— Караул! Спасите! — закричал Спиридон.
Прибежали ли на пожар люди, тушили они его, нет ли — ничего этого не знал Спиридон Подифорович. Обеспамятевшего, его нашли на задах, ночью же отвезли в район, в больницу.
А потом начались поиски поджигателя. В Выселки приехало все отделение районной милиции во главе с его начальником. Приехали следователь, прокурор. Начали вызывать соседей Спиридона, чтобы снять с них допрос. Вызвали одного, другого. Третьего не успели. Откуда-то объявился Ванюшка Соловьенок.
— Дяденька, — сказал он начальнику отделения, — не ищите. Это я поджег.
Он глядел прямо в глаза начальнику, угрюмоватый, не по летам серьезный.
Милиционеры попросили посторонних выйти.
Через несколько дней Ванюшку увезли в колонию для малолетних преступников.
Спиридон Подифорович, потрясенный случившимся и как бы уразумевший в тиши больничной нечто очень важное для себя, едва оправившись, спешно собрал кое-какие пожитки и ранней ранью выбрался из Выселок, чтобы никогда в них не возвращаться.
Случилось все это в последний год войны.
Ну а где же сейчас Ванюшка Соловей?
Вы можете подняться из Выселок на гору, пойти по дороге, которая ведет прямо к скифскому кургану. Великан видится издалека, дрожит в текучем мареве. На вершине его непременно сидит в глубокой задумчивости старый беркут. Рядом с большим — курган поменьше, вокруг него суетятся люди, стоят машины, гудит непрерывно мотор — это механизированный ток, а маленький курган — ворох обмолоченной пшеницы или ржи, привезенной сюда от комбайнов. С тока вниз по дороге одна за другой, пыля, сбегают машины. Остановите первую, что с красным флагом над кабиной. В ней вы увидите угрюмого на вид человека, с крупным упрямым ртом и черными ястребиными глазами. Большие его руки, сплетенные из тугих жил, покойно лежат на баранке. Может быть, в это время он поет свою шоферскую песню. Правда, не очень веселую, но в исполнении Ванюшки от песенки сохраняется лишь лукавый ее смысл.
Послушайте:
Кум — на ГАЗе, я — на МАЗе, — жмем!
Кум — в кювете, я — в буфете, — пьем!
Кум — в больнице, я — в милиции, — ждем!
Кум — в могиле, я — в Сибири, — живем!
Ванюшка не из числа шоферов-лихачей и поет эту песенку скорее для назидания своим товарищам, чем самому себе. Соловьенок давно уже вернулся из колонии, стал вполне взрослым соловьем, свил собственное гнездо — не на прежнем, батькином, месте, а возле самого озера. По возвращении из колонии попросил своего старого, школьных еще лет дружка, сейчас тракториста, Яшку Корнева, и тот глубоко запахал Спиридоново пепелище.
Ванюшка живет в своей новой избе с матерью да женой. Жинка Ванюшкина на сносях.
АПОЛЛОН СТЫШНОЙ
В самом начале скажем, что Аполлон Стышной по внешним своим данным меньше всего похож на Аполлона Бельведерского. Выкроен наш герой далеко не по последней моде. Непомерно высок, и жаль только, что о его существовании вовремя не прослышал тренер баскетбольной команды. Добрый этот молодец вымахал в длину на два метра двадцать три и три десятых сантиметра. Толщиной, напротив, бог обидел Стышного: видно, весь строительный материал был нерасчетливо израсходован на сооружение этой каланчи. Голова Аполлонова маячила в немыслимой вышине и потому, вероятно, казалась меньше нормальной человеческой головы. Промеж его ног, когда Стышной чуть-чуть раздвинет их, не пригибаясь, свободно проходил Капля. Такой аттракцион Стышной и Капля демонстрировали частенько на клубной танцевальной площадке.
Аполлоном Стышного нарекли родители, люди начитанные и всеми силами старавшиеся хоть чем-нибудь да не походить на односельчан. К тому ж появление на свет Аполлона по времени совпало с тем страшным угаром, когда многие, потеряв голову, поспешно меняли русские имена на иностранные. Марфы становились Матильдами, Елизаветы оборачивались Эльзами да Эржебет, а то Эльфами, Екатерины скорехонько делались Катринами. По мужской линии с непостижимой быстротой объявились целые легионы Эдиков, Додиков, Джонов, Янов и Яношей. В одной газете даже поместили такое объявление: «Я, Иван Гимно, проживающий там-то и такого-то года рождения, меняю имя на Эдуард». Фамилия, видите ли, его вполне устраивала.
Жертвой этого странного поветрия оказался и Аполлон Стышной. Что касается фамилии, то все Стышные носили ее издревле. Нет, однако, сомнения относительно того, что произошла она от прозвища. Вероятно, так в давние времена окрестили селяне одного из предков нынешнего Аполлона за феноменальный его рост. Все Стышные отличались необычной длиной. Стышной — очевидный намек на то, что при сооружении Аполлонова прапрадеда Богу пришлось прибегнуть к стыкам, то есть к сочленению нескольких материалов, чтобы вытянуть свое детище на такую длину.
