– Ну и где она?
– В Каранганде! Ну, во-первых. Вакцина – это ведь вообще очень долго: доклинические испытания, клинические на добровольцах, отдаленные последствия и все такое прочее. А поскольку вектором, то есть носителем, здесь выступает осповакцина, есть и политические проблемы. Использование такой вакцины может быть расценено другими странами как маскировка подготовки к биологической атаке вирусом натуральной оспы.
– Ну да. Вакцинация в мире прекращена в 1980 году, а оспа очень заразна. Если полыхнет – помчится как ветер.
– Еще один негативный момент: если меня привить рекомбинантной вакциной на основе вируса осповакцины против какой-либо инфекции, то в течение длительного времени не удастся провакцинировать против другой инфекции на основе этого же вектора. У меня ведь будет иммунитет против осповакцины, и она не привьется.
Барменталь поерзал на стуле, встал, разминая затекшие ноги, прошелся по боксу.
– А микс-то все-таки делали или нет?
– Химеру? Да не делал ее никто, это я тебе отвечаю, поскольку узловые манипуляции все равно через меня бы пошли. Тут никакая секретность через «информирование в части, касающейся» не поможет. Даже если меня с чем-то не знакомить, по характеру заказанных экспериментов я все пойму, а заказывать так или иначе ко мне придут, не проскочат. Других таких нет. Я мастер. Да и делать ее глупо. Во-первых, факторы патогенности вируса Эбола и сейчас не все известны, так что можно только гадать, какой фрагмент генома брать и куда вставлять. Ну не гадать, конечно, – можно уже рассчитать, что к чему может привести, но пока еще очень неточно, а во времена той публикации ничего понятно не было. Только у Эболы 20 тысяч нуклеотидов, организованных в семь генов, у оспы вообще 200 генов. Во-вторых, конструкции, как правило, нестабильны, и при масштабировании сохранить встройки, мягко говоря, сложно. Хотя для этого был один «позитивный» (в кавычках, конечно) момент. Геном вируса Эбола – это одноцепочечная РНК. У нее довольно высокая частота спонтанных мутаций, поэтому сохранить изменения сложно. А у натуральной оспы двухцепочечная ДНК, по частоте мутаций стабильнее на два-три порядка. Следовательно, конструкция, построенная на ее основе, будет стабильнее. Но если говорить об оружии, то рецептуростроение намного важнее по сути, просто не так выигрышно в журналистике или еще не осознано. И вообще, мы с тобой об оружии совещаемся или о вакцине?
– Понять ситуацию хочется полностью, да и интересно, как ситуация развивается. Кто что сделал, чего добились.
– В целом изначально в этой сфере были только мы и американцы. Они хоть и начали изучать Эболу намного раньше, но в восьмидесятые мы их догнали и обошли. Ну а в девяностых, когда у нас всем всё стало по колено, а американцы поняли, что мы наворочали, они деньги в эти исследования вбросили и теперь уходят, как от стоячих. Да и не только они. Почти все европейские страны построили лаборатории максимальной защиты и набирают темп. Китайцы интенсивно работают, особенно после атипичной пневмонии. Даже в бывших союзных республиках понастроили лабораторий, а мы им – ай-яй-яй и всё. Обидно. И за себя, и за державу.
– Ну ладно, дорасскажи о своих вариантах – просто очень интересно, – и вернемся к стратегии лечения. Что же ты там еще наваял?
– А вот это как раз и лежит близко к стратегии лечения, поскольку через варианты мы пытаемся понять патогенез болезни. Если поймем механизм, станет понятнее, как лечить. Может быть. А то ведь при СПИДе патогенез как бы понятен, а дальше что?
– И много ты всяких вариантов понаделал? – Барменталь как-то уж очень внимательно поглядел на Алексея. – Понятно теперь, из-за чего кипиш. Ты какой-то вариант сделал, который может обойти вакцину.
– Ты спрашиваешь или утверждаешь? В общем, не важно. Примерно так. Я одержим идеей создать спектр вариантов, позволяющий проводить самые различные исследования. Но самым интересным была возможность сравнить отличия в геноме между исходным и полученным вариантами. Стало понятно, какие участки генома определяют степень патогенности вируса к разным видам животных.
– Ладно, вон твои из коридора маячат, что пора есть. Да и разговор хоть и интересный, но не по сути. Правда, отвлеклись немного от ненужных мыслей – и то спасибо. Давай прервемся на обед. А то хавчик остынет и станет еще противнее. И уже конкретно поговорим. Еще денек у нас, пожалуй, есть. Ну, приятного аппетита и послеобеденного сна. Если уснешь. И пусть тебе что-нибудь хорошее приснится.
– Да уж, со снами у меня здесь все в порядке. Дома я уже и забыл, когда что-нибудь снилось. А тут… Тайга снилась, Байкал. Знаешь, есть у меня мечта. Я ведь Байкал и зимой поперек, и летом вдоль. И весной, когда лед тает. Нигде лед не тает так, как на Байкале. Он протаивает в глубину и образует пакет ледяных иголок огромной длины во всю толщину льдины. Толкнешь такую льдину, а она рассыпается на отдельные иголки. А какие грозы на Байкале! Молнии вот такенной толщины… Как иголки на твоих шприцах. Подарил же бог России красоту! Так вот, у меня мечта. Пройти пешком по старобайкальской дороге[37]. Раньше ведь железная дорога шла от Иркутска вдоль Ангары до истока, то есть до Байкала, а затем вдоль его берега на юг. Когда Иркутское водохранилище заполнили, дорога от Иркутска до Байкала ушла под воду, и построили обходную. А вот та часть, которая шла от истока Ангары на юг, вдоль Байкала, осталась. По ней и сейчас раз в день в порт Байкал ходит поезд. Можно проехать, но лучше пройти пешком. Если не торопясь, наслаждаясь природой и удивительной архитектурой тоннелей, построенных еще в начале прошлого века, – это дня два-три. Давай, если все обойдется, махнем вдвоем. Возьмем ведро водки и, пока не выпьем, из тайги не выйдем.
