Он писал стихи быстрее, чем мы их создавали до этого, и они получались гораздо более связными и осмысленными. Стилистически песни остались такими же, как и в предыдущей нашей программе, а вот тексты заметно выигрывали. У нас появились такие песни, как, например, «Наемник» или «Казино», которую потом тоже стал исполнять Владимир Маркин, правда, сильно изменив текст. В нашем, оригинальном варианте были такие слова:
«Сколько я скитался, сколько я искал,
Но нашел гораздо меньше, чем терял.
Вновь чужую карту мне судьба сдает,
Ну, и что ж…
Доставим банк,
быть может, повезет.
Жизнь – игра, и мир наш – это казино,
Если счастья нет, то есть всегда вино…
В дыме сигаретном глохнет патефон,
Снова слышен чей-то громкий смех и чей-то стон…
Крутится рулетка, пишутся висты,
Кто сегодня будет счастлив – может, ты?
Жизнь – игра, и мир наш – это казино,
Если счастья нет, то есть всегда вино».
В общем, мы тогда серьезно обновили свою программу и дали один или два больших концерта в Люберецком районе. Это было осенью 1980 года. Однако над нами уже неотвратимо нависла сдача диплома – написание и защита. Нас это совсем не вдохновляло, а я вообще не представлял, как это можно будет сделать, ведь на тот момент мы были уже максимально погружены в музыку и очень далеки от учебного процесса. Тем не менее, сдача диплома должна была состояться в феврале 1981 года, и нужно было как-то подготовиться.
15 января 1981 года у меня неожиданно умер отец, в возрасте 50 лет. Он не болел, продолжал летать, работая в гражданской авиации. И просто пришел домой, сел на стул и умер. Это, конечно, был шок – и для матери, и для меня… Младший брат в то время учился в Летно-техническом училище в Кривом Роге, а мы были дома вдвоем с мамой. Это случилось на моих глазах. Сказать, что было трудно,– это вообще ничего не сказать. Мама так и не оправилась до конца жизни от этой потери, она больше не вышла замуж, хотя на тот момент ей, как и отцу, было всего 50 лет (а отцу в марте должен был исполниться 51 год).
И вот в такой обстановке мне предстояло заканчивать писать диплом. У меня и так-то с ним дела шли еле-еле, а за месяц до сдачи случилась эта трагедия, и я вообще не понимал, как я буду разбираться с этим. Я даже спрашивал у куратора нашей группы, нельзя ли мне взять что-то типа академического отпуска, сдать попозже – летом, например. Но куратор посоветовал мне все же попробовать подготовиться и защититься, сказал, что лучше это сделать вместе со всеми.
Каким-то образом – не знаю, как хватило сил,– но в феврале я защитил диплом на четыре балла. У меня была надежда, что мне поставят хотя бы тройку, но как-то удалось получить «хорошо». А писал диплом я, уже отправляясь на преддипломную практику, на то предприятие, где я должен был потом работать (мы тогда все после института работали по распределению). Это был НИИ, «почтовый ящик», который занимался производством приборов, всей автоматики для космических ракет, очень серьезная контора.
После сдачи диплома нам было дано около месяца на отдых, а в самых первых числах апреля я уже пошел работать в НИИ в качестве инженера. В это время мы не репетировали. Мне было совершенно не до этого, я старался больше быть с мамой, навалилось очень много дел – вообще, в связи со смертью отца все в жизни перевернулось, и было совершенно не до музыки. Потом, когда я уже работал в НИИ, мы опять вернулись к репетициям, отыграли в 1981 году на выпускном (мы каждый год выступали где-нибудь на выпускном), и на этом, собственно, наши концерты закончились.
Аппарат у нас был к этому времени совсем неплохой по московским меркам, недаром мы отдавали на его приобретение весь доход от выступлений, да еще и Фишкин вкладывал в него свои личные деньги. И тут Александр Ситковецкий каким-то образом уговорил Фишкина пойти работать в «Автограф». Естественно, вместе с аппаратурой… В 1979 году развалилась группа «Високосное лето», басист Кутиков и барабанщик Ефремов ушли в «Машину времени», Ситковецкий создал с Крисом Кельми группу «Автограф». А из «Машины времени» также ушли басист и барабанщик: Евгений Маргулис и Сергей Кавагоэ создали группу «Воскресение» вместе с Алексеем Романовым и Алексеем Макаревичем. Предложение Ситковецкого и, главное, согласие Фишкина стало большой неожиданностью со всех сторон. Дело в том, что у Юрия Борисовича складывалась очень неплохая карьера на этих Автодормехбазах. В возрасте 26 лет он уже стал там главным инженером, плюс его отец работал в этой системе и тоже всегда мог ему помочь. Уверен, что через несколько лет Фишкин сумел бы возглавить все это автодорожное управление, то есть карьерные перспективы вырисовывались просто блестящие. Кроме того, Юрий – человек очень осторожный и прагматичный, но, видимо, Ситковецкий сумел найти правильные слова, и Фишкин однажды сообщил нам:
– Я ухожу в «Автограф» и забираю аппарат.
