– Тааак… Ну и как же ты сюда попал?!
Я что-то пролепетал им в ответ, сразу ощутив, что положение мое стало еще грустнее. Они поняли, что я застрял, и стали обсуждать, что же со мной делать.
– Давайте сварщика, что ли, вызовем! – говорят. – Пусть автогеном его выпилит или еще как!
«Ну, сходил на концерт… – думаю. – Сейчас достанут меня по-любому задержат, в отделение заберут… Черт!».
Дружинники ушли за слесарем или сварщиком, уж не знаю, кого они собирались привести. Толпа все так же продолжала стоять вокруг меня, кто смеется, кто сочувствует, кто тоже думает, что со мной делать… И тут ко мне подскочил какой-то парень:
– Чувак! – закричал он мне. – Ну ты же почти уже там! Давай-ка еще попробуй пролезть!
И с этими словами схватил меня за руку и начал с силой толкать внутрь. У меня аж искры из глаз полетели.
– Больно! – заорал я. – Ты мне сейчас руку сломаешь!
– Терпи! – командовал он и продолжал меня с остервенением пропихивать сквозь эту треклятую решетку.
Я явственно услышал, как у меня в плече что-то хрустнуло, однако одна моя рука наконец тоже пролезла по ту сторону окна! Я оказался теперь боком внутри решетки и из этого положения сумел-таки протиснуться внутрь, за что и по сей день благодарен этому парню. Я сразу же выбежал из туалета, смешался в помещении с остальными присутствующими и направился уже непосредственно в зрительный зал. А вот друг мой Игорь попасть на концерт не смог, поскольку, как выяснилось потом, буквально через минуту после моего «чудесного спасения» вернулись дружинники, меня уже, естественно, не нашли и тогда просто закрыли окно, чтобы, как говорится, остальным было неповадно. Я же, весь мятый, взъерошенный, в побелке и ржавчине, но при этом чрезвычайно счастливый, пошел слушать группу «Аракс»!
Однажды к нам на репетицию пришли Лешкины друзья. Они оказались фотографами и сделали нам, можно сказать, первую фотосессию. Так у нас появились хорошие, вполне профессиональные фотографии. Правда, куда они делись, я так и не припомню… И эти же его друзья нас спрашивают:
– А что у вас с концертами?
То есть они имели в виду, почему мы не проводим такие вот сейшена, тем более что у нас есть для этого помещение («Красный уголок» на нашей репетиционной базе). Мы ответили, что это вопрос к Юре, так как он здесь работает и вообще он наш менеджер. Юра подумал и отвечает:
– А как билеты распространять?
Они говорят:
– А мы напечатаем. Напишем на них: «Волшебные сумерки». Концерт там-то и там-то, укажем, как пройти, как доехать. Все это наштампуем на фотобумаге и распространим через своих знакомых. Ну, и вы, если возьмете какое-то количество билетов, тоже распространите по своим.
– Хорошо, а сколько человек будем приглашать?
Прикинули: у нас здесь зал на 200 мест, значит, надо сделать не более 200 билетов, лучше 150. Цену решили поставить то ли полтора, то ли 3 рубля – уже точно не помню, но мы не хотели задирать цену и делать ее наравне с той же «Машиной времени». Кстати, возможно, что и на нее билеты могли быть дешевле пяти рублей, ведь фиксированной цены на такие мероприятия в принципе не существовало.
Итак, эти фотографы напечатали билеты, показали нам. Это было похоже на визитки по размеру. Там было черно-белое изображение обложки альбома Queen «A Day At The Races» и внизу написано: «Волшебные сумерки». Смотрелось это, надо сказать, красиво. И мы попросили, чтобы они, приглашая людей на наш концерт, говорили им приходить трезвыми, не хулиганить и не орать, одним словом, вести себя сдержанно.
И вот в назначенный день сидим, ждем – начинают подтягиваться люди. Действительно, собрался полный зал, предполагаемые 150 человек пришли. Мы выходим, начинаем играть. На этот раз мы в первом отделении исполняли уже свои песни. Сыграли минут сорок, объявили перерыв, а потом исполнили наши «стандарты»: Grand Funk, Deep Purple. Причем мы к концерту разучили пять песен Deep Purple периода уже с Дэвидом Ковердэйлом на вокале – играли «Burn», «Stormbringer», «Mistreated», «Gypsy» и «Soldier of Fortune». Думаю, Володя был очень счастлив тогда исполнять такой репертуар, потому что Ричи Блэкмор, бывший гитаристом группы до 1975 года, был его кумиром (и, думаю, остается до сих пор).
Билет на первый концерт «Волшебных сумерек», 1977 г.
И во время выступления мы заметили, что между песнями никто не хлопает, но и не уходит… Думаем: «Ну, блин, что-то пошло не так – либо плохо звучит, либо левые люди…». Концерт закончился, люди просто встали и ушли. Денег мы заработали раза в 2–3 больше, чем обычно, но отсутствие реакции публики нас очень напрягло. Сидим, думаем: что же такое?! Тут приходит один из тех парней, кто распространял билеты, и мы – сразу к нему:
– Что такое, что случилось? Почему была тишина в зале?!
А он удивился:
– Да вы же сами сказали, чтобы никто не нарушал дисциплину и прилично себя вел! А всем очень понравилось, да не то что понравилось – все в восторге! Уходить не хотели, говорили, что очень крутой концерт!
Мы поняли, что, наверное, перегнули палку со своими инструкциями, и те, кто продавал билеты, слишком запугали публику, велев ей быть тише воды ниже травы.
