— А пропунцеры пускай грызут прошлогоднюю всячину...
— ... и скармливают объедки Коннатигу! Он у нас равнее всех равных.
— Ему-то подадут жранину по спецзаказу из «Приюта», не беспокойся!
Джантифф спросил:
— Коннатиг приедет на Фестиваль?
Скорлетта пожала плечами:
— Шептуны едут в Люсц, его пригласят. Кто знает?
— Не приедет он, — отрезал Эстебан. — Думаешь, Коннатиг не понимает, что в поддатой толпе, орущей «Да здравствует эгализм!» и «Скоплению — равенство!», он будет выглядеть последним дураком?
— Ага, и частушки: «Наш Коннатиг пошабашит, похлебавши протокваши...»
— Вот именно. Что на это можно сказать?
— Ну, что-нибудь... Например: «Мои дорогие подданные! Весьма разочарован тем, что вдоль всей Унцибальской магистрали не расстелили красные бархатные ковры — у меня разболелись любимые мозоли. Хотя за пределами Аррабуса об этом почти никто не подозревает, здесь я могу откровенно признаться: я — блюдолиз.[14] Ну-ка, набейте мне полный трюм звездолета вашей самой лучшей жрачкой!»
Не осмеливаясь ни смеяться, ни возмущаться, Джантифф растерянно возразил:
— Что вы, в самом деле! Коннатиг ведет самый умеренный образ жизни.
Скорлетта презрительно усмехнулась:
— Льстивая пропаганда министерства аплодисментов и оваций! Никто на самом деле не знает, как живет Коннатиг.
Эстебан допил все, что осталось в синей кружке, и расчетливо прищурился, разглядывая бидон:
— Общеизвестно, что Коннатиг частенько исчезает из Люсца. Говорят — разумеется, это слухи, но дыма без огня не бывает — что как раз во время этих «каникул» Боско Босковитц[15] развлекается грабежами и пытками. Слышал, что совпадение этих событий по времени точно установлено, даже сомнений никаких нет.
— Любопытно! — отозвалась Скорлетта. — Кажется, Боско Босковитц содержит на какой-то вымершей планете тайный дворец с прислугой из отборных красавчиков-детей обоего пола, вынужденных потакать каждой его прихоти?
— Так точно! И не странно ли — Покров никогда ни в чем не мешает Босковитцу!
— Странно? Мягко сказано. Вот почему и я говорю: Скоплению — равноправие!
Джантифф с отвращением выпалил:
— Не верю ни одному слову!
Скорлетта только рассмеялась своим мрачным смехом:
— Ты молод и наивен.
— Не мне судить.
— Неважно, — Скорлетта заглянула в бидон. — Почему бы нам не закончить то, что мы так славно начали?
— Превосходная мысль! — поддержал ее Эстебан. — На донышке — самая крепкая брага.
Скорлетта подняла голову, прислушалась:
— Не успеем. Звонят — пошли в столовку. Потом проедемся, покажем город новичку — как по-вашему?
— Всегда рад прогуляться! После дождя посвежело. Как насчет Танзели? Ее можно захватить по пути.
— Само собой. Бедняжка, я ее не видела уже несколько дней! Сейчас же позвоню. — Скорлетта подошла к экрану и принялась нажимать кнопки, но безуспешно:
— Опять не работает! Дурацкое изобретение! Два раза уже ремонтировали.
Джантифф подошел к экрану, тоже понажимал кнопки, послушал. Потянув за кольцо защелки, он опустил откидывающийся на петлях экран, наклонился над ним.
Скорлетта и Эстебан стояли у него за спиной и неприязненно разглядывали внутренности экрана:
— Ты в этом разбираешься?
— Не очень. В начальной школе нас учили собирать элементарные схемы, потом я этим мало интересовался. И все-таки... Это простейшее оборудование, все компоненты сменные, каждый с индикатором отказа... Гм. Кажется, все в порядке. Ага! Кто-то вставил фильтр в гнездо блокировки — зачем, непонятно. Вот, теперь попробуйте.
Экран засветился. Скорлетта с горечью заметила:
— А недоумок, тухтевший техником, два часа кряду читал руководство и все равно ни в чем не разобрался.
— Не суди других слишком строго, — повел плечом Эстебан. — Он не виноват, что ему выпало ишачить. Любой мог бы оказаться на его месте.
Набирая номер, Скорлетта что-то недовольно мычала себе под нос. Когда на экране появилось женское лицо, Скорлетта буркнула:
— Позовите Танзель, пожалуйста.
Лицо воспитательницы сменилось физиономией девочки лет девяти-десяти:
— Здрасьте-здрасьте, папа-мама!
— Мы заедем через часок — пойдем прогуляемся, развеемся. Тебе сегодня ничего не нужно делать?
— А что тут делать? Я подожду у входа.
— Ну и ладно. Примерно через час.
Все трое собрались уже уходить, но Джантифф остановился:
— Положу сумку в стенной шкаф. Чтобы с самого начала все было на своем месте.
Эстебан хлопнул Джантиффа по плечу:
— Эй, Скорлетта! Твоему напарнику цены нет!
— Я же сказала — как-нибудь уживемся.
Пока они шли по коридору, Джантифф спросил:
— А что случилось с вашим прежним сожителем?
— С сожительницей. Понятия не имею. В один прекрасный день ушла и не вернулась.
— Удивительно!
