– Тебя это огорчает? – засмеялся Дорошин.
– Нет. Радует, – совершенно серьезно сказала Ксюша. – У меня нет и не было мечты прославиться подобным образом.
– Кстати, а какая мечта у тебя есть? – неожиданно для самого себя спросил Дорошин. – Нет, правда, мне действительно интересно, чего бы ты хотела больше всего на свете. О чем ты мечтаешь перед тем, как заснуть?
– О том, чтобы жить в тепле, – быстро сказала она.
– В тепле? У тебя что, дома холодно?
– Нет. – Ксюша тоже рассмеялась, видимо над его недогадливостью. – Я имею в виду климат. Я с детства ненавижу зиму и все, что с ней связано. Морозы, снег, слякоть… Я бы очень хотела круглый год жить где-нибудь в Италии, например в Амальфи. Чтобы зима – это плюс восемь, а лето жаркое и сухое. И виноград, свисающий с крыши. И помидоры, которые пахнут солнцем, а не пластмассой. И рыба… Свежая, только что пойманная и сразу попавшая на рынок… И молоко не порошковое, а настоящее, жирное, которое скисает, если его на пару часов оставить на столе. Чтобы не нужно было носить тяжелую одежду, закрытую обувь… Чтобы кожа дышала… И утром, проснувшись, можно было не гадать, пасмурный сегодня день или все-таки солнечный, потому что солнце там почти круглый год.
Она раскраснелась, как человек, который действительно говорит о самом сокровенном желании. Дорошин чувствовал, что Ксюша совершенно искренна сейчас, что в эти минуты она настоящая. И внезапно пожалел, что не сможет быть тем мужчиной, который подарит ей ее мечту.
– Твой муж не может купить тебе дом в Италии? – спросил он чуть насмешливо, может быть, оттого, что сейчас немного сердился на себя.
– Нет. Не может. Точнее, не хочет. Чем он там будет заниматься, если единственное, что он умеет, – это делать деньги?
– Что ж, мечта – она на то и мечта, чтобы не осуществляться в ближайшем будущем, – утешающе, как ему казалось, сказал Дорошин. – Она как линия горизонта. Ты идешь за ней, а она все отдаляется и отдаляется. Или как механический заяц на собачьих бегах, которого все равно никогда не догнать, как бы быстро ты ни бежал. Ты знаешь, как-то давно мой дядя, тот самый, который оставил мне этот дом, сказал мне замечательную фразу: «Надо уметь отличать мечту от цели». По-моему, очень правильно, ты не находишь?
– Вот именно, – сказала Ксюша, улыбнулась, подошла к Дорошину и поцеловала его в висок. – Вот именно. И все-таки мне очень интересно знать, кто убил Бориса Петровича Грамазина.
До Нового года оставалось чуть больше недели, и Дорошин вдруг подумал о том, что впервые в жизни не знает, как и с кем он будет его отмечать. В прошлом году он еще надеялся на то, что у них с женой все наладится, поэтому притащил домой огромную живую елку, которую выклянчил на посту у въезда в город у гаишников, бдительно борющихся с черными лесорубами и реквизирующими незаконно добытые елки.
Елка упиралась верхушкой в потолок, нахально раскинула мохнатые лапы вполовину комнаты, горделиво красовалась шишками и, когда оттаяла, одуряюще пахла хвоей, так что счастливый Дорошин неожиданно вспомнил детство, которое запретил себе вспоминать давным-давно.
Он старательно украшал елку игрушками, которые покупал в детстве сыну, пыхтел от натуги, от усердия высунув язык, и ему казалось, что елка, как символ счастливой семейной жизни, станет тем самым талисманом, который поможет ему сохранить семью. Надежды не сбылись, загаданные под бой курантов желания не исполнились. Високосный год оказался щедр на потери и забрал у Дорошина семью, привычный жизненный уклад и дядю Колю. И вот теперь он подходил к концу, дотягивал до финиша, как внезапно охромевшая скаковая лошадь, уже не надеющаяся стать фаворитом гонки, но не сдавшаяся окончательно.
Дорошин на всякий случай позвонил сыну, хотя особых надежд не питал, и оказался прав. Сын сказал, что вместе со своей девушкой уезжает на базу отдыха, отмечать Новый год и кататься на лыжах и сноубордах.
– А мама? – осторожно спросил Дорошин.
– А что мама? Она к тете Нине идет в гости. Не одной же ей куковать, – беспечно отозвался молодой лоботряс. Ниной звали лучшую подругу бывшей жены, которую Дорошин терпеть не мог. Он искренне считал, что все бредовые мысли о его неверности были измышлениями Нины, которая была патологически завистливой и злобной. Дорошину всегда хотелось проверить, не раздвоен ли на конце ее язык, как у змеи.
Коллеги по работе были людьми семейными. Конечно, любой из них с удовольствием пригласил бы Дорошина в гости, но картина чужого семейного счастья воспринималась им теперь болезненно. В такие минуты Дорошин сам себе казался каким-то неполноценным, поскольку не сумел сохранить то, что было ему нужно и важно. Другие сумели, а он нет. Слабак и неудачник.
Кроме того, немаловажным было и то обстоятельство, что жены его друзей искренне считали делом своей чести снова женить «несчастненького» Дорошина, а заодно и пристроить своих незамужних подруг. Это означало, что любой поход в гости превращался в очередные «смотрины», на которых присутствовала взволнованная и краснеющая от своей неловкости потенциальная невеста в возрасте от тридцати до сорока.
