— Да иди же сюда! — и опять скрылась за дверью.
Степан Артемьевич не трогался с места, ему было интересно.
Ливень, сделав свое черное дело, — опять вымочил скошенное и неубранное сено, удалился к северу. Он будто повернулся к Лисицыну спиной с полным пренебрежением к его совхозным заботам. Выглянуло и ослепительно засияло солнце.
К пристани быстро подходила «Ракета». Моторы работали напряженно, и за кормой в кильватере оставался широкий пенный след. Теплоход, словно оправдываясь перед пассажирами за опоздание, лихо подвалил к дебаркадеру белым боком. Начальник пристани принял причальный конец, закрепил его за тумбу. Он сразу стал проворно подавать трап, Лисицын помог ему. По трапу сошли прибывшие пассажиры, затем на борт поднялись Степан Артемьевич и Лиза. Больше пассажиров не было, и теплоход помчался дальше.
Учительница Анна Павловна Вешнякова всю жизнь отдала детям, воспитывая и наставляя их на путь истинный. И еще она жила и трудилась ради дочери, была для нее самым близким другом и единственным родным человеком. Когда Лиза приехала в городскую квартиру и оказалась в мире привычных вещей и предметов, все опять напомнило ей о матери. Казалось, она ненадолго вышла, скоро вернется и надо только немного подождать.
Но она больше не придет. Никогда Лиза не услышит ее мягкий, негромкий голос, не увидит доброе лицо, не обнимет мать. Мать не может ни облегчить ее страдания, ни порадоваться в счастливые мгновения.
Бывают потери восполнимые, их можно заменить кем-то или чем-то. Потеря родителей невосполнима, она — как брешь, как пролом в жизни человека, и этот пролом ничем невозможно заделать…
— Ах, если бы родители никогда не умирали! — с грустью вымолвила Лиза. — Пусть бы жили до глубокой старости… Моя мама так много трудилась, так заботилась обо мне! А я… я никогда не задумывалась об этом, как будто все блага приходили сами собой. Она тащила на себе весь груз забот, тратила на меня почти целиком скромный заработок… Новое платье или туфли к празднику, поездка на юг к морю, аккуратные, из месяца в месяц, денежные переводы, когда я училась в институте. Ведь, если вдуматься, она жила только для меня, отказывая себе в самом необходимом…
Лиза медленно ходила по комнате, и глаза ее были мокры от слез. Степан Артемьевич молча сидел на диване, откинувшись на спинку и полуприкрыв глаза, и сочувственно вздыхал. Он тоже вспомнил в эти минуты о своей матери, живущей у его старшей сестры в Ярославле, и подумал, что не виделся с нею вот уже два года. «Надо непременно навестить маму, — решил он. — Вместе с Лизой съездим». Он вздохнул, взял со стола газету и развернул ее, но опустил, не читая, на колени.
— Ты права, Лиза, — заговорил он. — Я тоже вспомнил о своей маме. Неблагодарный сын! Надо будет навестить ее. — Он помолчал, положил газету обратно на стол. — Жаль, очень жаль Анну Павловну. Но что поделать? Жизнь состоит из приобретений и потерь. Последних бывает, кажется, не меньше, а больше…
Лиза, мельком глянув на него, утерла слезы и рассеянно поправила скатерть на столе. В эти минуты она вспомнила и об отце, которого никогда не видела и, наверное, не увидит… Он ни разу не появился и не давал о себе знать. Мать избегала говорить о нем.
На другой день рано утром они пошли на кладбище. Там было тихо и мрачновато. На высоких, пышно разросшихся деревьях кричали галки. В маленькую церквушку семенили благообразные старухи в черных платках, тоже похожие на галок. Редкие посетители пробирались по узким тропкам к оградам с памятниками и обелисками.
Лиза долго сидела над могилой матери. Степан Артемьевич стоял рядом молча. Потом они ушли, оставив у пирамидки цветы в стеклянной банке с водой.
Лиза сказала:
— Не знаю, долго ли простоят наши цветы… Говорят-говорят, их воруют и снова продают…
— Какое кощунство! — возмутился Степан Артемьевич. — Неужели в наше время есть кладбищенские воришки?
— Вероятно, есть, раз говорят…
Потом был поминальный ужин, а когда приглашенные разошлись, Лиза стала прибираться в квартире.
Снова, медленно передвигаясь по опустевшей комнате, Лиза рассматривала, будто впервые, разные безделушки, коробочки, статуэтки на этажерке, на туалетном столике перед трюмо, платья в шкафу. Наконец она подошла к стеллажам с книгами. На них все было аккуратно расставлено по алфавиту — Гете, Достоевский, Лермонтов, Мопассан, Олдридж, Пушкин, Рабле, Сервантес, Хемингуэй… Мать любила порядок. На отдельной полке над письменным столом — учебники, литература по педагогике. Тут Анна Павловна прежде готовилась к урокам.
Лиза взяла с полки томик, раскрыла на той странице, куда мать вложила закладку из пожелтевшей полоски бумаги, и стала негромко читать:
Ребенок сказал: «Что такое трава?» — и принес мне полные горсти травы.
Что мог я ответить ребенку? Я знаю не больше его, что такое трава.
Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из зеленой материи цвета надежды?..
Лиза дочитала стихотворение до конца, Степан Артемьевич спросил:
— Чьи это стихи?
