Сколько ни думай, а ответ держать придется. Услышав, что дирекция совхоза собирается взять его на поруки и судить товарищеским судом, Трофим приободрился. «Выпутаюсь как-нибудь, пущу слезу, разжалоблю работяг. Ну, накажут, ну, оштрафуют, но это все-таки не тюремная решетка».
Его вызвали в контору к директору. Кроме Лисицына, в кабинете находились парторг Новинцев и председатель профкома Елесин. «Все совхозное начальство, — подумал Трофим, став посреди комнаты на ковровой дорожке. — Теперь держись! Мораль будут читать». И хотя он чувствовал вину, головы все же не опустил, стоял прямо, как солдат перед ротным командиром. Начальству это, видимо, не понравилось. Лисицын взглянул на него хмуро и сказал:
— Как это угораздило вас, Спицын, пуститься во все тяжкие?
— Виноват, Степан Артемьевич. Ох, виноват. Думал — никому не нужные бревешки, шут бы их взял. Плывут по Двине в чьи-то чужие руки. Так уж лучше я их подберу и пущу в дело. Прежде ведь и другие ловили плавник, и ничего, сходило…
— Это же государственное, народное добро, — строго сказал парторг. — Как можно его брать? Вы что, думаете, раз без догляда, значит, ваше? Случилось несчастье, разбило плот, и вы этим воспользовались?
Спицын пожал плечами:
— Не думал я так, Иван Васильевич, промашка вышла…
— Хороша промашка, — вставил Елесин. — Украл, продал, — деньги в карман! Преднамеренное хищение с целью наживы. Знаешь, чем это пахнет?
— Дак ведь у старухи-то крылечко вовсе покосилось! Ремонт собирается делать, а кто ей поможет, старому человеку?
— При чем тут старуха? — раздраженно бросил Лисицын. — Нашелся благодетель!
— Скажите спасибо дирекции совхоза, — уже мягче заговорил Елесин, — что отстояли вас, будем судить товарищеским судом. И не вздумайте выкручиваться!
— Понимаю, все понимаю, — облегченно вздохнул Спицын.
— Почему в совхозе работаете мало? — спросил Новинцев.» — Почему у вас забота только о личном? В мастерских особого рвения не проявили, с работы уходите когда вздумается.
— Такого за мной не водится. Врут люди.
— И тут вы неискренни. Идите и хорошенько пораскиньте мозгами, как будете дальше жить. О суде вас известят. Никуда не отлучайтесь.
— Буду дома, — Трофим кивнул и, зло сверкнув глазами, вышел из кабинета.
Суд состоялся в воскресенье при всем многолюдстве в клубе. Общественным обвинителем выступил Чикин. «Тоже мне обвинитель! — думал Спицын, слушая тщедушного, скромно одетого ветерана. — Ему в гроб пора, а туда же, обвиняет…» По правде сказать, Трофиму все равно, кто обвиняет, важно, что он скажет и как это подействует на собравшихся. Спицын сидел на «подсудимой» скамье и настороженно посматривал на односельчан.
Тут, в клубном зале, он по-настоящему узнал себе цепу в глазах людей. А они, за небольшим исключением, говорили жестко, упрекали за то, что он старается прибрать к своим рукам все, что плохо лежит, что больше занимается личным хозяйством, а на интересы совхоза ему наплевать… Припомнили и то, что свою родственницу Марфу он заставляет работать от темна до темна, да и в личной жизни у него непорядок. Тут откровенно намекали на связь с Прихожаевой.
Софья на суд не пошла, не хотела видеть Спицына, да и была уверена, что там вспомнят о их связи. Откуда знать людям, что эта связь порвана? Знали, да не все.
Суд вынес Спицыну общественное порицание, предложил незамедлительно вернуть сплавной конторе украденные бревна, благо старушка, купившая их, не успела те бревна пустить в дело. Пятьдесят рублей Трофим должен был ей также вернуть.
И еще на суде вынесли порицание разнорабочему сельпо Порову за то, что пьет и является сообщником Спицына. Председателю сельпо рекомендовали наказать Порова по служебной линии.
«Придется доставлять плавник обратным ходом, — подумал Трофим после суда. — А как? Далеко не просто. Ну дела!»
После работы он поймал возле конюшни Порова и долго упрашивал его помочь в таком нелегком и щекотливом деле. Крючок сначала ломался, важничал:
— Связался с тобой, воришкой! Сам сраму натерпелся, стыдно людям в глаза смотреть! Отстань.
— Помоги, я заплачу.
— Не нужно мне никакой платы. Отвяжись.
Поров чистил коня. Получалось это у него ловко и даже красиво. Он любовно оглаживал бока мерина сперва скребницей, затем щеткой, будто мосластый ломовик был первостатейным рысаком. Он похлопывал коня по холке, по крупу широкой темной ладонью и снова принимался обхаживать его шею, бока, грудь, ноги до самых бабок. Уже и шерсть на мерине лоснилась, как шелковая, и весь он словно помолодел, даже стал шустрее размахивать длинным хвостом. О Трофиме Крючок будто забыл, а тот стоял перед ним и уже заискивающе повторял:
— Я тебе поллитровку поставлю, только помоги!
— Нынче я не пью. Завязал.
— Неужто?
— Председатель сельпо на ковер вызывал, воткнул выговорешник, опять премии лишил… И женка меня бросила. Вот сколько бед от нее, проклятущей!
— Кончай ублажать мерина. Пойдем, последний раз поднимем по чарочке и вместе завяжем. Ну, Вася, помоги. Неужто в тебе нет товарищеской спайки?