Вот так прошел наш первый сольный концерт. Мы обрадовались успеху и подумали: раз так все хорошо, если все в восторге, значит, надо сделать новое выступление и уже дать народу отвязаться – ну, что такого, не будут же они зал ломать, в конце концов. И через две недели мы запланировали второй концерт, но решили продать уже не двести билетов, а побольше, чтобы был полный аншлаг и ощущалась настоящая атмосфера рок-концерта, – где-то 200–250. Мы их продали, и в день концерта народ в зал стал прибывать очень активно.
«Волшебные сумерки», 1978 г.
Мы пока сидели за сценой, в комнатке, где стоит аппаратура – не стоять же среди зрителей,– поэтому нам, скорее, было слышно публику, но не видно. И, когда мы вышли на сцену, то просто обалдели: народу – не протолкнуться! Все курят, некоторые выпивают (в этот раз при продаже билетов людям сразу говорили, что они идут «на настоящий сейшен»), все места заняты, а кто-то вообще лежит перед сценой на полу! Мы, конечно, слегка обалдели от такой обстановки, но виду не подали, и подумали: ну, все классно, сейчас дадим жару! А как раз к этому выступлению у нас был снова проведен апгрейд аппаратуры и поставлена новая голосовая система – не советская, как до этого, а Vermona Regent 60, из ГДР. Она добавила нам мощности, и мы как врезали! Толпа просто ревела и неистовствовала. Так прошло минут сорок, а потом в зал ворвалась милиция и еще какие-то «люди в штатском» с криками: «Что здесь происходит?!». Фишкин уже решил, что его тут же посадят в тюрьму, но, на наше счастье, его отец заведовал всеми Автодормехбазами Москвы, и когда сообщили, что на базе №7 происходит вот такое безобразие (кто-то заложил нас и отправил к нам милицию), этот сигнал дошел до Фишкина-старшего, и одним из прибывших людей в штатском оказался как раз он. Концерт прервали, всех тут же разогнали, но никого не забрали, и нам самим ничего не сделали. Конечно, Юрин отец был неимоверно зол на то, что устроил его сын, но Юра как-то сумел его убедить, что мы не собирались заработать на этом мероприятии денег левым путем, а просто пригласили друзей и знакомых и сыграли для них.
Увы, но после этого происшествия нас всех с этой базы выгнали, включая Фишкина. Но его не уволили в никуда, а как специалиста, окончившего Автодорожный институт, отправили уже на Автодормехбазу № 2. Ну, и мы, соответственно, туда переехали вместе с ним. Вернее, сначала какое-то время мы перекантовались на Автодормехбазе № 9, которая была в самом центре Москвы, на Сретенке. Там мы пробыли месяца три-четыре, ничего существенного не сделали и потом уже уехали на 2-ю базу, где провели около трех лет.
Итак, мы переехали на Автодормехбазу №2, располагавшуюся на Нагатинской набережной. И там было, в принципе, то же самое, что и на всех прочих базах: административное здание, несколько кабинетов, где сидели инженеры, бухгалтеры, планировщики и прочие, и был конференц-зал, еще меньше предыдущего, вместимостью всего человек на сто. Однако для репетиций он нам отлично подходил: за сценой располагалась комната, куда мы убирали аппаратуру, а перед репетицией снова вытаскивали ее на сцену. Мы туда переехали весной 1977 года, летом у нас было затишье с выступлениями. Мы же почувствовали вкус концертов (именно концертов, а не игры на танцах!) и решили делать новую программу с более крепкими, серьезными песнями. Основным автором по-прежнему был Леша Максимов, наше участие в сочинении ограничивалось следующим: например, он мне звонил и прямо по телефону наигрывал новую вещь, и я говорил:
– Вот это клево, а вот этот фрагмент надо выбросить!
– Хорошо, я понял, – отвечал Леша.
– Главное, не забудь! – предупреждал я.
Это действительно было главным – не забыть, что и как сделать, потому что магнитофонами мы при сочинении песен не пользовались, а у Лехи магнитофона, по-моему, тогда вообще не было. Я, кстати, тогда имел кассетный магнитофон «Электроника», и можно было намычать туда придуманное, но мы этого не делали, так как обычно под рукой его не оказывалось в нужный момент, да и мы все-таки в первую очередь надеялись на свою память. Потом Леша приносил придуманные композиции на репетицию, мы это раскладывали на инструменты и доделывали форму песни и прочее. Когда репетиции по какой-то причине не было, я ездил к нему домой, и он мне там показывал сочиненные куски. После мы с ним тоже прикидывали, как разложить песни на голоса, обдумывали аранжировки и по-прежнему внушали друг другу: «Главное, не забудь, что мы придумали!». Но память тогда была не в пример лучше сегодняшней, и мы все прекрасно запоминали.
Почему-то нам в голову не приходило сделать профессиональную запись собственных композиций. Наверное, мы считали, что аппаратура недостаточно хорошая для этого… Нас иногда записывали на концертах наши друзья, но это, конечно, было качество, далекое от профессионального,– запись сквозь крики публики и иные шумы. А записать себя на профессиональный магнитофон мы не додумались. Во-первых, у нас долгое время не было пульта, да и качественной техники для записи в принципе. Вся наша аппаратура на тот момент была пригодна в основном именно для исполнения музыки на танцах и состояла из вокальной системы, колонок у гитариста, клавишника и басиста и барабанов, которые подзвучивались максимум двумя микрофонами (