– Почему ведро?
– В переносном смысле. Мне недавно попалась дореволюционная статистика. Тогда произведенную и потребленную в державе водку измеряли именно ведрами. Мне так понравилось, что я теперь и вирус на ведра перевожу. Вот послушай, как по-разному звучит: «Переработали восемь литров краснухи». Ну и что? А вот «переработали ведро гепатита» – звучит. Хотя нет, «ведро гепатита» не звучит, его и в канализации можно зачерпнуть. Скажем, «переработали ведро вируса кори» или «последний раз я концентрировал полтора ведра одного штамма вируса Эбола и два ведра другого». Знаешь, как интересно вирус Эбола ведрами считать.
– Что-то ты загнул. А вот для чего тебе ведро кори и четыре ведра Эболы?
– Во-первых, не четыре, а три с половиной. А во-вторых, это было только в начале переработки. А в конце уже был наперсток одного штамма и два – другого. Это если продолжить говорить образно. Вирус концентрируется в тысячи раз, то есть в наперстке вируса столько же, сколько было в ведре. Для этого используется специальная методика фильтрации и сверхскоростного центрифугирования.
– И все-таки для чего это надо?
– Это просто. Некоторые биотехнологические фирмы нуждаются в различных белках вирусов кори, гепатита, герпеса и других. Я нарабатываю вирус, концентрирую и чищу его, выделяю нужные белки и меняю на необходимые для моей работы препараты. А ты думал, за счет чего я свои исследования провожу? Они мне даже обезьяну покупали, я тебе рассказывал. Что до вируса Эбола, его действительно нужно очень много для различных исследований. То, о чем я говорю, делалось для анализа белковых отличий у вирулентного и авирулентного штаммов. Есть такая лабораторная технология, называется фаговый дисплей[38]. Вариантов у нее довольно много. Соль технологии – способность фага (а это тоже вирус, которым заражаются только бактерии) строить тот или иной небольшой белок. В том числе это может быть и антитело. Создают огромную библиотеку фагов, каждый из которых несет то или иное антитело. В итоге – миллионы различных антител в одной пробирке. Если все эти фаги внести в пробирку, где к стенкам прикреплен наш вирус, то фаги, несущие антитела, случайным образом совпадающие с антигенами нашего вируса, свяжутся с ним за счет молекулярного взаимодействия, а все остальные можно отмыть. Потом неким способом снимаем «прилипшие» фаги и выращиваем. Таким образом можно получить много антител против вируса, а из них, в свою очередь, выделить антитела против определенных его фрагментов. Вот для этого я столько очищенного вируса и нарабатывал. Мы получили библиотеку фаговых антител против высоковирулентного штамма вируса и отдельно – против невирулентного. Сравнив эти библиотеки, мы нашли белок, который определял вирулентность.
– Так ведь это опять оружие!
– Это биология, и это наука. Наука должна понять суть явления. А в оружие можно превратить и костыль инвалида.
Глава 18. Жена
В коридорном окне снова замаячила рукой медсестра, показывая, что принесла обед, и хорошо бы шеф передал, чтобы ей лишний раз не переодеваться. Барменталь внес в палату поставленнуб в тамбуре еду и ушел, пожелав приятного аппетита. Пахла она не очень, но с пожеланием приятного аппетита Алексею остро вспомнилась сцена в Париже на вокзале.
По советской привычке они с женой приехали задолго до отправления поезда. Через некоторое время захотелось есть, но все наличные франки уже были потрачены. Вспомнили, что в чемодане есть баночка консервированной кукурузы, но, когда ее достали, сообразили, что нет ни консервного, ни вообще какого-либо ножа. Есть хотелось очень, а безвыходных положений не бывает. С некоторых пор Алексей знал это точно. Обещав купить новые и экспроприировав у жены маникюрные ножницы, он начал вкруговую вскрывать крышку банки. И вот, когда уже казалось, что ничто не помешает насладиться консервированной кукурузой, из-за голода казавшейся изысканным блюдом, появился местный пьяница. Он приближался постепенно, приставая ко всем, кто попадался на пути. Траектория его движения проходила мимо Алексея и, похоже, должна была совпасть с окончанием операции по вскрытию банки. Так и произошло. Позадирав сидевшую рядом пожилую чету американцев, пьяница подошел к скамейке Алексея и остановился перед ним как раз в тот момент, когда тот заканчивал вскрытие. Заранее злясь, что ему испортят вожделенную трапезу, Алексей потихоньку закипал и, когда перед ним оказалась изображавшая маятник фигура, за незнанием французского языка по-русски порекомендовал проваливать. Однако француз, в отличие от предыдущих эпизодов, ничего не говорил, а лишь изумленно рассматривал процесс маникюрного вскрытия. Пауза затягивалась, а терпение стремительно истощалось. Банка уже вскрыта, а есть под надзором не хотелось – удовольствия не получишь. Это в Европе, если в ресторанчике два посетителя, они будут сидеть в окне на всеобщее обозрение. В России двое в пустом ресторане выберут самый дальний угол. Менталитет.