Аполлон был некрасив, а девкам нравился: известное дело, девчата любят длинноногих. Парни нормального роста, не говоря уже о мелкоте, завидовали Аполлону и по этой причине, и отчасти потому, что при всех зрелищных мероприятиях — на концерте ли, на митинге, в кино ли — Аполлону ни одна маячившая впереди голова, ни одна папаха, ни одна девичья шаль или, как теперь, высокая модная прическа — ничто не помеха. Дед Капля, например, жалостливо просил Аполлона в таких случаях поднять его на плечо. Умащивался там и победно, свысока, в прямом и переносном смысле свысока, глядел на волнующееся внизу море голов, судорожно вытягивающихся в надежде увидеть, что там, впереди, деется. По окончании представления Капля благодарил Аполлона:
— Спасибо тебе, Полоний, спасибо, голубок. Уважил старика. Сидел как на царском троне, точно император всероссийский, великий князь финляндский, царь польский и прочая, и прочая… Ты бы еще и бабку мою приподнял.
— Может, и внучат? — серьезно осведомлялся Аполлон. — Веди в следующий раз всех. Только по гривеннику за место буду брать.
— По гривеннику? Не многонько ли, сынок?
— Сам же сказал — царская ложа. За нее, поди, дорого надо платить. Был я в Москве в Большом театре, видел ту ложу. Нарядная, бархатом обшитая. Вот бы куда тебя, дед!
Капля ухмыльнулся:
— Хоть ты и длинен, Полоний, а круглый-прекруглый дурак. Это как тот колос, торчит черт те где высоко над всеми колосьями. Эк, думаешь, какой вымотался. А пригнешь его, зачнешь шелушить, хвать — пустой! Так вот и ты, Полоний… Кто меня пустит в ту ложу?
— Ничего себе, отблагодарил, старая кочерга! — добродушно смеялся Аполлон. — Ладно, в другой раз в ногах тебя зажму. Пищи там — не услышу. Хоть кусайся за икры — не шелохнусь!
— Ай бесчувственный?.. Оно, Полоний, и рад бы укусить, да нечем, откусался, видать. Смастерили было мне в Саратове искусственные зубы. Только стал привыкать к ним — ан беда. На ночь-то я их сымал. Помою и положу на подоконник. Мой Шарик, старый кобелишка, не разобрал в темноте, что это такое, видать, за мосол принял. Уволок на улицу и сгрыз. Теперича опять без зубов. Старуха, Настасья моя, через соску жеваным, как малое дитя, меня кормит…
Аполлон Стышной с фронта вернулся коммунистом. На груди у него было два ордена Славы, две Красные Звезды и один орден Отечественной войны первой степени. Говорит, был разведчиком. Но никто ему не верит: мыслимо ли с этаким ростом в разведке? Аполлон поначалу старался доказывать, документы какие-то вынимал из кошелька, а потом перестал. Не верите — черт с вами, важно, что я-то не вру!
Врать и правда Аполлон не умел. За честность и главным образом за то, что любил людей, умел их слушать терпеливо, его избрали секретарем партийной организации колхоза. Дел навалилось хоть отбавляй. Послевоенная неурядица: нехватка людей — не все еще вернулись из армии, а большинство и вовсе не сможет вернуться; нехватка машин, все еще пахали и сеяли на коровах да на лошадях; разрушенные и полуразрушенные избы — надо помочь людям, чтоб над головой была крыша; а другим выхлопотать пенсию за погибшего ли отца, мужа или сына — яростная драка с районным собесом; а тут выявляется нехватка учителей — опять в район, опять драка, на этот раз уж с районо. Основная же забота — все о нем же, о хлебе: страна властно требовала его больше и больше.
Вымотался Аполлон, про себя забыл совсем. Не собрался даже жениться — так и ходил холостяком, к которому присовокупилась прибавка: старый холостяк. Нравилась ему одна женщина, посватался к ней тайно, да получил отказ: все ждет своего Петра, не верит похоронной. Что ж, и Аполлону не к спеху, будет ждать того часа, когда смирится со смертью мужа солдатка, пойдет за Аполлона. Жениться на другой он не хочет — какая же это женитьба, коль нет любви! Так вот и живет один в доме со старшей своей сестрой: мать с отцом умерли в войну, не дождались своего младшенького.
Партия тем временем искала новые формы руководства. При райкомах ввели институт зональных секретарей. Весь район был разбит на зоны, для каждой из них — по одному секретарю райкома, их-то и назвали зональными секретарями, а потом просто одним словом — зональный.
Аполлон Стышной, видать, давно уж был на примете у первого секретаря. Он и уломал Аполлона. Стал наш Аполлон зональным. Кроме Выселок, в его «епархию», как в шутку говорил он сам, входил еще добрый десяток сел и деревень, отстоявших друг от друга от трех до двадцати километров.
— С того дня и начались мои мытарства, — повествовал невесело Аполлон. — Мысль-то вроде была и верной: приблизить руководство к тем местам, где люди добывают хлеб и все прочие блага. По штатному расписанию зональному не полагалось не то что автомобиля или на худой конец мотоцикла, но даже и лошади. Заберешься в какое-нибудь далекое селение, сделаешь там свое дело, а потом ломай голову, как добраться до следующего. Большая часть времени уходила на ходьбу. Хорошо, хоть у меня ноги длинные, выручали малость, а каково коротконогому! Теперь-то, по прошествии времени, я уж стал подумывать: а не эти ли мои длинные ноги приглянулись первому секретарю? Других каких-либо достоинств я что-то за собой не замечал!..