поинтересовался как-то Платон о Гудине у Надежды.
– «Ну, что ты так сразу… о нём?!» – поначалу не согласилась с ним, но уже задумалась над его словами, Надежда Сергеевна.
Тогда Платон решил выразиться более щадяще и завуалировано:
– «Ну, хорошо! Тогда, а где наш дедушка Доде?!».
В поисках проходимца, Платон постучал в кабинет к Ноне с вопросом:
– «А у тебя тут никого нет?» – спросил он, почувствовав противный запах табачного дыма и краем глаза замечая, сидящего на диване за дверью дымящего Гудина.
И не успела Нона ответить, как Платон заключил:
– «А-а! Ну, раз людей нет, тогда у меня к тебе будет вопрос!».
И с этими словами Платон закрыл дверь, демонстрируя своё нежелание делиться секретами с болтуном Гудиным.
Вскоре тот вернулся на своё место опять погонять шарики.
Умаявшись, он пошёл было покурить, но был остановлен чуть ли не воплем отчаяния, с доносившимися из туалета призывами о помощи.
Вскоре какая-то женщина поблагодарила Ивана Гавриловича за то, что он открыл ей снаружи дверь и выпустил её из туалета со сломанным изнутри дверным замком:
– «Спасибо Вам большое!».
На что дурачок ответил в привычной манере:
– «Спасибо в карман не положишь!».
И тут же, стоявший невдалеке Платон, заметил:
– «Вот и хорошо! Теперь будем знать, какой ты человек!».
И оппоненты опять разбежались по своим рабочим местам:
Платон – клеить этикетки, а Гудин – курить и чесать языком с женщинами.
Через несколько минут Платон, направившийся по коридору в сторону оживлённо слушающих женщин, услышал нечто свежее от Гудина:
– «А это, как мычание ягнят!» – похвалился тот им своей осведомлённостью, показав себя ещё и знатоком мирового кино.
А когда те удивлённо переглянулись, добавил традиционно своё, Гудинское:
– «Ну, что?» – спросил Иван Гаврилович, обращаясь к женщинам.
– «Тюльку гнать не будем?!» – помог ему до конца выразить свою мысль, проходивший мимо Платон.
На обратном пути Надежда Сергеевна, услышав смех женщин, как результат пребывания там Платона, больше из ревности, попросила того, и так очень занятого наклейкой этикеток, принести ещё и бутылки масла со склада.
На что уже возмущённый Платон попросил её:
– «Надь, ты же знаешь, я весь в работе, а там у тебя свободный сотрудник весь день шарики дрочит и тюльку бабам вставляет! Предложи ему размяться, отдохнуть от дрочиловки и тюльку свою вытащить, а то у него и тут и там будут застойные явления!».
В отместку за свою излишнюю смелость, после посещения столовой Платон Петрович подвергся давно забытой атаке Надежды Сергеевны:
– «Платон! Опять от тебя столовкой пахнет!?» – домогалась она.
– «А я слышал, что в Кащенко не пахнет!» – отбился он от сумасшедшей.
– «Кого дерёт чужое горе?!» – услышал Платон любимое гудинское выражение, уже проходя к себе.
Тут же он вернулся, дабы разобраться с хамом, но дал маху.
– «А где этот-то? Старичок-мудачок!» – спросил Платон Надежду, будто бы не заметив в углу Гудина.
Пока та, опешив, с приоткрытым ртом, широко раскрытыми глазами впилась в Кочета, из угла донеслось старчески визгливое:
– «Не Кочет ты, а куроёбов!» – вскипел Гаврилыч.
– «Пардон! Козла-то я и не приметил!» – успел вставить Платон, захлопывая за собой дверь.
Но Гудин не успокоился. Он страстно желал оставить последнее слово за собой. Потому вошёл к Платону с домашней заготовкой, как он считал, тонких оскорблений:
– «Ну, что? Одинокий ты наш, … рабочий!» — обозвал он Платона за то, что тот сидит один в своём рабочем помещении.
Но тот сразу отбился:
– «Да нет! Я не одинокий, а параокий! Это ты у нас такой… И я не рабочий, а инженер, к тому же механик! Но не автомеханик, какой-нибудь, а космический! Так что с моих высот тебя говно, или дипломированное ЧМО, не видно!».
Уходя с работы, Платон спросил дежурную вахтёршу про уборщицу:
– «Галина Александровна! А Вы завтра утром увидите Нину Михайловну?».
– «Нет, Платон Петрович! Я ведь ночью не дежурю!» – гордо ответила интеллигентка.
– «А! Да! У Вас же ведь есть джентльмен!».
– «У меня есть верный паж!».
Да, да, да! Вы же у нас королева! – не стал Платон продолжать вслух.
Галина Александровна вообще была женщиной бомондящейся, строящей из себя знатока культуры, искусств и нравов.
Платон хорошо запомнил её доброжелательные критические замечания на его писанину. Тогда Галина Александровна метко и чётко уловила и указала ему, что он, по её мнению, пишет сходу, не шлифуя текст, не оттачивая мастерство, ни стиль, ни слово.
