Чтобы сдать с одногруппниками экзамен по хоровому пению, я попросил у Криса Кельми инструментальную фонограмму «Замыкая круг», мы все разучили свои кусочки (всего нас в группе было 10–12 человек) и спели ее на экзамене. Надо отметить, что последний припев в ней («Свой мотив у каждой песни…») хоровой, и у Криса на фонограмме хор уже был записан. И когда мы на экзамене сами запели его все вместе, плюс зазвучал этот хор, получилось очень мощно. Экзаменаторы восхитились: «Ну вы дали! Спели круче оригинала!» И всем поставили пять баллов. Лайф-хак!
В целом, 1988 год был для нас годом гастрольного чеса. С нами ездил и сам Векштейн, и наш директор группы Вячеслав Васильевич Гришин. Он пришел на работу в «Поющие сердца» одновременно со мной, в 1983 году, и продолжал работать с Виктором Яковлевичем вплоть до его смерти. Гришин был старше нас, 1942 года рождения, и мы к нему всегда обращались по имени-отчеству. Сам по себе очень далекий от хеви-метала, тем не менее, Вячеслав Васильевич был очень колоритной личностью. До прихода к Векштейну он работал директором у знаменитого тогда певца Валерия Ободзинского, но затем прижился сначала в «Поющих сердцах», а потом и в «Арии». Для нас он являлся объектом постоянных беззлобных подколов и насмешек, потому что имел свойство притягивать к себе внимание необычными высказываниями. Во-первых, он часто коверкал неизвестные слова, говорил, например, «Агидас», а не «Адидас», «плевер» вместо «плеер»… Он ездил с нами на все гастроли – и по Союзу, и по зарубежью. И, когда мы стояли, например, в очереди на посадку на поезд или в самолет, он подходил и деловито говорил: «Так, никуда не стойте, ребята!» – и нам это «никуда не стойте» казалось очень смешным. Или: «Выезжаем завтра общей группой самолетом, послезавтра едем опять!». Сыр в Прибалтике называл «очень блестящий сыр прибалтийский». Как-то едем в автобусе по Риге, и он заявляет: «Посмотрите, ребята, – старый Таллинн!». В общем, все, что он ни говорил, всегда было немного неуместно или странно сформулировано, а потому смешно. Мы даже одно время вели блокнотик его выражений, которые называли «дадистика». Дело в том, что, когда к нему обращались, он неизменно отвечал: «Да-да?», и я еще в 1983 году придумал ему прозвище «Дада», именно так его все и стали называть. Конечно, мы подтрунивали над ним беззлобно, но от души, он все время нас веселил. И самые козырные его «ляпы» вспоминаем до сих пор.
В июне же 88-го мы снова поехали в Берлин, на большой фестиваль «Дни стены», где хедлайнером была группа Marillion. Мы играли вторыми или третьими от начала, приняли нас очень горячо, причем замечательная атмосфера царила и среди зрителей, и за сценой, где техники и музыканты показывали нам большой палец, говорили: «Круто, ребята!». А менеджер Marillion дал нам пять проходок на сцену, чтобы мы могли стоять за кулисами, сбоку сцены (она была многоэтажная, на лесах). Мой английский оставляет желать лучшего, но я как-то смог объяснить, что мы хотим посмотреть выступление Marillion, и он дал нам эти проходки. Стал искать остальных… Володю я не нашел – он куда-то ушел со своим другом Йоргеном из группы Prinzip. За сценой располагалась мощная зона кейтеринга, пиво лилось рекой, предлагались и другие всевозможные напитки, а также сосиски и прочая закуска – в общем, огромный ресторан, причем все это было бесплатно. И Сережу с Валерой я нашел там – как же можно было пропустить такое гастрономическое великолепие! Когда я им сказал про проходки, Кипелов пребывал в таком состоянии, что уже вообще не мог говорить ничего, кроме слова «Окей», а Маврин сообщил мне заплетающимся языком, что «останется помогать Валерику». Ну, извиняйте, ребята… В результате мы пошли смотреть концерт в таком составе: я, Макс Удалов, Векштейн с Жмаковой и Вячеслав Гришин. Мы стояли на втором этаже сбоку, над сценическими звуковыми прострелами, слушали Marillion, и могу сказать, что такого звука я не слышал никогда, тогда мне вообще казалось, что играет пластинка – настолько круто они звучали.