— Уолта Уитмена.
— Не читал. Слышал о поэте, но читать не доводилось.
— Возьмем книгу с собой. Дома прочтешь, — Лиза отложила томик в сторону. — Книги, как люди, живут дружно, рядом. Для меня они — как живые…
Она подошла к столу, села и задумалась. На стене перед ней висел отрывной календарь, на нем было число — 5 июля, день смерти матери. Предыдущий листок Анна Павловна сорвала накануне, а утром пятого уже встать не могла, и Лиза вызвала «скорую».
Она сорвала листок, чтобы его сохранить, и принялась осматривать ящики письменного стола. Их было три. В нижнем хранились писчая бумага, тетради, флаконы с чернилами, в среднем — папки с учебными планами, конспектами уроков, и еще какие-то деловые бумаги. В верхнем — старенький картонный бювар с документами, метриками, облигациями займов, ордером на квартиру, сберкнижкой и лотерейными билетами. Лиза аккуратно сложила все обратно в бювар. Выдвинув ящик побольше, она увидела конверт. На нем было написано: «Моей дочери Елизавете Михайловне Вешняковой». Лиза стала читать письмо.
Мать высказывала тревогу: у нее в последнее время появились нехорошие предчувствия, как перед серьезной болезнью или несчастьем. Поэтому она решила оставить «на всякий случай» эту записку, если вдруг что-нибудь с нею случится. Она сообщала, что, кроме дочери, наследников у нее нет, поэтому Лиза может распоряжаться имуществом и вкладом на сберегательной книжке по своему усмотрению. Дальше она писала следующее:
«Теперь об отце. Его имя — Михаил Борисович Романенко. — Четкий, каллиграфический почерк Анны Павловны стал неровным, торопливым. — Он — военный моряк, лейтенант. Я познакомилась с ним в интерклубе, и случилось так, что он ночевал у меня. А через два дня уехал, оставив свой адрес. Но я ни разу не написала ему и даже на его письма не ответила и не сообщила о твоем рождении, хотя знала, что он неженат. Он, конечно, не знал, что у меня от него ребенок, а я не хотела ему навязываться…
Видимо, я сделала ошибку. Прости меня, Лиза. Я была тогда молода, неопытна, быть может, даже и легкомысленна. Возможно, когда-нибудь он появится, так можешь показать ему это письмо. Впрочем, решай сама, как поступить.
О случившемся я не сожалею — ведь у меня есть любимая, славная доченька. Жила я только для тебя, Лиза, и ради тебя…»
— Что ты там притихла? Что читаешь? — спросил муж. Лиза, волнуясь, свернула письмо, спрятала его на прежнее место.
— Да так… Мамино старое письмо. Наверное, от подруги, — ответила она.
Степан Артемьевич, не заметив ее волнения, продолжал просматривать журнал, а Лиза стала машинально переставлять на полке книги. Она решила ничего не говорить мужу, ни об этом письме, ни об отце: «Зачем ему знать?»
Степан Артемьевич положил журнал и, встав с дивана, пошел на кухню поставить чайник.
— Попьем чайку, поужинаем, — сказал он Лизе.
Весь вечер она была молчалива, грустна, и Степан Артемьевич, понимая ее состояние, тоже молчал и был ласков и предупредителен.
Утром, когда они стали собираться в путь, кто-то позвонил в квартиру. Степан Артемьевич пошел открывать и увидел на лестничной площадке пожилого военного моряка в звании капитана второго ранга. В руках моряк держал шинель и дорожный портфель.
«Должно быть, позвонил по ошибке», — подумал Степан Артемьевич, вопросительно глянув на гостя. А тот сказал:
— Прошу прощения. Это квартира Анны Павловны Вешняковой?
— Да, — ответил Лисицын.
— Она дома?
— Нет. Видите ли… Анна Павловна недавно… скончалась
— Что вы говорите?! — растерянно отозвался гость. — Жаль. Очень жаль. Простите, я не знал. — Он постоял, медленно повернулся к лестнице и хотел уходить, но Степан Артемьевич поспешно сказал:
— Вам, наверное, хотелось узнать что-нибудь подробнее? Здесь есть дочь Анны Павловны. Зайдите в квартиру.
— Спасибо, — ответил моряк.
В квартиру он входил нерешительно и осторожно, словно опасаясь что-нибудь нечаянно задеть и уронить. Лиза, стоявшая посреди комнаты, посмотрела на гостя удивленно. Моряк, смутившись, представился:
— Романенко Михаил Борисович…
Лиза почувствовала, что теряет опору, медленно отступила назад к столу, нащупала его за спиной и оперлась руками о столешницу.
— Лисицын, — сказал Степан Артемьевич, пожав руку гостя. — А это дочь Анны Павловны, моя жена Елизавета.
Лиза молчала, сильно побледнев, Степан Артемьевич несколько суетливо подвинул гостю стул:
— Садитесь, пожалуйста.
«Как он узнал о смерти мамы? — металось в голове Лизы. — И вообще, почему он здесь?»
Романенко сел, положил фуражку на колени и объяснил свое появление:
— Видите ли… Я прежде был довольно близко знаком с Анной Павловной. Правда, давно… Лет двадцать пять тому назад. Я приезжал сюда по делам службы, и мы познакомились. И пробыли вместе три дня. А потом мне надо было уезжать в Ленинград.