. Помню, одна толстая старая гранд-дама из мыльных опер хотела, чтобы я внес ее в список приглашенных на закрытую вечеринку, а я не смог. Она орала: «Ты совсем бесполезен!» Я ответил: «Ну, вы весомее меня, вы им сами и позвоните» — и положил трубку.
Я подняла брови:
— Ты сказал толстухе, что она более весома, чем ты?
— Ну да. И тут же понял, как это прозвучало. Она с тех пор в таком тоне со мной больше не разговаривала. Видишь ли, с ними надо изъясняться прямым текстом. Один мой бывший клиент пожаловался, что ему не удается пройти прослушивание на роль, которую он может сыграть даже во сне, а я ему ответил: «Честно говоря, они считают, что ты — дырка в заднице». Ничего не добьешься, если боишься своего клиента, потому что в итоге дашь ему плохой совет.
Нужно иметь, — он усмехнулся, — крепкий моральный стержень. И не быть слишком навязчивым, держать дистанцию. Клиентов при ходится поддерживать в трудные для них времена и быть с ними честным в хорошую полосу их жизни. Обычно именно когда у человека все благополучно, он может сбиться с пути. — Он немного помолчал. — Ты можешь подумать, что я жалуюсь, но это не так. Мне моя работа нравится. А ты? Все еще с удовольствием работаешь частным детективом?
— Не уверена, — призналась я. — Вообще-то мы с «Гончими» расстались. Не по моей инициативе. Не знаю, может, насовсем.
— Почему?
— Я недобросовестно выполняла свои обязанности. Все справедливо. Шеф велел мне подумать, нужна ли мне эта работа.
— Ты меня удивляешь. Мне казалось, что для тебя это идеальный вариант.
— Почему?
— Ну… ты наблюдательна, правда? Ты не принимаешь все близко к сердцу, так что нет риска, что ты будешь переживать из-за чужих проблем. Твоя работа не требует вложения эмоций, тебя интересуют только факты, разве не так?
— Неожиданно я оказалась профнепригодна. Я слишком эмоционально взялась за одно дело.
— Правда?
— По-моему, у нас словом «эмоциональный» злоупотребляют, когда речь идет о женщинах.
— Ты говоришь исходя из собственного опыта? — усмехнулся Джек. — Или в общем?
— В общем.
— Ну да, я так и подумал.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Подумай сама, Шерлок!
Он мне подмигнул, и это было равносильно долгому страстному поцелую Джейсона. Я заулыбалась. Он был в меня влюблен, это точно.
Начало было неплохим, хорошая основа для… чего-нибудь. И спасибо Богу за то, что есть «Книги Фреда», — это просто находка, если нужно где-то посидеть и побеседовать. Наверное, потому что тебе тут тепло, тебя хорошо накормили, тебе удобно, — короче, с тобой тут возятся, как с ребенком, — и ты начинаешь чувствовать, будто у тебя на свете нет забот, отключаешься от всего. Не всегда это нужно, конечно. Но здесь я могла болтать обо всем на свете. Например, является ли цыпленок личностью? Или есть ли у цыплят индивидуальность? Джек не знал ни одного цыпленка достаточно близко, чтобы ответить на эти вопросы. Почему самая большая шоколадка в коробке всегда отвратительна на вкус? Это своего рода проверка на жадность, предполагал Джек. Я хотела бы отправиться на машине времени, скажем, в средневековье, походить там с факелом. «Факел? Тебя сожгли бы этим же факелом как ведьму — являться туда можно только с пулеметом и на броневике».
— Ну, на самом деле, Джек, — сказала я, выбирая изюм из своего хлебца, — я действительно позволила себе эмоции, в единственном деле, в последнем. Может, я и правда стала новым человеком, изменилась.
Джек склонил голову набок, делая вид, будто обдумывает мои слова.
— Ну, Ханна, я допускаю, ты действительно немного изменилась. Ты определенно кажешься менее… озлобленной.
Я задохнулась от ярости и бросила в него салфетку.
Он рассмеялся:
— Ну, где будет завтрашний спектакль? Я приду, ладно?
— Чудно! — просияла я. — Я так рада! — Я назвала адрес. — Все придут в шесть сорок пять. И не вздумай явиться после антракта!
— Понял, в шесть сорок пять. — На лице Джека появилось задумчивое выражение. — И что… э-э-э… вся твоя семья там будет?
Я кивнула:
— Ну, Анжела точно будет.
— Как поживает Анжела?
— Не очень хорошо, — вздохнула я. — Они с папой все еще вместе, но скорее … территориально, чем эмоционально.
— Понятно. Ладно. Ничего, если я приду не один?
Сухой колючий ком непрожеванного тоста с изюмом заполнял весь мой рот и не давал говорить. Я его проглотила, не разжевывая, как боа-констриктор проглатывает мышь. Не один? А с кем же? С какой-то девушкой?
