни одна «глушилка» не перекроет. Частота проберется через малейшую щель в бетоне, и дублирован автоматически на двух запасных частотах. Умные люди делали, профессионалы. Входит в комплект ДРГ (диверсионно-разведывательной группы). Точно знаю, что часть всего арсенала очень похожа на контейнер резидента. Не в Германии, в другом месте, приходилось заглядывать в боеукладку, как мальчишка в магазине игрушек. Только вот любитель наберет всего и много, а профессионал возьмет лишь то, что необходимо.
Покойники наши, получается, вели себя как полупрофессионалы. Есть такая фототехника – «класс полупрофессиональный». Так и эта пара тоже… такая же. Порой действовали как профессионалы, а порой – как любители. Останови их полиция и загляни в машину, так, чтобы они делали? Держали оборону от всей полиции Берлина? Германии? Чушь. На что рассчитывали эти недоучившиеся пэтэушники, выступив против нашей Организации? Не знаю. По идее, профиль у меня с ними схожий, значит, раненый генерал их должен знать, но он это отрицает. И еще, он не стрелял в них. А почему? Ведь мог, но не стрелял. Отчего такая любовь? Может, в самом начале был ранен и от того не стрелял? Или потом был ранен и по иным причинам не стрелял? Как быть? Для начала надо уносить ноги и вывозить генерала. То, что он ранен, – факт. Легко, правда, но крови из него вышло немало. К доктору. Сон. Пиво. Мясо – и он за неделю встанет на ноги, да еще по девкам побежит.
Подгоняю свою машину к шефу, помогаю залезть на заднее сиденье.
– Потерпишь?
– А ты сомневаешься? Хочешь пересадить к тем?
– Дурак ты, хоть и генерал.
– Да ладно. Я знаю, что ты давно метишь на мое кресло.
– Была бы гарантия, что после твоего ухода я гарантированно займу его, то тогда можно было бы и подумать. А так, расчищать путь другим карьеристам… Не хочется… Потом совесть будет мучить меня по ночам. Зачем мне это?
– Тебя? Совесть? Мучить? Поехали. Добрый!
Сделав широкий круг при выезде со двора, когда нас уже почти не было видно, нажал на кнопку радиовзрывателя. В зеркало заднего вида наблюдал, как в машине вспыхнула яркая вспышка, лопнуло и вылетело боковое стекло.
– Как там?
– Надеюсь, что все хорошо. Занялось неплохо. Через секунд двадцать, если ничто не помешает, услышим треск фейерверков. Опять же работа для прессы и для полиции. Народу нескучно, есть о чем посудачить за кружкой вечернего пива. Нормально. Жизнь продолжается. Через две недели все забудут об этом.
– Что-то разговорился ты.
– О тебе же забочусь. Чтобы слушал, сознание не терял. Сейчас найду местечко поукромнее и займусь тобой – осмотрю рану, перевяжу…
– А потом будешь принимать решение?
– Да я его уже принял.
– Понимаю, я для тебя обуза – через границу с раной сложно пробираться, но она у меня легкая, я смогу перейти. Мне бы денек отлежаться. Ты не торопись, все обдумай, все взвесь. Есть же бригада в Германии по эвакуации наших.
– Есть такая бригада. Ты хоть раз слышал об их удачной эвакуации? Вот о том, как они мясо консервированное в формалине хорошо эвакуировали, я тебе могу пяток историй рассказать. Даже не знаю, кто мариновал это мясо. Они или прозектор. А те уже потом из похоронного бюро доставляли. Кто там трудится? Одни мажоры. Сидят, «курят бамбук» за государев счет. Боевых операций нет. Так, в обеспечении, в прикрытии, отвлекая внимание полиции, изображая слабоумных гидроцефалов на прогулке.
– Нормальные там ребята трудятся, ты наговариваешь на них. Я с ними общался пару раз.
– Угу.
– Чего ты там гукаешь? Надоел.
– Ты мне скажи, как стальные баллоны, обложенные льдом, себя чувствуют?
– Нормально себя чувствуют.
– Ты их осматривал?
– Угу.
– Они целые?