— Надо полагать. Чужая душа — потемки. А вот и столовка.
Они зашли в просторный длинный зал с рядами столов и скамей, уже заполненный галдящими жильцами 19-го этажа. Дежурный пробил номера их квартир в регистрационной карточке. Получив подносы с крышками из окна раздаточного устройства, трое уселись за стол и сняли крышки — каждый поднос содержал те же три блюда, что Джантиффу намедни подали в «Приюте путешественника». Даже порции были того же размера.
Скорлетта отложила брикет всячины:
— Пора собирать на следующую выпивку.
Скорчив насмешливую гримасу сожаления, Эстебан сделал то же самое:
— На пойло не жалко!
— А вот и мой вклад! — сказал Джантифф. — Возьмите, я настаиваю.
Скорлетта забрала три брикета:
— Пойду, спрячу. Будем считать, что мы их съели.
Эстебан вскочил:
— Превосходная идея! Давай, я отнесу, мне нетрудно.
— Не говори глупостей, — огрызнулась Скорлетта. — Здесь всего два шага.
Эстебан смеялся:
— Смотри, какая прямая! Ну, пошли вместе.
Озадаченный Джантифф переводил взгляд с одной на другого:
— У вас так принято? В таком случае я тоже пойду.
Эстебан вздохнул, покачал головой:
— Конечно, нет. Скорлетта дурью мается... Не будем возвращаться, и все.
Скорлетта пожала плечами:
— Как хочешь.
Джантифф примирительно сказал:
— Пусть всячина полежит здесь, мы ее не тронем — ведь вы не слишком голодны? А по пути на улицу занесем ее в квартиру.
— Конечно, — согласился Эстебан. — Самое справедливое решение.
Внезапные услужливость и уступчивость Эстебана показались Джантиффу чрезмерными.
— Заткнитесь и ешьте! — приказала Скорлетта.
Они обедали молча. Джантифф с интересом наблюдал за другими жильцами. Никто не скрытничал, никто не пытался не попадаться на глаза — каждый, по-видимому, был хорошо знаком с остальными. Аррабины весело перекликались из конца в конец столовки, обмениваясь приветствиями, шутками, намеками на какие-то вечеринки и представления, насмешками над общими знакомыми. Стройная девушка с тонкими золотисто-медовыми волосами задержалась около Скорлетты и что-то прошептала той на ухо, украдкой бросив многозначительный взгляд на Джантиффа. Скорлетта мрачно расхохоталась:
— Не валяй дурака! Ишь, чего выдумала!
Девушка присоединилась к друзьям за соседним столом. Ее грациозно-округлые формы, миловидная физиономия и нахальная непосредственность вызвали у Джантиффа укол щемящего влечения, но он не решился что-нибудь сказать.
Скорлетта не преминула заметить направление его взгляда:
— Это Кедида. Старый пердун напротив — Сарп, ее сожитель. Он десять раз на дню норовит затащить ее в постель, что не очень-то удобно. В конце концов, сожителей мы не выбираем, а любовников высматриваем сами, что не одно и то же. Она мне предложила обменять тебя на Сарпа, но я об этом и слышать не хочу. Когда у меня подходящее настроение, Эстебан всегда под рукой — хотя в последнее время не так часто, как хотелось бы.
Джантифф, подбиравший ложкой ускользавшие кусочки студеля, предпочел никак не комментировать полученное сообщение.
Покинув трапезную, все трое вернулись в квартиру Д-18. Скорлетта спрятала три брикета всячины и повернулась к Джантиффу:
— Ну что, пошли?
— Я все думаю — брать с собой камеру или нет? Моя родня просила присылать побольше фотографий.
— Не в этот раз, — посоветовал Эстебан. — Погоди, пока не разберешься, что к чему. Когда узнаешь, откуда и что снимать, получатся потрясающие снимки! Кроме того, ты еще не научился иметь дело со свистом.
— Со свистом? Это как понимать?
— С воровством, проще говоря. В Аррабусе свистунов видимо-невидимо. Разве тебе не говорили?
Джантифф покачал головой:
— Не совсем понимаю, зачем у кого-то что-то тащить в условиях полного равенства?
Эстебан расхохотался:
— Экспроприация — основа эгализма! Не свистнешь — не сравняешься. Когда всё, что плохо лежит, мигом исчезает, накопление материальных благ в одних руках становится невозможным. В Аррабусе мы делимся всем, что у нас есть — со всеми и поровну.
— Не вижу здесь никакой логики, — пожаловался Джантифф, но Эстебан и Скорлетта не проявили стремления к дальнейшему обсуждению социальных парадоксов.
Они взошли на скользящее полотно и проехали примерно километр до районного детского дома, где их поджидала Танзель — непоседливая худенькая девочка с приятным лицом, широкими скулами явно напоминавшая Скорлетту, а тонким носом — Эстебана, но отличавшаяся от обоих долгим задумчиво-проницательным взглядом. Родителей она приветствовала радостно, хотя и без особого проявления чувств, а Джантиффа подвергла неприкрытому изучению с головы до ног. Через некоторое время она вынесла заключение:
— Ты такой же, как все!
— А каким ты меня представляла? — поинтересовался Джантифф.
— Людоедом-эксплуататором. Или жертвой людоедов-эксплуататоров.
— Забавно! Никогда не встречал на Заке никого, кто хотел бы выглядеть эксплуататором или жертвой. У нас даже людоедов нет.