– А нам что остается? – спросили мы.
В ответ Фишкин достал свою заветную тетрадку, куда он записывал все наши гонорары и их разделение между участниками, а также штрафы, неустойки и прочее, и выяснил, что мы с Володей забираем свою гитару, колонку и усилитель и, может быть, пару сотен рублей сверху (у Максимова было сложное материальное положение, и он вообще ничего не вкладывал в общие расходы). Вот все, что мы заработали в «Волшебных сумерках», и на этом мы и расстались. Я привез усилитель и колонку в гараж и поставил их там.
В том же 1981 году я вслед за Максимовым сказал, что не вижу перспектив, и тоже ушел – как раз тогда, когда начал работать инженером. А Володя Холстинин с барабанщиком – снова Леней Могилевским – взяли басиста и клавишника (не помню их имен), и… Артура Беркута. В таком составе они сделали программу из каверов, взяли и некоторые наши старые «сумеречные» песни. Надо сказать, что Фишкин все же в итоге поставил им кое-какой аппарат, не чужие ведь… Но тут случилось непредвиденное: из «Автографа» ушел вокалист (Сергей Брутян покинул группу, чтобы серьезно заняться научной деятельностью), и Юрий предложил Артуру попробоваться на его место. Артур с готовностью согласился, его приняли в «Автограф», и на этом те «Волшебные сумерки» уже окончательно прекратили свое существование.
После этого у нас еще была попытка собраться в конце 1981 года и что-то сделать. Мы пригласили другого клавишника, и Максимов снова то приходил, то уходил; также мы позвали вторым гитаристом Колю Николаева из «Золотой середины». Репетировали несколько раз, но ни разу нигде не выступили. Фишкин нам снова помогал с аппаратурой, дал хороший синтезатор, но ничего серьезного из этого так и не вышло.
Глава 3Между «Сумерками» и «Арией»
«Жизнь – это то, что случается, пока строишь другие планы»
1982–1986 гг. – всего пять лет, но за этот период в творческой биографии Виталия Дубинина произошло очень много разных событий, в том числе и серьезно повлиявших на его дальнейшую судьбу. И, казалось бы, жизнь в это время пыталась увести его совершенно в другую сторону от рок-музыки, но невозможно это сделать с человеком, который родился в один день с Джоном Ленноном!
Вместе с окончанием института «Волшебные сумерки» практически закончили свое существование. Были попытки реанимации, как я уже говорил, Володя и без меня пытался – с Беркутом и другими музыкантами, и мы вместе пробовали сделать что-то новое под тем же названием, но так это ни во что существенное и не вылилось, и никаких новых выступлений у нас тоже не было. Я целиком переключился на работу инженером и о работе в группе не то что уже вообще не помышлял, но вспоминал теперь нечасто. Володя тоже работал – в общем, нам было не до этого. Да, летом 1981 года мы собрались и отыграли в июне на выпускном, и на этом все закончилось.
В это время мне стало интересно учиться пению. Один мой знакомый занимался классическим вокалом, и как-то он сказал, что у меня неплохой голос, но надо его, что называется, поставить. Он же предложил мне обратиться к педагогу по вокалу, которого он знал.
Я заинтересовался и согласился. Педагог оказался пожилым дядечкой лет семидесяти (увы, я уже не помню, как его звали). Я спел ему какой-то романс, и он стал со мной заниматься, возбудил во мне неподдельный интерес к классическому вокалу. Я и сам чувствовал, что и у меня начинает что-то получаться, а классическая музыка и, в частности, опера, прямо-таки захватила меня тогда. Я стал слушать классических певцов, и современных на тот момент – Лучано Паваротти, Владимира Атлантова, и всех, кто был до этого – Энрико Карузо, Беньямино Джильи и прочих. Как-то преподаватель предложил мне:
– А ты сходи и послушай, как это звучит живьем – в Большом театре!
– Но ведь туда сложно попасть! – возразил я.
– Ну, если ты туда будешь приходить в будний день и буквально за десять минут до начала, то наверняка у барыг еще останутся непроданные билеты, и можно будет купить недорого, – посоветовал преподаватель.
Я последовал его совету, и действительно, мне очень часто удавалось купить билет именно в таком режиме: приходишь в будний день к театру перед самым началом и покупаешь билет у перекупщиков с рук, причем выходило не дороже, чем билет на концерт рок-группы. Предположим, на «Машину времени» билет стоил 4–5 рублей и столько же – на оперу.
Конечно, места были чаще всего на самом верху, где-нибудь на галерке, но меня это мало смущало, ведь я шел туда слушать, а не себя показывать. Ну, а слушать в Большом театре можно с любого места, там прекрасная акустика. И на какие только я оперы ни попадал! Я слушал и «Евгения Онегина», и «Кармен», и «Иоланту» – и все это не по одному разу. Вот был такой период в моей жизни, и продлился он чуть ли не год, пока я ходил на занятия к этому педагогу. Потом из-за работы мне стало делать это уже и сложно, и некогда.