Трубка молчала. Потом я услышала:
— Скажи свой номер. Я сам тебе перезвоню.
Он и перезвонил. Через пятьдесят семь минут.
— Говори, только быстро. Я занят. И мне нечего тебе сказать.
— Понятно, — ответила я, быстро выцарапывая номер его мобильника.
В характере Джека было такое — мелкая подлость. Даже когда он шутил, в его юморе было что-то злое. Помню, однажды в воскресном приложении он обнаружил письмо, обращенное к какому-то терапевту — последователю альтернативных методов лечения. Какая-то несчастная тетка прошла операцию по удалению матки и страдала ночной потливостью. Он прочитал вслух:
«Я попробовала вытяжку из кактуса, черную полынь и настойку шалфея, но проблема осталась. Что вы еще мне порекомендуете?»
Джек сказал:
— Ну, что ответишь, чертов доктор? Советую так: «Ах, это ужасно! Перестаньте жрать сорняки и принимайте нормальные лекарства!»
Он был умен, но при этом зол — отвратительное сочетание. Особенно в человеке, который тебя больше не любит.
Я подумала — а стоит ли говорить ему правду? Какого черта? Вот уж действительно идиотская мысль, ведь необходимость в правде и была единственной причиной моего звонка.
— Я выхожу замуж, — начала я. — Скорее всего. Этот парень предлагает мне сначала очиститься от хвоста прошлого.
— Чего?
Понятная реакция. Я сделала еще одну попытку:
— Он хочет, чтобы я… — я поежилась, — помирилась с тобой, прежде чем мы…
— Ты выходишь замуж.
— Да, я…
— И тебе надо помириться со мной? Я-то, каким боком здесь замешан?
Я стерпела обиду. Или он меня просто не слышит? Он несет чушь. Я скорчила гримасу:
— Он говорит, что я слишком сдержанна из-за… того, что лежит у меня на душе. Из-за того, что случилось в моем прошлом. Между нами.
— Ты ему рассказывала, что ты мне изменила?
— Ну, Джек, может, и было что-то один раз, в каком-то смысле, но ведь все совсем не так, как ты себе представляешь. Но вообще-то да, я Джейсону все рассказала.
— А родителям?
У меня внутри все сжалось от жалости. Я вспомнила, что Джеку нравилась моя семья, особенно мама и Габриелла. Пусть я не любила маму, но все равно мне это было приятно. Мне хотелось, чтобы Джеку досталась любовь всех, ведь он раньше был ее лишен. Из-за нашего развода он потерял больше, чем я, и я подумала: может, он и за это на меня злится. Ему было бы даже сейчас больно узнать, что я рассказала родным о своей связи с Гаем. Я знала: он считает, что его это унизит в их глазах. Ему было бы трудно это пережить. Чувствуя себя полной идиоткой из-за этой жалости, я ответила:
— Боже мой, конечно, нет. Если бы папа узнал, что мы разошлись из-за моей глупости, связи с другим, он бы… он перестал бы меня уважать. Он стал бы меня презирать. Я бы этого не вынесла!
Помолчав, Джек сказал:
— Ты многого не понимаешь, Ханна. Твой жизненный опыт мог бы тебя чему-нибудь научить.
Глава 11
Я бросила трубку. В приступе идиотизма, как я поняла позже. Не думайте, я это сделала не со зла, а просто из страха. Так делают дети: разобьют окно и тут же задергивают штору — вроде бы этого и не было.
Обычно, узнав, что я работаю детективом, меня спрашивают:
— В тебя когда-нибудь стреляли?
Нет. А почему в меня должны были стрелять?
В личной жизни у меня все совсем по-другому. Чудо, что меня не пристрелил кто-нибудь из моих возлюбленных. Если бы Джеку пришлось рассказать папе правду о том, почему мы расстались, то он точно бы это сделал. Я очень расстроилась оттого, что Джек меня по-прежнему ненавидит. За десять лет мои чувства к нему смягчились. Я вспоминала его по-доброму. Так что, услышав его голос и поняв, что после всех этих лет он воспринимает наш разрыв, как и прежде, и с годами его злость только усугубилась, я была поражена.
Теперь к прочим моим опасениям, добавилось еще одно. Мой папа считал неверность грехом. Не в правилах Джека было болтать. За десять лет он вполне мог рассказать отцу обо всем, но ведь он этого не сделал. Но ему не понравилась моя новость о новом замужестве. Может, перезвонить Джеку? Если некто похищен с целью выкупа, психологи рекомендуют пленнику разговаривать с похитителем — это повышает шансы остаться в живых. А если пленник ведет разговоры тоном ноющим и раздраженным? Необходимо провести переговоры с Джеком, это ясно, но как бы мне не получить при этом выстрел в сердце в метафорическом смысле!
Или больше не идти на контакт с ним? Я искренне считаю, что если проблему игнорировать, она сама собой рассосется. Правда, ненадолго. Когда я оказываюсь в неприятной ситуации, я обычно думаю: «Сейчас не время. На следующей неделе я справлюсь с этим лучше».
Эту проблему я вообще не хотела решать. Можно просто сказать Джейсону, что Джек по-прежнему питает ко мне недобрые чувства и отказывается встречаться. Надо рискнуть. Может, Джейсону этого будет достаточно. А если нет? Я разволновалась, с ужасом представляя, как скажу Роджеру, что объяснение с Джеком не получилось снова, и поэтому мой брак с Джейсоном отпадает.
