– Вот спасибо! – усталым голосом проговорил Казанцев и, немного расслабившись и даже успокоившись, что он среди своих, набросился на еду.
– Знаете, моя жена так вкусно готовит, а я ничего не мог есть. Ну, совсем ничего. Пил много. Вообще сходил с ума после смерти Милы. Никак не мог понять, кто и за что мог ее отравить. Хотя сразу сообразил, что эта несчастная женщина, их учительница по физике, вообще ни при чем.
Глаша плеснула ему виски в широкий стакан, и он выпил. Залпом. Потом снова принялся за еду.
– Да, сейчас… – Он, вспомнив что-то, встал, подошел к вешалке, на которой сушился его мокрый плащ, достал из кармана что-то маленькое и буквально вложил в руку Лизе. – Это вам. С этим я к вам и пришел.
На ладони Лизы лежала маленькая диктофонная кассета.
– Что это, Павел Львович?
– Вы поймите, я – публичный человек, но чтобы стать тем, кем я стал, мне пришлось пройти довольно долгий путь. Меня жизнь многому научила. И в первую очередь как себя обезопасить. Поэтому я записал все это на пленку. Как чувствовал. Не советую вам прямо сейчас прослушивать, потому что там все так мерзко и отвратительно… В деталях. Потом. А я расскажу вам сейчас так. Вкратце. Спасибо за еду. Вы, Глаша, просто ангел. Уверен, если бы каждая секретарша держала в холодильнике еду, мы все немного лучше бы работали. Мы же тоже живые люди.
Глафира унесла поднос с грязной посудой и остатками еды. Вернулась, села за стол, и Казанцев начал рассказывать.
– Конечно, я долго не мог прийти в себя после смерти Милы. Моя реакция на ее смерть последовала незамедлительно, чего не скажешь об Ирине. Мне думается, что она еще не поняла, не осознала, что произошло, но когда-нибудь случится то, чего я боюсь больше всего, – до нее дойдет, что она никогда больше не увидит свою дочь… Они прекрасно ладили, Ирина просто жила Милой… Но сейчас не об этом. Просто я хотел сказать, что я, мужчина, должен был в этой ситуации оказаться сильнее, и пытался внушить себе, что с уходом Милы жизнь не останавливается, что у меня есть жена, которую я очень люблю, и мне надо ее поддержать, помочь ей справиться с горем. И я постарался взять себя в руки. Даже заставил себя на работе что-то делать, куда-то поехать, с кем-то о чем-то договариваться, принимать какие-то решения… правда, через муть… Все как в тумане. И вот когда я начал приходить в себя, к нам домой пришла Тина Неустроева и сказала, что она знает, кто убил Милу. И очень боится, что нас кто-нибудь подслушает, а потому решила перенести наш разговор на завтра, назначила мне встречу в парке, в очень тихом месте. Я, конечно, сорвался с места, отменил все встречи… Встретился. Мы сидели на лавочке и разговаривали. Вернее, говорила она. И то, что она сказала мне, просто убило меня.
Казанцев перевел дух, достал платок и вытер взмокший лоб и щеки.
– Я знаю, говорит, что вы уже три года как сожительствовали со своей дочерью, Милой. Она мне все рассказывала. В деталях. Здесь опустилась до подробностей: будто бы я с Милой занимался… Господи, это просто кошмар какой-то! Когда я услышал, мне хотелось схватить ее за волосы… И она, словно почувствовав, сразу предупредила меня, что все это записала на пленку, и теперь пленка лежит у ее подружки. То есть, если с ней что-нибудь случится, эта подружка отнесет пленку в прокуратуру. Я понимал, что она лжет. Но в то, что пленка существует, я поверил. Понимаете, я с известных вам пор ношу при себе эту фляжку… – И тут Казанцев извлек из кармана костюма плоскую серебряную фляжку. – Там виски обычно бывает или коньяк. Так вот, в тот раз там были виски. Я достал и хлебнул, потому что стало так тошно… Надо было что-то придумать… И тут она, увидев фляжку, попросила меня дать ей тоже отпить. Я дал. Сделала несколько больших глотков и вернула мне. И тогда я предложил ей зайти в кафе, там же, неподалеку. Это парковое такое кафе, и там утром практически никого не бывает. Она согласилась. Вы понимаете, я решил ее напоить и обо всем расспросить. Откуда у нее эта информация? Может, ей кто-то другой, не Мила, рассказал? Я был уверен, что она сразу же согласится и пойдет со мной. Я видел, что она хотела выпить! Но она вместо этого вдруг говорит, что ей нужны деньги. Сто тысяч евро. И что она дает мне всего три дня, чтобы собрать эту сумму… Вы понимаете, что эти деньги у меня были. И что мне не надо было бы искать их по всему городу… Но с какой стати я должен платить ей деньги за молчание о том, чего никогда не было?! И тут она, словно прочтя мои мысли, сказала, что экспертиза показала, что моя дочь была далеко не девственна, что она жила со мной постоянно, что имеются и другие свидетели, которые видели, как мы с ней развлекались на нашей даче!!!
Я понимал, что она очень опасна. Что надо бы ей дать деньги, чтобы она заткнулась. И сказал, что принесу их сюда же, в парк, в кафе, на следующее утро.
– Так вот откуда у нее деньги… – вырвалось у Глафиры.
