Да, не скажу, что я хорошо учился, но сессия после первого семестра на 1 курсе прошла у меня нормально, без «хвостов», и сдал я ее вполне прилично. У меня была лишь одна тройка – по ненавистной мне химии. Оценка по ней выходила вообще между «2» и «3», и, по-моему, меня просто пожалели (тем более, что предмет был непрофильный), преподаватель посмотрел на меня и поставил «три», чтобы не портить зачетку в первую же сессию.
Еще у нас был предмет – начертательная геометрия. И так получилось, что за весь семестр я присутствовал на ней, может, раза три и, соответственно, совершенно ничего в ней не понимал и к зачету был не готов. А перед зачетом нам устроили письменную контрольную работу – если получаешь положительную оценку, то зачет ставится «автоматом». Я вообще не понимал, о чем идет речь, и попросил у старосты дать списать. Он сам сделал все быстро и согласился помочь мне, я все списал и сдал работу одним из первых. А потом смотрю – Слава (староста) сидит и переделывает свою работу, говорит: «Я нашел ошибки, исправляю». Я огорчился, но подумал, что мне уже метаться поздно, я все сдал и хорошо, что хоть вообще что-то написал, а теперь уж что будет, то и будет! Через неделю, уже на самом зачете, преподаватель стал объявлять результаты этой контрольной работы. Начал с тех, кто «написал ужасно», называет фамилии отличников – у них двойки, у старосты – тоже два. Я внутренне схватился за голову и приготовился к худшему. И тут преподаватель вызывает меня:
– Дубинин!
– Я!
– Вот единственная светлая голова! У вас «пять», давайте зачетку.
Я просто выпал в осадок: значит, староста изначально все сделал правильно, я у него этот правильный вариант списал, а потом он переделал и ошибся! Надо было видеть, как все, и особенно сам староста, посмотрели на меня. А я получил зачет автоматом, без дополнительных устных ответов, и это для меня стало просто чудом, потому что иначе я бы его не сдал точно. Но за это я по-прежнему благодарен нашему старосте Славе Сокольцу!
«Волшебные сумерки», 1976 г.
Вот так прошла моя первая сессия.
Весной 1976 года, ближе к концу второго семестра 1-го курса, объявили конкурс уже институтских ансамблей, который должен был проходить в Доме культуры МЭИ. Как таковой группы у нас на факультете не существовало. Нас выгнали «за пьянку», у ребят-второкурсников раньше была группа, но что-то не получилось, и их осталось на тот момент двое – барабанщик и басист. И с ними стал играть Володя Холстинин. Мы с ним учились в разных группах: он в М-1-75, а я в М-6-75. Мы виделись на лекциях, а еще вместе ходили на физкультуру. На факультете был целый ряд спортивных групп – легкая атлетика (как говорили – секция для тех, кто любит филонить), футбол, самбо, карате и др. И я, и Володя никаких конкретных пожеланий, куда бы нам хотелось пойти, не высказывали, и нас зачислили как раз в секцию легкой атлетики. Чем мы там обычно занимались? Конечно, преподаватели понимали, что сделать из нас великих спортсменов не получится. Поэтому – ты пробежал кружок вокруг стадиона, поставили тебе отметку, что пришел на занятие, значит, уже молодец. Я помню, мы там часто сидели на лавочках или на трибунах перед стадионом и все время разговаривали о музыке.
И вот тогда, весной 76-го, Володя в преддверии этого конкурса пригласил меня к ним в группу, и мы вчетвером разучили две или три песни, одна из которых была песня Deep Purple «When a Blind Man Cries» – я ее пел, а Володя играл соло, точно его сняв, и в целом получилось у нас очень неплохо. Кстати, я еще играл на ритм-гитаре, а на басу был один из второкурсников, Олег Рогожин. Когда мы вышли выступать на конкурсе, Олег говорит:
– А сейчас – песня, повествующая о тяжелой жизни человека в условиях суровой капиталистической действительности.
И мы исполнили «When a Blind Man Cries». Нам дали третье место. Это было достижение – войти в тройку лидеров в общеинститутском конкурсе.
А с моей группой, с которой мы победили на первом конкурсе (кстати, названия у нас, насколько я помню, не было), после того как лишились аппаратуры, больше не репетировали. Ну, и казалось, что перспектив у нас особых нет, может быть, и желания что-то делать тогда не хватало – в общем, можно сказать, что наша группа на тот момент перестала функционировать. А летом 1976 года наш барабанщик Саша Карпухин (полный тезка ударника Карпухина, сотрудничавшего с группами «Маврин», «Мастер», «Пилигрим» и мн. др.) сказал, что поступило предложение сыграть на свадьбе в середине июля.
Я говорю:
– Я уезжаю на Юг, – у нас была запланирована поездка с семьей в Сочи.
– Ах, ты нас подставляешь, значит? – отвечают они мне.
– Ну, а что мне делать? Я уже не могу эти планы отменить!
Так я и уехал, а они отыграли без меня на этой свадьбе, заработали там денег. Я потом спросил у Игоря, как все прошло, и он рассказал, что Вадим сыграл за меня на басу, и они с Игорем вдвоем пели – в целом получилось хорошо. А барабанщик Саша заявил, что, раз я их «кинул», надо меня выгнать, и они будут играть дальше втроем. Как, собственно, Grand Funk!
