– «А ему надо успеть до перерыва на электричку!».
– «А нам плевать на его электричку!» – раздражённо съязвил его сосед по палате, постоянно страдающий завистью и вечно всем недовольный, а посему постоянно брюзжащий, ещё совсем моложавый Борис.
Пока ждали, невольно обсуждали новости с Кавказа, заслонившие Олимпиаду в Китае.
Саакашвили типичный представитель новых молодых управленцев, считающих, что их западное образование заменит им ум! – мелькнула у писателя новая мысль.
Задремавший было от пустословия коллег по палате, Платон вскоре очнулся и решил всё же ускорить процесс отъезда. Он подошёл к вредной Татьяне и спросил о пропусках, хотя до назначенного ею часа «х» оставалась почти ещё половина.
– «Ну, ладно! Мужчинам я пока дам! А бабам…! Какая у Вас палата?».
Платон схватил два пропуска, на себя и Дмитрия, и бодро вернулся в палату за сумкой.
– «Из-за этой недодранной сволочи, я столько времени потерял!» – сокрушался Борис из соседней палаты уже в автобусе.
– «Она, наверно, родственница нашей раздатчицы?» – не унимался он.
Сейчас Платон мысленно с ним согласился, ибо слышал, как та ворчала на женщин, не выбросивших в ведро остатки еды из своих тарелок, и грозившая их наказать за это.
Подтверждением тому стала как раз та самая фраза блондинки, когда Платон всё же вынудил её начать раздачу пропусков.
При выходе из автобуса на станции Люберцы Дмитрий, спускавшийся со ступенек впереди Платона, попал под женскую ласку, не в свою дверь ломившейся «мешочницы». На его просьбу:
– «Дайте выйти!».
Последовало традиционно женское, избитое, и даже забодованное:
– «Пшёл, кзёл!».
Очередные, теперь уже последние увольнительные, отпускные дни для Платона и Ксении также прошли удачно и плодотворно. Они теперь полностью завершили возню с ягодами – малиной и чёрной смородиной, которую теперь тоже сфотографировала Ксения.
Платон успел ещё и убрать результаты своей прошлой косьбы. Стало чисто и опять изумрудно красиво.
Спасибо дождям, регулярно подпитывавшим цвет свежескошенной травы, не давая в этом году ей пожухнуть на Солнце.
На обратном пути в полностью заполненной электричке, Платон и Ксения стояли чуть уставшие, но довольные.
Когда Платон, пытаясь забросить свою сумку наверх в соседнем купе, ибо в ближнем вся полка была уже занята, попросил разрешить подойти ему поближе к окну, сидящие под ним пассажиры ответили по-разному, в том числе вяло-расслабленно и даже вальяжно.
Мужчина справа, большая голова которого на маленьких, покатых плечах придавала ему облик старого мальчика, среагировал сразу.
А не докрашенная под блондинку, маленькая головка в туфлях вообще не пошевелилась.
Из-за этого, шустрый на движения Платон слегка коснулся одной её женской туфли.
Когда же он уже разворачивался на своё прежнее место, то краем глаза увидел, а больше услышал, как туфля громко топнула каблуком, пытаясь размозжить ступню Платона в том месте, где она мгновение назад стояла.
Это заметила и Ксения, сразу предупредив мужа, что снимать сумку будет уже она.
Да! Много что-то у нас развелось бодучих, нет, пожалуй, падучих коз?! – решил Платон.
Большая голова, вон, сразу сообразила! А маленькой что-то было невдомёк. Да и топнула туфлей она слишком уж зло и с опозданием. А, главное, хватило совести ещё и поныть по поводу моего не извинения за то, что я даже не почувствовал. Тем более, я же её громко попросил пропустить меня! – продолжал рассуждать виновник.
Вечером в больнице Платону ещё явственнее раскрылся его подельник по увольнению и палате Дмитрий Константинович Булдаков. И в том, что Дмитрий действительно козёл, Платон убедился позднее. Ему единственному из всех больных, наверно, его селяне звонили после отбоя, ближе к полуночи.
И тот своим баском в коридоре, уже много позже отбоя, будил пациентов из других палат, вызывая к себе даже ненависть некоторых из них, доходящую чуть ли не до скандала и проклятий в адрес его тщедушного, длинного, но бестолкового тела и плебейской души.
Но, в то же время, в высказываниях Дмитрия стали проявляться элементы народного юмора, порой даже весьма тонкого.
Поздно вечером Платон услышал новые ритмичные звуки, напоминавшие капание воды.
– «Что это за звуки?» – запеленговав звук, спросил он Дмитрия.
– «Часы тикают!» – из угла успел первым откликнуться Николай.
– «А время идёт!» – добавил иронии Дмитрий, вызвав и первый смешок обычно не улыбчивого Владимира Николаевича.
Только все угомонились, как Платон уснул.
В палате было жарковато из-за закрытой от комаров фрамуги. Поэтому на ночь открыли дверь. И Платону с его места был виден коридор. Вдруг что-то его снова разбудило.
Уже за полночь, как иной пришелец, отец Митрофан прошаркал в свою обитель, по пути кашляя и сморкаясь.