– Угу.
– Хватит передразнивать. Говори толком.
– Получи то, что заслужил.
– Скажи просто. Баллоны целые? Нет угрозы утечки этой отравы в атмосферу?
– Да целые, целые. Понимаю так, что если бы эти баллоны были у тебя, так ты бы меня давно «уволил»?
– Заметь. Не я это сказал. Думаю, что ты и меня не против отправить на покой. Вечный. А?
– У меня было много возможностей. Как, впрочем, и у тебя. Не искушай, Демон!
– Ага. Ты еще помолись. Я в Африке когда был, поневоле массу молитв выучил. Могу научить. Время пока еще есть.
– Сам молись, чудовище! Ишь, обрядился в белые одежды, корчит из себя херувима. Заметь, какой первый слог в этом слове. Думаешь, в рай попадешь?
– А он есть? Рай-то?
– Никто не знает. Никто не возвращался оттуда еще. Что делать будем со свечным заводиком?
– Который отраву делает?
– Именно.
– По большому счету там создать температуру выше пятидесяти градусов, чтобы все вирусы и прочая дрянь сдохла. Заодно и персонал. Компьютеры. Архивы.
– Без «вакуумника[3]» не обойтись.
– Да-а-а!
– Автомашины?
– Желательно наливник.
– Тоже как вариант. Забить канализацию. Вызывают спецов по откачке фекалий. Еще лучше две. Одна с напалмом, вторая с газом.
– Только вот один ранен, второй дышит через раз. И нам нужна санкция Центра. И помощь.
– Уверен, что двойника там нет?
– Я уже ни в чем не уверен.
Мы долго ехали молча.
– Как, командир?
– Терпимо. Но надо рану обработать.
– Сейчас. Найду укромное место.
Припарковал в тени машину. Осмотрел рану. Вид у Потапыча был не очень. Бледный. Крупные капли пота. Его лихорадило. Поднялась температура.
– Ну, что там?
– Есть два пути.
– Первый оставь при себе. Знаю я эти пути. Первый – «пришить», чтобы не мучился. Второй – зашить рану.
– Неинтересно мне с тобой, шеф. Кровопотеря большая. Задет сосуд. По идее, его здесь не должно быть. Но он есть.
– Штопай.
– Подожди. Надо посмотреть, где пуля.
– Да, я себя ощупывал. Не нашел. Навылет. В общем, не рана, а царапина. Пластырем залепил. Потом к «пластику», чтобы шрам убрал.
Я тем временем ощупывал его. Кровопотеря большая. И вид его мне не нравился. Ему покой на неделю нужен. А у меня его нет… Нет времени… Нужно в Центр передать все, что добыто…
– Ты не сопи. Я вижу – состояние мое тяжелое. Шей! И выкинь из головы мысль отправить меня в расход.
– Да живи ты. Сам напросился. Терпи.
У каждого из нас были нитки и иголка. Обычная нитка, обычная с виду иголка. Только кривая, изогнутая. Ничего страшного. Погнулась. И такой кривой можно пуговицу пришить, а можно и края раны соединить. На себе неудобно и больно, а вот товарищу – без проблем. Нитки стараемся держать где почище.
Беру одноразовый стакан, туда шнапса вонючего. Кидаю нитку и иголку.
– Из горла будешь?
– Что у тебя там?
– Национальный немецкий напиток – шнапс.
– Фу, вонючий.
– Извини, генерал, но рома и коньяка у меня нет. Так будешь пить? Или мне по-живому шить. Пойми, мне-то все равно, может, я даже и удовольствие испытаю от этого. Отомщу за все гадости, какие ты мне делал.
– Кто бы хоть на секунду сомневался, что ты испытываешь удовольствие от этого.
– Ой! Я тебя умоляю! Чья бы корова мычала! Пей давай! А то орать начнешь как роженица. Акушеров в бронежилетах пригласят на курсы кройки и шитья. Они меня покроят, а тебя зашьют. Стрелок из тебя уже никудышный.
Тем временем я прикурил, щурясь от дыма, что попадал в глаза, и накаливал над пламенем зажигалки лезвие ножа.