— Была. — Поров неожиданно захохотал. — Была, только не спайка, а спойка. Это верно. Ну, ладно, надо, пожалуй, тебе подмогнуть. Только когда стемнеет, чтобы людей на улице меньше было. Ведь стыдно.
— Дак уж стыда и так натерпелись. Теперь все равно. До потемок откладывать нельзя. Сейчас бы, сразу.
Поров махнул рукой и стал запрягать коня в передок.
— Сколько их там, бревешек? — спросил он.
— Десяток. Пустяк.
— Ладно, поехали. Вот ты, помимо платы, завтра еще вечерком мне мерина вычистишь.
— Вычищу, — согласился Спицын.
…Старуха, заметив их в окошко, тотчас вышла на покосившееся крылечко и молча воззрилась на Трофима.
— Такое дело, бабуся, — заговорил он ласково. — Попался я с этими бревнами…
— Да знаю, была, чай, на суде-то. И с Васильевым, следователем, беседу вела. Думаешь, мне приятно? И что за народ пошел!
— Не говори, матушка! Несознательный народ. За такую пустяковину взыскивают, будто никто никогда плавника не имал.
— Да я не о том народе, а о тебе. Ты вот украл, а я не знала. За свои-то денежки столько нервенного расстройства! Ты чего пришел-то? Бревна забирать? Не отдам.
— Что ты, бабуся, мне велено их обратно в Двину сплавить. Я тебе деньги-то верну. — Спицын достал из кармана замусоленные кредитки и протянул старухе: — Вот.
Старуха, помедлив, взяла деньги, пересчитала.
— Э, так не пойдет! Давай в троекратном размере. За срам, который я приняла на старости лет.
— Как так? — удивился Трофим. — Ты что, бабуся, того? — он покрутил пальцем у виска. — Тронулась? Почему в троекратном?
Поров, стоя возле мерина на дороге, все слышал и хохотал, держась за живот.
— Только в троекратном, Иначе не отдам. Пойду к директору Лисицыну жаловаться. Он тебя прищучит! Ишь, воришка, сбыл краденое, да еще и ломается? Каков, а? Нашел дурочку! — Старуха села на штабелек и поджала губы.
Трофим стал ее уговаривать. Заспорили, возбужденные голоса слышны были далеко. В окна соседних домов выглядывали люди, дивовались, Наконец Трофим уломал старуху и крикнул Порову:
— Давай сюда!
Крючок подвел коня с одрами к штабельку бревен, аккуратно уложенному у крыльца.
— Много ли дал? В троекратном? — спросил он, посмеиваясь.
— Нашла дурака, — буркнул Трофим. — Однако трешку пришлось положить сверх пятидесяти, чтобы не шумела…
— Вот старухи нынче пошли! Своего не упустят, еще и чужого прихватят.
— Давай будем нагружать. Раза три придется обернуться.
Обернуться им пришлось четырежды — бревна были довольно объемистые, а дорога неровная. С последним возом пришлось повозиться. Прибыли к речке уже в сумерках и пошли подкрепиться в избу. Плотно поели и вышли на берег. Пока Трофим связывал бревна веревкой в два пучка, Поров отвел мерина на конюшню и задал ему овса. Потом вернулся к Спицыну.
Они баграми долго отпихивались с мелководья. Наконец завели мотор и отбуксировали первый пучок бревен в Двину. Вбили в дно кол, привязали к нему плотик и вернулись за вторым. Когда закончили работу, было уже за полночь.
— Ну вот, отмучились, слава богу, — Трофим устало сел на банку. — Давай-ко примем по чарочке для бодрости.
Поров положил багор и примостился рядом. Спицын достал из мешка водку, хлеб, консервы, сало. Возвращались в Борок уже совсем пьяные. Трофим еле-еле завел мотор. Поров, покачиваясь, сидел на банке и орал частушки. Его дикое, нескладное пение вспугнуло чаек, и они заметались с криками над водой. На востоке уже заалела заря, прижатая облаками к самому горизонту. Ветер зашумел в камышах, по воде пошла рябь.
Протоку прошли благополучно, но у выхода в Лайму мотор заглох. Трофим долго дергал заводной ремень, но безуспешно. Он прикрикнул на Порова:
— Хватит тебе орать! Из-за тебя мотор не заводится…
Поров выпучил на него глаза:
— Из-за меня? Из-за меня не заводится? Ты чего это говоришь-то? Чего говоришь? — Он вскочил и с маху треснул приятеля в ухо.
Удар был силен, в глазах Трофима брызнули искры, в голове зазвенело. Оправившись, он зловеще сказал:
— Ах, вот как ты! — и дал сплеча в скулу Крючку. Оба сцепились, рыча и беспорядочно награждая друг друга тычками. От такой баталии катер накренился, и приятели свалились за борт. К счастью, в том месте было неглубоко, по пояс. Вынырнули, стали друг перед другом, отфыркиваясь и бранясь. Холодная вода их слегка отрезвила. Помогая друг другу, с трудом великим и пыхтеньем забрались на катер.
— Хорошо, что мелко, — сказал Трофим. — А то бы…
— П-п-поплавали м-м-маленько, — зубы у Крючка выговаривали чечетку.
Домой добирались уже молча, дрожа от стужи: «Скорее бы в тепло».
Утром из совхозной конторы по телефону сообщили на запань, где находятся бревна, и оттуда вышел катер, чтобы забрать их.
В деревне трудно что-то утаить. Даже то, что было совершено, кажется, в глубокой тайне, под покровом ночи, все равно вылезало наружу. Пьяные приключения Спицына и Порова на реке дошли до дирекции совхоза. Лисицын снова вызвал Спицына, решив дать ему нагоняй. В конце концов, сколько еще возиться с этим суковатым мужиком.