Хузан из бедных делает развратных,
Хузан в зловредных превращает знатных,
Лишь подлость и разврат живут в Хузане,
Хузанцы рождены для злодеяний.
Кому нужна кормилица от них?
Все молоко пусть выльется у них!
Шахру взяла кормилицу — и сразу
В свое жилище принесла заразу.
Кормилица — хузанка? Право слово,
Взяла бы лучше в сторожа слепого!
Коль ворона в поводыри возьмем,
На кладбище придем прямым путем!»
Затем сказал: «О ты, что так красива,
О ты, чье имя — Вис — есть имя дива!
Нет у тебя ни чести, ни стыда,
А разума не видно и следа.
Ты в срамоте предстала нашим взорам,
Меня и нас покрыла ты позором.
Ты грязной отплатила мне изменой,
В глазах людей ты сделалась презренной.
Тебя друзья, родные не простят,
И мать, и даже твой любимый брат!
Заставила ты близких осрамиться,
Свой дом ты запятнала, как блудница.
Сошлась ты с дивом, злобным и проклятым,
Коль мамку избрала своим вожатым.
Ведь начинает танцевать с пеленок
Под музыку учителя ребенок!»
Затем к Виру отправил он посла,
Поведал про нечистые дела.
Так повелел он: «Образумь сестру,
Ты утюгом пройдись по ней, Виру,
А заодно ты накажи как надо
Кормилицу, исполненную смрада.
Не то, боюсь, я в гневе изувечу,
Сверх всякой меры подлых искалечу.
Вис ослеплю, распутство вырвав с корнем,
А мамку мы на виселице вздернем.
Рамина прогоню я на чужбину,
Забуду, что я братом был Рамину,
От этих трех свою страну очищу,
Не подпущу их к своему жилищу!»
Но Вис — гляди! — сверкая лунным блеском,
Ответила владыке словом резким:
Хоть устрашилась бесконечным страхом, —
В ней срама не осталось перед шахом.
На пышном ложе выпрямилась вдруг,
Являя шаху свет хрустальных рук,
И молвила: «Зачем, о шах могучий,
Меня пугаешь карой неминучей?
Во всем ты прав. Я счастлива, поняв,
Что ты со мною прям, а не лукав.
А ныне — хочешь — ослепи меня,
Иль звери пусть сожрут в степи меня,
Иль пусть в тюрьме твою познаю кару,
Иль пусть пойду, босая, по базару, —
Люблю Рамина, плача и греша:
Я и моя душа — его душа!
Для глаз моих — он светоч негасимый,
Мой друг, мой царь, мой разум, мой любимый!
Душа с любовью к милому слилась,
Вовек нерасторжима эта связь.
Не кончится моя любовь к Рамину,
Пока сама сей мир я не покину.
Дороже мне, чем Мерв и Махабад,
Его высокий стан и нежный взгляд.
Мне солнце и луна — его ланиты,
В его глазах мои надежды слиты.
Он мне милее, чем Виру, мой брат,
Он матери дороже мне стократ!
Призналась я во всем, тебе открылась,
Теперь яви мне кару или милость.
Ударь меня, повесь или убей —
Не отступлюсь я от любви моей!
Ты и Виру — мои владельцы оба,
Я знаю, смертоносна ваша злоба,
Сожжет меня Виру иль цепью свяжет, —
Все будет правильно, что он прикажет.
А ты меня на всей земле прославишь,
Когда меня кинжалом обезглавишь:
Мол, душу отдала за друга смело...
Да я бы сотни душ не пожалела!
Но до тех пор, пока, вселяя страх,
Свою добычу лев когтит в лесах,
Кто в логово ворвется, в эту пасть,
Чтоб у него детенышей украсть?
Кто посягнет на жизнь мою, пока
Живет Рамин, чья участь высока?
Есть океан безмерный у меня, —
К чему ж страшиться грозного огня?
Ты с милым разлучить меня бы смог,
Когда бы ты людей творил, как бог.
Ты предо мной бессилен. Знай заране:
Я не боюсь ни смерти, ни страданий!»
Разгневан был и потрясен Виру,
Когда свою он выслушал сестру.