– Не торопитесь! Она согласилась, и на следующее утро мы с ней действительно встретились в кафе. Когда я туда пришел, она была уже там. Пьяная. Сильно. Сказала, что поминает Милу, Тамару и еще кучу народа. Я ничего не понимал… Она спросила меня, принес ли я деньги. Я ответил, что завтра утром, ровно в восемь. Я заказал их в банке, часть, а другую мне должны подвезти.
В кафе никого не было. Даже официантка вышла на крыльцо покурить. И тут она мне начала говорить о том, как она ненавидела Милу. Что завидовала ей во всем. И что это несправедливо, что одним достается все, а другим – ничего. Она давно уже собиралась убить ее, представляете?! Но вместо этого познакомила ее с каким-то типом, который ее изнасиловал и с которым она потом жила несколько месяцев… Существует пленка с записью, сами понимаете, какого содержания… потом сказала, что этого типа зовут Виктор Сыров. Но что, помимо этого Сырова, у нее был еще Изотов. Видите, я все запомнил… Она начала рассказывать о моей дочери такие гадости… Потом вдруг расплакалась, как девчонка, и сказала, что она любила какого-то Сашу, а Саша выбрал Милу, что она снова перешла ей дорогу. Что она сидела на какой-то лестнице в подъезде, хотела увидеть его, точно знала, что Саша находится у Милы, и это было как раз тогда, когда мы с Ириной уезжали в Москву… Что ей мало было взрослых мужиков, что она завела роман с Сашей, с чистым мальчиком. Говорила что-то еще о том, что сильно заболела, пока лежала в больнице, многое передумала. И приняла решение. Страшное. Знала, что у ее мачехи имеются какие-то желтые капсулы с витаминами, но внутри – яд, отрава, которым усыпляют животных в ветеринарных клиниках. Она задумала отравить Милу. Но сделать это так, словно та… сама, понимаете? После того, как вышла из больницы, пришла к Миле домой. Тина вспомнила контрольную по физике, когда весь класс получил двойки, и они хохотали с Милой на эту тему, о том, что это глупо – устраивать такие контрольные или самостоятельные, и что учительница наверняка знала, что этот эксперимент удастся, задания были слишком сложные… А потом Тина и вовсе начала хохотать и сказала, что вот было бы здорово разыграть ее, куда-нибудь исчезнуть, и оставить после себя записку, вот, мол, я ушла из жизни из-за Марьи Ивановны, к примеру…
– …Елены Александровны… – тихо произнесла Лиза.
– Да, пусть так. Она подсунула листок бумаги моей дочери, и они вместе, сообща, хохоча, написали эту записку… После этого Тина достала желтые капсулы, сказала, что выкрала у мачехи витамины. Она молодая и красивая, и ей какие-то знакомые привезли из Америки, благодаря им она не стареет, прекрасно выглядит, и в нее все влюбляются… вот такой, как она выразилась, «витамин любви». Она оставила Миле целых четыре капсулы! И ушла. Вероятно, сразу после ее ухода к Миле пришла соседка, Тамара Шляпкина, с которой Мила и поделилась… Вы знаете, что произошло потом…
– Какой ужас! – Глафира прикрыла рот рукой. – Невероятно!!!
– Потом Тина такими же капсулами отправила на тот свет любовников, как она выразилась, моей дочери. Сказала, что они, гады, не имеют права жить. И что все в мире должно было уравновешено. Она даже призналась, что забрала все деньги, которые нашла. Еще сказала, что устала носить в себе все это, что ей тяжело… Что ее все достали. И мачеха в том числе. Но ее она никогда не отравит потому, что ее любит отец. А она не хочет, чтобы ее отец страдал.
– Что было потом?
– Она сказала, что в моих же интересах молчать. Завтра утром мы встретимся в последний раз, она получит деньги и уедет из города, где все ей напоминает о Миле, Тамаре… Она устала жить в страхе. Ее тошнит от всех… Я пообещал ей еще раз денег, мы условились встретиться уже не в кафе, а в другом месте, чтобы никто не видел, как я передаю ей деньги. Она же должна была отдать мне пленку с Милой…
– Это вы застрелили ее? – спросила Лиза в лоб.
– Да. Сразу же. У меня был пистолет с глушителем. Она пришла разодетая в пух и прах. Как кукла. И была пьяна. С самого утра. Я убил ее с легкостью, как убивают змею. Потом, пользуясь тем, что в это время в этом участке парка нет ни души, вынес тело. Позади музыкальной школы есть тропинка, знаете, там еще старые рояли гниют годами… Уложил в машину и вывез за город. На пустырь. Положил и вернулся в город. Я понимал, что должен ее похоронить, но у меня не было ни лопаты, ничего такого… Я собирался вернуться. Но не успел. Мне позвонила жена и сказала, что нашли Тину – мертвую. А буквально недавно она (муж ее приятельницы работает в прокуратуре) сообщила, что ее отец, Неустроев, признался в убийстве.
– Вероятно, он думал, что Тину убила Лариса, – предположила Лиза. – Как видишь, Глафира, мы с тобой не зря сомневались в этих признаниях…
– Я не хочу сидеть в тюрьме по вине этой маленькой шлюхи… Уж не знаю, на самом ли деле она приготовила какую-то там пленку с показаниями и видео… Но оставить ее в живых после всего, что я от нее услышал, я не мог.
– Вы хотите признаться? – на всякий случай спросила Лиза.
– Нет! – вскричал перепуганный Казанцев. – Ни в коем случае!