Я принюхалась — пахло овсянкой. Сердито глянув на кашу, я схватила тарелку и направилась к кабинету Грега. Дойдя до двери, сделала глубокий вдох, изобразила на лице улыбку и постучала.
— Да, — послышалось оттуда, — входи.
— По-моему, ты забыл вот это. — Спасибо, девочка, — и Грег махнул рукой, показывая, что наш разговор закончен и мое присутствие тут не требуется. Плохой знак.
— Ты вроде бы сказал, что имя Джек Форрестер тебе знакомо, а потом убежал. Я подумала — а вдруг ты с ним знаком.
Грег отрицательно покачал головой:
— Я только читал о нем. Он сделал неплохую карьеру. Работает агентом у известных лиц. Вокруг него много молодых актрис, — и ухмыльнулся.
— Ну и молодец! — сказала я. — Рада за старину Джека, — и развернулась, собираясь покинуть кабинет.
— Постой!
Я обернулась: Грег мне подмигнул.
— Держи меня в курсе.
После работы, погруженная в размышления, я поехала в Хэмпстед-Гарден. Я осознавала, что если не сумею разобраться со своим «багажом прошлого» и Джейсон меня отвергнет, то у меня мало чего останется в жизни.
Ну и ладно.
У меня есть о чем беспокоиться в данный момент. Например, о пьесе «Отдельные столики» Теренса Раттигана. Папа рассказал, что комитет по подбору актеров «Неповторимого театра» проголосовал за постановку этой пьесы. Это классика британского театра 1950-х годов. Папа — режиссер (а также звезда) театра, и сегодня у них должна была быть «генералка». Расшифровываю для таких, как Мартина, — генеральная репетиция. Я обещала помочь — это как расплата за мои грехи. Я надеялась, что Роджер будет слишком занят руководством репетицией, чтобы вспомнить про меня. Я припарковалась, вытащила из багажника два свитера — на репетициях этого театра всегда холодно, как на полюсе, — и поспешила в актовый зал местной школы.
В этом театре мне нравилось все. Здесь доброжелательные актеры. Все члены семей актеров участвуют в жизни труппы. Допустим, какая-то дама пришла в труппу, потому что любит актерское мастерство, значит, она уговорит жениха вступить в нее тоже. Они поженятся, а когда их дети подрастут, то и они, скорее всего, будут участвовать в ежегодной пантомиме. Со временем каждый решает, что ему интереснее: работать за сценой, заниматься хореографией или шить костюмы. Мама тоже участвовала в жизни театра по просьбе папы, но держалась особняком. Как-то раз один драматический актер прогудел:
— Анжела, как тебя увижу, сразу хочется выпить чашку чая!
Она и сейчас была тут — подметала авансцену. Лицо ее осунулось, волосы были в беспорядке, спина сгорблена. Пол был усыпан толстым слоем опилок, — видимо, только что устанавливали декорации. Я кивнула в знак приветствия. Роджер в свежей сорочке стоял посреди зала, ухватившись за подбородок двумя пальцами, и что-то бормотал Уильяму, постановщику. Когда вокруг суетились, бегали, налаживали освещение, уровень звука, декорации, он обожал говорить: — Я тут не начальник, я такой же работник, как все. — Но это были только слова. Даже смеялся он, как хозяин. Хотя в труппе у многих был такой же густой смех. Отец был явно занят, и я решила его не беспокоить.
Я направилась к Дайане, учительнице начальной школы. Она недавно стала членом труппы, не умела отказывать и поэтому работала за десятерых. В тот вечер она приколачивала кабельную проводку к плинтусам, чтобы никакие милые старички не споткнулись и не предъявили нам иск.
— Могу помочь, — предложила я.
Я прокрадывалась за сцену, чтобы взять ножницы, когда Роджер окликнул меня: — Ханна!
Не повезло. Я подошла к нему. За ухо у него был заложен карандаш:
— Привет, пап, как дела?
— Ужасно. Мириам везла тележку с камином из гаража, оставила ее на улице, и какая-то сволочь стащила.
— Что стащила, тележку?
— Вот именно. Безобразная тележка, ничего особенного: четыре колеса, платформа и ручка. Кому и для чего могла понадобиться такая ерунда?
Я сморщила нос:
— Сейчас народ что угодно стырит.
— Не знаю, откуда ты набралась такой терминологии, но уж точно не дома. — Он тяжело вздохнул и добавил: — А еще Нетти отказалась надевать парик, так что Пегги придется опрыскать ей волосы оранжевой краской.
Я втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Пегги семьдесят шесть лет, и когда она пьет чай — обычно с бергамотом, — у нее так трясутся руки, что чашка дребезжит о блюдце. Могу себе представить, как она сможет обрызгать Нетти оранжевой краской. Обе будут грязные с головы до ног. А голова Нетти станет как подсолнух.
— Это еще не все? — я закусила губу.
— Рози должна была суфлировать, но отвлеклась на что-то, и Сефтону пришлось шипеть: «Текст, текст». Не трагедия, конечно, но он вихрем умчался со сцены и вопил: «Все! Последний раз! Больше не участвую в постановках этой труппы!»
— Роджер, он каждый раз так говорит.
Отец запустил руки в волосы:
— Да знаю я, но мне-то от этого не легче. — И вдруг он вытащил секундомер и крикнул: — Вот это было то, что надо! Отлично! Давайте сменим эту декорацию. Все, кто может двигаться! Прошу дать музыкальную паузу! Все убираем! Никаких дискуссий! Даю одну минуту!