– «Это, конечно, говорит о Вашей большой одарённости. Но вы ленивы, Платон Петрович. Над текстом надо работать!».
И Платон работал, но не над старым текстом, а над новой информацией.
Её было столько много, а планы были столь грандиозны, что у него почти не было возможности глубоко вникать в правильность написанного.
И самый большой объём информации, особенно порочащей человеческое достоинство, шёл, естественно, от Ивана Гавриловича Гудина.
Платон как-то спросил у него что-то безобидное. Но тот, всё ещё находясь в обиде, промолчал.
– «Ванёк! Ну, ты, прям, как Зоя Космодемьянская!».
И тут же два голоса слились в один. Алексей добавил всем известное:
– «Перед казнью!».
А Платон успел вставить своё:
– «Перед дефлорацией!».
Тогда же Платон решил всё же раскрутить угрюмого Гудина.
– «Ванёк! Тебя Надька имеет, как Сивку-бурку!».
Тот удивился и хотел что-то сказать, но Платон опередил:
– «Нет! Скорее всего, меня!».
– «Вот, правильно!» – обрадовался Иван Гаврилович.
Однако на следующий день вопрос повторился.
– «А вот и Сивка-бурка прискакала!» – обрадовал всех Платон появлением Гудина.
– «Какая я тебе Сивка-бурка!» – возмутился входящий.
– «А, да! Извини меня, я забыл! Ты же у нас конь! Сивый мерин!» – не унимался Платон.
– «Какой я тебе Сивый?» – снова возник обиженный.
В этот миг засмеялся и Алексей, влезая в полемику старцев:
– «Нет, ты у нас только лишь Мерин!».
А Платон тут же снова добавил своё:
– «Так он ещё не сивый, а сизый! Если посмотреть на него!».
– «Сизый голубочек»!» – не удержалась теперь и Надежда.
– «Ты помнишь, как у Александра Сергеевича про Сивку-бурку? Нет?! Не помнишь?! Напомню!» – снова взял слово Платон, пытаясь разговорить, от обиды на весь коллектив, замолчавшего Гудина.
И Платон начал:
– «Сивка-бурка! Вечно ты, как урка! Встань перед едой…».
– «Ха-ха-ха! Такого у Пушкина нет!» – снова влезла Надежда, демонстрируя всем свою эрудицию.
– «А я разве тебе сказал, что цитирую Пушкина?!» – ответил Платон, подразумевая своего друга Александра Александрова.
Оставшись как-то наедине с Алексеем, Платон сравнил себя и Гудина:
– «Так сравни меня и его! У меня высший космический кругозор, или взгляд из Космоса на Землю! А он дальше чужого ануса ничего не видел, не нюхал!».
Но чаще о старце пеклась Надежда Сергеевна. Когда она предложила Платону Петровичу поговорить об Иване Гавриловиче, тот ответил:
– «Нет! Обсуждается всегда ведь нечто! А это ведь ничто! И что тут тогда обсуждать-то? Нечего!».
Позже Надежда спросила Платона:
– «А чего это ты так ругаешь Гудина и посылаешь?!».
– «Надь, ну представь себе! Он хочет меня представить рабочим, чернорабочим. Вот я его по рабочему и послал. Причём исключительно в ответ на его провокацию. Я же никогда первым не начинаю! Мне эти склоки дипломированного ЧМО на хер не нужны!».
И вскоре Платон разразился гневным стихотворением про Гудина:
Привыкший к запаху урины,
И перст, измазавши в говне,
Хоть в мыслях его много тины,
Неравнодушен он ко мне.
А я ему в ответ, злодею,
Поэму целую создал.
Так надо Гудину – халдею!
Его и змеем обозвал:
«Змей – Гаврилыч многоглавый
Ползает, но не летает.
В разговорах всегда бравый.
Только людям жить мешает.
Изогнулся «Пёстрой лентой»
В ненависти ко мне лютой.
Может, даже эвольвентой?
Иль, скорее, эволютой!
Он из пасти извергает
Не огонь, а хамство, тупость.
Ими он всех отравляет,
Превращая мудрость в глупость.
Может больно не ужалит?
Не смертельно, не опасно?!
Или вовсе он отвалит?
Ты так думаешь напрасно!
Хоть срубай ему все бошки
За обидные словечки.
Хоть ломай кривые рожки,
Изгибая их в колечки.
Хоть выдёргивай все жала…
Этим дело не поправишь.
Всё равно всё это мало.
Так злодея не исправишь.
Вырастают снова бошки.
Отрастают снова жала.
Как у чёрта растут рожки,
Словно Ёжка их рожала?!
Всё равно в нём столько яда!
Что посыл мой не напрасен.
Удавить бы надо гада.
Но не так уж он опасен.
Кто не знает горлопана?
Его речь ведь ядовита!
И Вы слушаете хама,
Пока совесть не привита.