Приехав из Берлина, мы сразу же отправились на гастроли в Болгарию. Там был запланирован очень большой тур – 10 или 12 концертов в целом ряде городов. В Софии мы отыграли два концерта, а потом давали по одному выступлению в Варне, Бургасе, Пазарджике, на Золотых Песках и т.д. Прилетев на Золотые Пески, мы первым делом отправились в винный магазин – мы же на море, это надо отметить, тем более, что концерта в этот день не было. А там «Слынчев Бряг» – болгарский коньяк (иные говорят, что это бренди, но не суть) по два лева бутылка. Кстати, перед этой поездкой мы тоже поменяли каждый 500 рублей на левы, а там курс был 1:1. Ну, мы сразу накупили этого коньяка, употребили его в немалом количестве и после этого втроем – Маврин, Кипелов и я – пошли купаться, а было это уже часов в десять вечера или позже, вокруг – полная темнота. Спустились с крутого берега, плюхнулись в Черное море, а в воде оказались просто сплошняком зеленые водоросли. Валера нырнул, выходит оттуда просто как водяной! Было очень смешно! И тут смотрим – к нам приближается несколько мужчин, что-то говорящих по-болгарски. Типа, кто такие и что здесь делаете? А мы между собой, соответственно, общаемся по-русски и показываем, что не понимаем их. Пытаемся им объяснить, что мы – музыканты, приехали из России, живем «воон в том домике» (нас тогда поселили в каком-то санатории). Они более-менее поняли, смягчились, говорят: «Ооо, круто, давайте выпьем!». В итоге мы накатили еще и с ними, и я уже не помню, как мы вообще добрались до своего санатория. Концерт на следующий день тоже вспоминается с трудом…
На концерте в Софии на саундчеке заметили на трибунах какого-то чувака, подумали, что это местный металлист. А он подходит к нам и говорит: «Привет, я – Костя Кинчев!» Так вот познакомились и после концерта соответствующим образом отметили знакомство!
В Болгарии в те годы оказалось проблемой, куда же потратить свои 500 левов, которые нам обменяли на 500 рублей, плюс суточные. Мы провели там две недели, имея при себе довольно приличные суммы, а в магазинах особо ничего и не было. Но ведь хотелось из-за границы что-то привезти! Где-то обнаружили магазин с кроссовками, помню, я купил пар пять – себе, брату… На это ушло у меня левов 150, а оставалось еще в три раза больше. Везде, где мы давали концерты, были бары, и каждый из нас ставил себе на вечер задачу: пропить как минимум 25 левов. Ну не везти же их назад… Выполнить эту задачу удавалось, т. к. коктейли там были дорогие, по 4–5 левов. Навернешь пять коктейлей – план сделан!
Таким образом, 1988 год у нас получился очень насыщенным. И как-то вдруг между гастролями Максим Удалов заявляет:
– Надоело это болото, такое ощущение, что никому здесь ничего не нужно, и, кроме чеса, никакой музыки больше не будет новой. В общем, все, я ухожу!
Макс – самый молодой из нас, тогда ему было чуть больше двадцати, а по характеру он был достаточно вспыльчивый. Сначала мы понадеялись, что он успокоится и образумится. На октябрь у нас были запланированы концерты в саду «Эрмитаж», а до этого, на концертах в Уфе, Максим подтвердил, что он уходит, и мы окончательно поняли, что это не шутки, когда он не явился на саундчек в «Эрмитаже», а появился за 5 минут до выхода на сцену. Тогда мы начали прослушивать других барабанщиков, и снова кандидатур было не очень много. Пришел Сергей Сафонов, с которым мы играли в «Альфе», потом новый барабанщик «Раунда», который был принят туда после ухода Пашки Чинякова, и кто-то еще. А потом на саундчек пришел Александр Манякин. Он удивил нас тем, как точно сыграл те вещи, которые ему было предложено исполнить: «Тореро», «Волонтер», «Герой асфальта» и «Улица роз». Мы сразу взяли его себе на заметку – если Макс не придет на концерт, отыграем с Манякиным. Но Максим появлялся перед самым концертом, во время выступления «Раунда», и все концерты все-таки отыграл.
Сразу после концертов в «Эрмитаже» Виктор Яковлевич сообщил, что Удалов в «Арии» больше не работает, поскольку он, как руководитель, не собирается терпеть такое отношение от музыканта. Но Макс и сам не собирался больше играть с нами. Так в ноябре 1988 года Александра Манякина приняли в «Арию».
Вскоре после этого мы провели серию концертов по Подмосковью, близлежащим небольшим городам. Еще летом 1988 года у нас с Володей уже, как говорится, в голове был готов следующий альбом. Мы опять обратились к Фишкину, чтобы он помог нам с драм-машиной, он дал нам Yamaha RX-11, я забил в нее барабанные партии. Мы сделали хорошее, качественное демо – скинули на ленту барабаны, записали бас, две гитары, и я спел «рыбы». По сравнению со всеми предыдущими демо у нас получилось очень убедительное.
В это время Векштейн стал, как нам казалось, заметно терять интерес к группе «Ария». Все больше времени он уделял группе Антонины Жмаковой, которая уже стала называться не «Раунд», а как-то по-другому, и Виктор Яковлевич занимался этим проектом в полную силу, а нами – по остаточному принципу. К тому же начались коммерческие концерты, то есть те, которые организовывались в обход филармонии, различными легальными и не очень путями, и весь доход от продажи билетов на них поступал уже непосредственно организаторам и группе. И нам далеко не всегда нравилось, как распределяются доходы с них. Мы начали играть эти концерты, а получали за них почти столько же, сколько за филармонические, при этом зная, сколько стоит наш концерт на самом деле. Между нами и Векштейном все больше росла стена недопонимания. И однажды мы с Володей озвучили друг другу мысль, что пора уходить и самим искать себе новое место – может быть, другую филармонию. После этого мы с Володей поговорили с Виктором Яковлевичем и высказали ему все свои претензии: что нас не устраивает зарплата, что он нами почти не занимается в плане продвижения группы – в общем, выложили начистоту все, что накипело. К нашему удивлению, Векштейн поинтересовался:
– Ну, а сколько бы вы хотели получать?
– По двести рублей с концерта!– достаточно нагло заявили мы (