– «Опять кашляет, чертяка!» – через открытую дверь палаты вполголоса напутствовал его Платон.
Вскоре он опять задремал. Но в эту ночь ему спалось плохо.
– «Доброе утро!» – по, заведённому предшествующими жителями палаты, правилу начал понедельник Платон.
Но в ответ тишина.
– «Или оно не доброе?!» – уже себе под нос, якобы, спросил у невежд Платон.
Но те теперь действительно не расслышали.
Послепробудный моцион продолжился пустотрёпом.
Тон задавал Сергей Алексеевич. Он, в частности, неожиданно поведал, что несколько лет назад собирал со свалки в Гольяново, находящиеся в весьма потребном виде кондиционные продукты и фрукты.
Но он не только болтал, но и направо и налево раздавал советы. Сергей давал советы всем и обо всём. И это, безусловно, характеризовало его, как человека много знающего, но невежественного, малообразованного.
Вышедший в коридор от его вредных советов, Платон услышал обрывок фразы Николая, теперь поучавшего Сергея:
– «Ты даёшь советы по лекарствам человеку, почти годящемуся тебе в отцы – ведущему специалисту НИИ БИОМЕДХИМИИ РАМН!?».
А бывший разнорабочий и грузчик, водитель автобуса, а ныне служебной машины Министерства обороны, Сергей, видимо из-за такой работы испытывавший дефицит общения, болтал без умолку.
Вскоре, его поначалу безотказный партнёр по словоблудию, Владимир Николаевич не выдержал негласного поединка и замолчал.
Но свято место занял Дмитрий со своими провинциальными полу деревенскими, полу городскими сентенциями.
Платону показалось, что у Дмитрия полностью отсутствовало представление об этикете, а может и о культуре общения вообще.
В утренний словесный понос успел внести свой, но конструктивный вклад и Николай Николаевич Песня, сообщив свой факт по поводу лицемерия и двуличия церковников.
Когда он занимался установкой какой-то специальной аппаратуры в Храме Христа Спасителя, то там он часто видел крупного, пузатого священника, лет сорока, отца Дионисия. Николаю приходилось не раз слышать сакраментальное: Отец Дионисий опять напился?! А один раз услышать даже более приземлённый ответ: Да! Но на этот раз он ещё и стекло разбил!
Постепенно вновь набранные больные начали веселеть и уже изредка серьёзней посмеиваться.
– «Действительно, забавно!» – согласился с Платоном Николай.
– «До обеда одни процедуры…» – продолжил он.
– «А после обеда – безделье!» – добавил Платон.
Утренние бдения неожиданно разбавились криками и шумом в соседней палате. Там неистовый Борис наводил свой порядок. Его неуживчивость и хамство естественно, прежде всего, распространились на его соседей по палате. До этого неоднократно были слышны его грубые и громкие, сдобренные матом, претензии к другим, в том числе к симпатичному, солидному и, как показалось Платону, ещё не потерявшему культуру и совесть, старику.
Перед обедом Платон выполнил, обещанную сестре-хозяйке Людмиле Яковлевне, обрезку подсохших веток мандаринового дерева и обмазку срезов этих веток садовым варом, привезённым Платоном вместе с секатором с дачи.
За это он получил благодарность от доброй, заботливой, общительной, симпатичной, ещё не потерявшей своей привлекательности, блондинки средних лет. И со следующего утра, делая утреннюю зарядку, он любовался результатами своего труда.
А в понедельник вечером, ещё до отбоя, на закате Солнца, Платон, наконец, нашёл удобную, высокую скамейку.
Она располагалась между корпусами, напротив цветов, среди которых росли и подсолнухи, и была не только удобна, но и свеже покрашена. В общем, красива! И на ней, как королева, восседала симпатичная моложавая брюнетка в красиво-белом одеянии. Но рядом стояла инвалидная палочка.
Платону эта картина напомнила что-то из старорусского, поместного. Он сел и принялся строчить в тетрадь. Однако его соседство с незнакомкой было недолгим. За королевой зашла не менее моложавая и тоже красивая подруга, возможно выступавшая в роли пробир-дамы.
Она громко, возможно больше для Платона, сказала, что за подругой из окна наблюдает её кавалер, и они вместе заковыляли за угол своего корпуса.
Платон же усиленно сочинял на этой скамейке. Ему было на редкость удобно и комфортно.
Он уже был готов привезти из Некрасовки шестнадцать стихотворений и три главы романа.
Платона, конечно, очень подвёл Алексей Грендаль, рвавшийся в герои его романа, но почти год задерживавший фактический материал о себе, свою автобиографию. И писатель устал ждать. Время ведь шло неумолимо.
Последней каплей, переполнившей целый чан терпения автора, явился настоящий кидок со стороны Алексея.
В субботу, во время последнего своего больничного выходного, Платон договорился с ним по мобильному телефону, что завтра сам зайдёт к нему за, так долго им ожидавшимся, материалом.
Но когда автор прибыл к одному из будущих героев своего романа, тот неожиданно ошарашил его сообщением, что материалы у него в Москве. Платон чуть было не присел от неожиданности.