– Ну и ради бога, раз вы так решили, – ответил на это я.
Вадим и Игорь воспротивились:
– Нет, мы не хотим, давайте будем все вместе!
Но тут я уже пошел на принцип и сказал, что если кто-то со стороны (мы на тот момент знали Сашу меньше года) решает, кто в нашей группе будет играть, а кто нет, то я не собираюсь в этом участвовать. Кроме того, я подумал: ну какая у нас перспектива? Сидеть и ждать, пока нас пригласят на очередную свадьбу? Вот так наша группа без названия распалась окончательно.
В начале второго курса, в сентябре, как раз на занятиях физкультурой, мы снова сидели с Володей Холстининым и обсуждали музыкальные новинки, а потом заговорили о перспективах нашей музыкальной деятельности. С второкурсниками, с которыми мы отыграли весной, нам дальше играть не хотелось – они были старше, кроме того, один из них состоял в комсомольском активе, и ощущалось, что он относится к игре в группе не так, как мы. Мы-то с Холстининым чувствовали себя настоящими рокерами, за год после окончания школы у нас заметно отросли волосы, и нам казалось, что мы, конечно, пока не Grand Funk или Deep Purple, но все же где-то близко. А те два парня были такие «приличные ребята из стройотряда», мы чувствовали, что нам с ними не по пути.
Ну, хорошо, с ними мы играть не хотим, что тогда делать? Решили, что начинаем поиски музыкантов. В тот же день я встретился с Вадимом Дмитриевым. Мы стояли пили пиво, и я ему говорю:
– Вот вы меня выгнали, а мы с Холстининым (Вадим его тоже знал) будем делать свою группу.
– Да? – сразу оживился Вадим. – А возьмите и меня, я хочу с вами!
– У нас будет одна гитара, – возразил я, – и играть будет Володя.
– А я буду играть на клавишах! – не отступал Вадим. Опыт у него действительно был, ведь он учился на фортепиано в музыкальной школе и с 1974 года играл у нас в группе на гитаре и органе. Я задумался, и тут Вадим зашел, что называется, с козырей:
– У меня есть знакомый человек со своей аппаратурой, – заявил он.
В те годы собственная аппаратура была огромной редкостью. Обычно музыканты пользовались ею в ДК – если имели на это разрешение или состояли в каком-то кружке, – или в красном уголке школы; либо же на факультете в комнате отдыха имелся комплект музыкального оборудования – вот как у нас. В частном владении аппаратуры тогда почти никто не имел. Я, например, так и не обзавелся бас-гитарой, у меня была только обычная акустика. И пока мы играли в институте, я иногда забирал бас домой, но это не был мой личный инструмент. А вот у Володи уже была своя гитара, и на весенний конкурс он пришел с ней и примочкой и выглядел, конечно, очень эффектно.
Поэтому, разумеется, я очень заинтересовался этим знакомым Вадима и спросил:
– А где, что… в каком-то ДК или где?
Выяснилось, что этот парень работает на Автодормехбазе № 7, где есть Красный уголок. И у него действительно там стоит своя собственная аппаратура, причем полный комплект – и барабаны, и гитары, и голосовая система, и инструментальные колонки. Вадим рассказал, что этот его знакомый старше нас на 4 года, и у него после окончания института тоже распалась своя группа. Это тот чувак, который помог им с аппаратурой на свадьбе! Можно поговорить с ним по поводу совместной музыкальной деятельности.
Я рассказал об этом Володе, и он очень загорелся этой идеей, а с Вадиком он тоже был заочно знаком.
– Я поговорю с ним, – пообещал Вадим, – можно договориться с ним и у него репетировать.
– Ну вообще класс! – ответили мы. – Только вот барабанщика у нас нет…
И тут Володя вспомнил:
– У меня есть барабанщик, с которым мы играли в школе. Я правда не могу ручаться, что он нам подойдет, но посмотрим…
И мы решили так: разучим дома (и барабанщик пусть разучит) несколько наших любимых песен тех же Grand Funk – «Are You ready», «Nobody’s answer» и «Heartbreaker» (до любимых Володей Deep Purple дело тогда не дошло) – и попробуем их сыграть на первой репетиции.
Итак, в самом конце сентября или в начале октября 1976 года мы отправились на первую репетицию нашего нового коллектива в следующем составе: я – вокал и бас-гитара; Вадим Дмитриев, мой друг и товарищ по всем музыкальным проектам – клавиши, вокал; Володя Холстинин – гитара, и он же привел на барабаны товарища из его же класса Леонида Могилевского. Таким составом мы заявились на Автодормехбазу №7, и там нас встретил Юрий Фишкин – инженер с этой базы, тот человек, который стал далее нашим бессменным менеджером и звукорежиссером в «Волшебных сумерках». Мы пришли и сразу оценили, какой на сцене стоял аппарат: барабаны, инструментальные колонки – под гитару, под бас, под клавиши, и голосовая система, не самого «топового» уровня, но вполне качественная, как выяснилось потом, и мы на ней прекрасно работали. Мне сразу бросилась в глаза бас-гитара Musima deluxe (