Он потащил ее скорее в дом,
Сказал: «Наш род покрыла ты стыдом!
Смотри, с царем царей ты дерзко споришь,
Себя позоришь и меня позоришь,
При мне и при царе, не зная срама,
В любви к Рамину признаешься прямо!
Но чем тебе понравился, однако,
Рамин — пустой повеса и гуляка?
Чем он гордится? Сладкозвучной лютней
Да песенкой, которой нет распутней!
Игрой он тешит пьяниц всей столицы
Да сказывает сказки, небылицы.
Он вечно пьян, криклив, его занятье —
Закладывать виноторговцам платье.
Его друзья — ростовщики-евреи:
Они для забулдыги всех милее!
Мне странно, что влюбилась ты в такого,
Что ты страдаешь ради пустослова.
Теперь ты вспомни стыд, побойся бога,
Не то судьба тебя накажет строго.
Есть у тебя — ты вспомни — брат и мать.
Ты хочешь их позором запятнать?
Ты горе принесла родным и близким,
Не оскорбляй их поведеньем низким.
Не поддавайся дивов наважденью,
Из-за Рамина не стремись к паденью.
Рамин — твой сахар, сладкий мед манящий,
Но все же вечный рай гораздо слаще.
Я все сказал. Тебя предостерег.
Подумай. Над тобой — супруг и бог.»
Так говорил Виру своей сестре,
Что плакала на утренней заре.
«О брат, — сказала Вис, — ты прав, ты прав,
Одно лишь древо истины избрав,
Но я повержена в такое пламя,
Что не помочь мне добрыми словами.
Смертелен так любви моей недуг,
Что не спасет меня ни брат, ни друг.
Что было — было. Вот судьбы приказ.
Что пользы мне от слов твоих сейчас?
Пусть буду заперта я на замок,
Но вор уже похитил все, что мог!
Рамин меня сковал своею страстью,
Мне из оков не вырваться, к несчастью!
И если ты мне скажешь: «Выбирай,
Что дать тебе, — Рамина или рай», —
Рамина изберу, клянусь я ныне,
Рай для меня — в возлюбленном Рамине!»
Решил Виру, что надо перестать
Пред нею бисер без толку метать.
Сестру покинул, чувствуя тревогу,
Дела обоих поручая богу.
Лишь солнце покатилось в нужный срок,
Как будто мяч рукой толкнул игрок,
Шах самых знатных кликнул поутру,
Чтоб на ристалище начать игру.
На левой стороне был царь царей,
Он двадцать возглавлял богатырей,
И у Виру на правой стороне
Отважных — двадцать, каждый — на коне.
На стороне царя — Рафед, Рамин,
На стороне Виру — Аргуш, Шарвин.
Средь игроков немало ты найдешь
Сановников, воителей, вельмож.
Взметнулся мяч, — игра кипела бурно,
Его подбрасывали до Сатурна!
В тот день за превосходную игру
Хвалили все Рамина и Виру.
Они средь игроков искусных, славных
В игре с мячом себе не знали равных.
С дворцовой крыши, засверкав зарей,
Вис любовалась ловкою игрой, —
Рамина, брата видела успех:
Они понравились ей больше всех.
И на душе ей стало тяжело,
Лик побледнел, нахмурилось чело.
Как в лихорадке задрожала Вис, —
Так на ветру трепещет кипарис.
Как бисер, на глазах блеснули слезы,
Ланит прелестных увлажнились розы.
Сказала ей кормилица умильно:
«Ужели ты пред сатаной бессильна?
Зачем с душой своей ведешь борьбу?
Зачем ты жалуешься на судьбу?
Иль ты не дочь Шахру, дитя Карана?
Твой муж — Мубад, Виру — твоя охрана!
Иль ты — не наша Вис, мечта великих?
Иль ты не солнце средь месяцеликих?
Иль ты не стала госпожой Ирана?
Хозяйкой, славой и душой Турана?
Вступаешь, как владелица, в Иран,
Твоим подножьем стелется Туран!
Тебя ревнует солнце, а луна
К тебе, красивой, зависти полна.