Зачем о прошлом плачешь ты все время?
Скинь тягостное, давящее бремя!
Довольно, хватит боли и печали!
Забыть о том, что помнишь, не пора ли?
Нет худшей муки, чем тоска, безделье,
Нет лучшего лекарства, чем веселье.
Услышь меня, стань радостной опять, —
На мир с весельем будешь ты взирать!»
От этой речи, сказанной не строго,
Царица успокоилась немного,
Лицо в цепях кудрей вздымая с ложа,
На розу и на солнышко похожа,
Благоуханьем воздух наполняя,
Мир превращая в росписи Китая.
От щек ее, румяных, как восток,
Роскошный зарумянился чертог.
Вис, как весна, взглянула влажным взглядом,
И стал ее чертог весенним садом.
Но были жарким ливнем слез облиты
Два вешних цветника — ее ланиты,
И стали бледно-синими тогда,
Как лилии над зеркалом пруда.
Хоть залита слезами, а свежей
Нарциссов чистота ее очей.
Кормилице ответила с тоской:
«Что счастье, если гибнет мой покой?
Что для меня круженье небосвода?
Мне от него — лишь горе и невзгода.
Но на кого обрушить мне упреки?
На город Мерв, на небосвод жестокий?
Смотри: я обесславлена теперь,
Горой Альбурз раздавлена теперь!
Жаровня этот Мерв, а не столица,
Не город, а глубокая темница.
Расписанный дворец, чертог бесценный
Мне огненною кажутся геенной.
Смотри же: здесь измучили меня
И стало сердце капищем огня.
Хоть сердце бьется — а должно гореть —
Так бьется рыба, что попала в сеть.
И я горю, горю, познав утрату,
Любовью к матери и страстью к брату.
Ночь для меня волос моих темней,
А день распахнут, как врата скорбей.
Мне утром нет покоя, ночью — сна,
На муки я весь день обречена,
Днем — страхом, ночью — ужасом объята,
И нет к успокоенью мне возврата.
Клянусь тебе: лишь на одно мгновенье
Я ощутила жизни дуновенье,
Один лишь раз была отрада мне, —
Когда Виру увидела во сне.
Он прискакал — с мечом и в гордом шлеме,
Горою возвышаясь надо всеми.
С охоты возвращался он дубравой,
Богатый и добычею и славой.
Он радостно ко мне погнал коня
И, утешая, приласкал меня.
Сказал, наполнив сахаром уста:
«Как ты живешь, душа моя, мечта?
У недруга в руках, в чужой стране
Ты помнишь ли, грустишь ли обо мне?»
Я видела, что он со мной лежал,
В своей руке он грудь мою держал.
Мой соловьиный рот, глаза газели
Он целовал, как никогда доселе!
Слова, что мне шептал мой муж, мой брат,
В моей душе, в моих ушах звенят!
Мне кажется, что я вдыхаю снова
Тот запах тела сильного, мужского.
Но ты пойми: от горя я умру, —
Лишь в сновиденье вижу я Виру!
Скажи, зачем душа во мне живет,
Когда душе враждебен небосвод?
Живу я вместе с горестью большой,
Жива лишь телом, но мертва душой.
Здесь, в грязном Мерве, в войске, на пиру,
Найдешь ли ты такого, как Виру?»
Сказала — и слезами залилась,
Посыпались жемчужины из глаз.
Кормилица, красавицу лаская,
Сказала: «Успокойся, дорогая!
Я от тебя все беды отведу,
Я на себя приму твою беду!
Твои слова, о пери, их печаль
На сердце мне легли как медь и сталь.
Хотя, я знаю, боль твоя сильна, —
Я более из-за тебя больна.
Так не горюй же, с жизнью сладкой споря,
Не унижайся до тоски и горя!
Дитя, живи, вкушая наслажденье:
Мы в мир пришли, чтоб жить одно мгновенье.
Сей мир для нас — стоянка на пути:
Едва придя, тотчас должны уйти.