Как писали классики отечественного юмористического жанра Ильф и Петров, «молодая была немолода»… Немолодые женщины пытались поддерживать разговор, который бы выгодно подчеркивал их ум и незаурядность, Дорошину было скучно и маетно, друзья чувствовали себя неудобно, а их жены сердились, что он отказывается выполнять трюки и прыгать через заботливо приготовленный горящий обруч. Ничего хорошего из подобных визитов не выходило, и Дорошин прекратил их наносить, чтобы не мучиться самому и не ставить в неудобное положение друзей.
Дядя Коля умер, других родственников у Дорошина не было. Ксюша? Вряд ли она сможет уйти от своей семьи, чтобы провести новогоднюю ночь с ним. На всякий случай он позвонил и поинтересовался ее планами, и, как и следовало ожидать, планы эти были, и он в них не вписывался.
– А мы в Прагу на Новый год улетаем, – беззаботно сказала Ксюша. – Я еще летом решила, что хочу зимой в Европу. Там красиво все очень. Елочные базары, олени, распродажи, глинтвейн на улицах, трдельники[1] продают… Так что мы двадцать девятого улетаем, вернемся третьего января, и я обязательно к тебе выберусь, чтобы поздравить. Хочешь, я тебе трдельник привезу?
Дорошин не знал, что такое трдельник и узнавать не хотел, поэтому от подарка отказался. Нет, плохая это была идея завести роман с замужней барышней. Одна морока и совсем немного радости. Может, дяде Николаю такая жизнь и нравилась, но племяннику точно была не по нутру. Наступающий год должен был обернуться для него еще одной потерей – Ксюша отдалится от него, их встречи станут все более редкими, пока не сойдут на нет. Слишком они разные для того, чтобы у них могло быть общее будущее.
Новый год из любимейшего в детстве праздника превращался в символ одиночества, и это Дорошину категорически не нравилось. Ладно, дядька жил бирюком и отшельником, но ему превращаться в бирюка и отшельника не хотелось. Рано еще, в сорок четыре года!
Мрачные мысли о будущем прервал звонок скайпа. На экране телефона отразилось скуластое и отчего-то довольное лицо Эдика Киреева.
– Привет, Вик, – возбужденно заговорил он. – Что ж, могу тебя поздравить! Удалось напасть на след одной картины из твоего списка. Всплыла в Питере, в частной коллекции.
– Да ты что? – От полученного известия дурные мысли как водой смыло. – Какое полотно нашлось?
– Фальк. «Апельсины в корзине»… Приобретена коллекционером Леонидом Соколовым. Я его давно знаю, он мужик порядочный. Не знал, что она краденая, потому и купил, так бы ни за что связываться не стал. В общем, ехать тебе к нему надо, Вик. Убедиться, что картина – та самая, если повезет, оформить изъятие. Ну и поговоришь заодно по душам, глядишь – и ниточка потянется, за которую ты клубок размотаешь, и он тебя к похитителю приведет.
– Твои бы слова да богу в уши! Но за добрую весть спасибо. Координаты Соколова скинешь?
– Не вопрос. Звони, договаривайся. И с тебя магарыч…
– Заметано. Спасибо, Эдик. И за остальным присматривай, вдруг еще что-то всплывет…
– Обижаешь! Эх, жаль, что картина в Питере, а то был бы лишний повод с тобой повидаться. Давай, держи меня в курсе.
Дорошин созвонился с питерским коллекционером, который особого восторга не высказал, но встретиться и показать купленную картину Фалька согласился. Командировку начальство согласовало быстро, и Дорошин уже приготовился было купить билет на поезд, как вдруг подумал, что с собой было бы очень неплохо взять представителя картинной галереи, который мог бы официально опознать украденный из нее подлинник. По его разумению, этим представителем вполне могла бы стать Ксюша, а служебная командировка превращалась бы в этом случае еще и в приятное предпраздничное времяпрепровождение.
– Да ты что, Вить, – огорченно сказала Ксюша, когда он во второй уже раз за сегодня позвонил ей с внезапно возникшей идеей, – у меня еще к поездке в Прагу ничего не готово. Мне же детям подарки покупать, маму с бабушкой проведывать. Я не могу сейчас уехать, Вить. Никак не могу. Да и не отправят меня в такую поездку, ты что! Я же у наших старух прохожу по разряду вечных несмышленышей. Младший научный сотрудник – вообще не человек, а бесплатное приложение. Шторы вешать – в самый раз, а подлинность картин устанавливать – рылом не вышла.
В голосе ее зазвучала нескрываемая горечь, и Дорошин пообещал себе поговорить с Марией Викентьевной, чтобы та помогла Ксюше хоть немного. Золотареву же она опекает, хотя та и старше и позубастее.
Кстати, позвонить Склонской было все равно надо, потому что отказ Ксении ехать в Питер не отменял необходимости отправить туда другого сотрудника музея, и он хотел посоветоваться с Марией Викентьевной, кто бы это мог быть. Морозова? Калюжный? Сама Склонская?
– Возьмите с собой Леночку! Она прекрасный специалист, в квалификации которого не приходится сомневаться, – неожиданно предложила та. – И на подъем легкая. Пусть девочка съездит, развеется немного. Питер прекрасен в любое время года, но сейчас он еще и украшен чудесно. Это ж как в сказке побыват