В нем с радостью перемешалось горе,
Но и оно, как тень, исчезнет вскоре.
Огромен мир, но «мир» звучит, как «миг».
Смотри: изменчив он и многолик.
Скорбишь, превратности судьбы познав,
Но мир всегда таков, каков твой нрав.
Сегодня, скажем, проиграв, я плачу,
А завтра мне судьба пошлет удачу.
Ты — молода, прекрасна, ты — царица,
Перед тобою мир готов склониться,
Так не томись, покинуть мир спеша,
В оковах не нуждается душа!
Есть много в мире молодых и статных,
Таких, чья жизнь — в занятиях приятных.
С упорством предаются наслажденьям,
И радостно сияет каждый день им.
Те — на охоту скачут со двора,
А тем — на лютне нравится игра,
У этих — рать, у тех — гарем, богатый
Рабынями, чьи груди как гранаты,
Тем — любы целомудренные жены,
У каждого — удел определенный.
А ты лишь по Виру грустишь, скучаешь
И больше никого не замечаешь.
Ты говоришь, что в войске, на пиру,
В проклятом Мерве равных нет Виру,
Но в Мерве много ты найдешь других
Богатырей, красавцев молодых.
Их лица — как весенний сад, а стан
Напоминает у ручья платан.
Их породили красота и сила,
А мужество их славу подтвердило.
Их мудрецы единодушно славят
И выше, чем Виру, бесспорно, ставят.
Один из этих юношей таков,
Что нет ему подобных смельчаков.
Он — солнце среди звезд на небосклоне,
Он — мускус среди прочих благовоний.
Царей потомок и Адама семя,
Он брат Мубада, он украсил время.
Зовут его Рамин, он — бес в седле
И светозарный ангел на земле!
Виру он равен прелестью лица,
А добронравием привлек сердца.
От храбрецов он слышит восхваленья,
И все пред ним трепещут в день сраженья.
В Иране мы подобных не найдем:
Тончайший волос он пробьет копьем.
Таких не сыщем лучников в Туране,
И птица падает пред ним заране.
Он всех страшней во дни кровопролитья,
Он всех сильней во время винопитья.
Он барса разъяренного храбрее,
Он дождевого облака щедрее.
Хоть он владеет сердцем смельчака,
В том сердце, так же как в твоем, — тоска.
Как ты, как ты, он изнемог от страсти:
То яблочко распалось на две части.
Как ты, он одинок, тайком страдая,
То — камышинки ветка золотая.
В тебя он с первого влюбился взгляда,
С тех пор ему другой любви не надо!
С тех пор и слез потоки полились
Из глаз его, прекрасных, как нарцисс.
С тех пор лицо, что, как луна, блестело, —
Поблекло, как солома пожелтело.
Влюбленный, он в любви познал несчастье,
В себе таит он ужас этой страсти.
Едва шагнув, попал в силки любви,
Он отдал сердце за глаза твои.
В тебе и в нем есть пламень беспокойный,
И ты и он сочувствия достойны.
Я вижу: любишь ты, — но где любимый?
Здесь двое, что одним огнем палимы!»
Услышав эти жаркие слова,
Смутилась Вис прекрасная сперва,
Внимая с плачем скорбному рассказу,
Ответила кормилице не сразу.
Безмолвная, задумалась тогда,
Поникла головою со стыда,
И наконец ответила, вздыхая:
«Украшена стыдом душа людская.
Придворному Хосров сказал отменно:
«Бесстыжему и море по колено!»
Была бы ты стыдлива и мудра,
Так не плела бы всякий вздор с утра,
Мне и Виру в тяжелую годину
Не изменила бы, служа Рамину!
Его тоской нельзя меня растрогать, —
Скорее станет волосатым ноготь!
Годами старше ты, а я моложе,
Ты мне как мать, а я как дочь. И что же?
Мне стать бесстыжей? Но судьба казнит
Ту женщину, что потеряла стыд!
Ужель внимать должна я лжи презренной?
Как я возмущена твоей изменой!
Пусть горе и тоска мне давят душу,