Все мои надежды рассеялись, как утренний туман под лучами восходящего солнца. Значит, он все же встречается с другими женщинами! А я-то уж было решила, что между нами возникла какая-то связь. Но ведь этот человек сказал: «Как ты могла подумать, что я тебя не люблю?» Что я должна была подумать? Хотя в юридическом смысле, это еще не означает «я тебя люблю». Джек совсем как этот чертов Шекспир: все, что он сказал, можно интерпретировать миллионом разных способов. Надо это пережить. Я хотела опять быть с ним, но на это было мало шансов. Я неправильно расшифровывала его сигналы. Мой здравый смысл куда-то отлучился.
— Конечно, приводи, кого захочешь, — улыбнулась я. Мне вдруг захотелось разразиться таким плачем, когда всхлипываешь, глотая воздух, когда слезы не выливаются, а страдания всего мира сжимают грудь, и боль такая страшная, что ты ею почти раздавлен, но ты рад этой боли, потому что хочешь умереть.
Но я вместо этого стала откашливаться.
Глава 34
Если ты на кого-то сердит, и не можешь высказать своих чувств обидчику, всегда можно сорвать злость на ком-то другом. Думаю, врачиха, к которой меня таскал Джейсон, это подтвердила бы. Но она не одобрила бы объекта — по ее мнению, я должна была бы высказать свои претензии стулу. Но я пошла по более привычному пути: попрощавшись с Джеком, позвонила Олли. Он не отвечал на мои звонки с того вечера, когда ушел от Габи. Но на этот раз он ответил, и я закричала на него:
— Где ты болтаешься, какого черта, почему ты не дома с семьей?
Олли бросил трубку.
Я сделала то же самое, потом снова позвонила ему. Обиженным голосом Олли сказал:
— Ан, ты не имеешь права так со мной разговаривать. Ты представления не имеешь, как все было. Мне это нравится: ты ругаешь меня, винишь во всем только меня, и тебе в голову не приходит, что Габриелла, может быть, настоящая корова.
— Оливер, что ты сказал? — перебила я его. — Ты назвал свою жену «коровой»? Не могу понять, что ты этим хочешь сказать.
— Брось, Ханна, все ты прекрасно понимаешь, и ты сама знаешь, что такое «настоящая корова».
— Ладно, признаюсь, я догадываюсь. Это мерзкий термин, которым женоненавистники называют женщину, когда она осмеливается вести себя не так, как им кажется нужным!
В трубке послышался тяжелый вздох.
— Ан, со мной не так уж трудно найти общий язык. Но при ее характере и настроениях я просто дошел до точки. Она неразумна!
— Давай я об этом буду судить. В чем ее неразумность, по твоему мнению?
— Хорошо, скажу. Ты знаешь, что она до сих пор кормит Джуда грудью?
— Чего?
— Габриелла все еще кормит Джуда грудью. А Джуд сосет только левую грудь. Ну, и… впрочем, не знаю, насколько ты в этом разбираешься.
— Вообще не разбираюсь.
— Отлично. Я тебе объясню. Это значит, что ее левая грудь полна молока, а правая пуста. Потому что если ребенок не сосет, молоко перестает вырабатываться. Потому что нет спроса.
— Ага, поняла.
— Тут на днях прихожу домой, а она валяется на кровати с обнаженной грудью, плачет, просто как безумная, даже говорить не может. Я испугался, может, на нее кто напал. Наконец удалось разобраться, в чем дело. Оказывается, одна грудь у нее огромная, а другая просто крошечная!
Я еле удержалась от смеха.
— Оливер, для Габриеллы ее внешность имеет очень большое значение. И для тебя тоже, кстати. А после родов, я думаю, трудно поддерживать форму. По-моему, она выглядит отлично, но, может быть, я не присматривалась. Ты должен быть терпеливее, Олли. У тебя проблемы на работе, вот ты и стал невыдержанным.
— Ты так говоришь, будто это только ее ребенок.
— О-о, тысяча извинений, но разве рожал ты?
— Ну да, рожала она, но ребенок-то наш. Общий. В физическом смысле она много перенесла, я перед ней преклоняюсь. Я знаю, приходить в себя она будет долго, я старался ее поддерживать. Но ты так говоришь, будто она — единственный родитель, а я просто какой-то посторонний, сосед по дому. Я разделял с ней все проблемы, связанные с ребенком, ее радости, ее страхи, ее панические настроения, бессонницу, вот это как раз главное — паника и бессонница. Габи все свои чувства переживает вслух. А я — нет. Но это не значит, что я не переживаю. Иногда хочется ей сказать все, что чувствую. Сказать, что очень ценю то, что она делает, что понимаю, как ей трудно. Но тут она как рявкнет, и я начинаю говорить совсем другое, не то, что собирался.
— Тогда прости, что перебила. Ты, по-моему, прав. Несколько дней побыть врозь с женой пойдет тебе на пользу. Главное ведь, что и ты, и Габриелла оба хотите, чтобы обстановка в семье стала лучше. Надо учиться уступать друг другу.
— Ты-то откуда знаешь, что Габи хочет, чтобы стало лучше?
— Я с ней разговаривала. Теперь попробуй ты. Она тебя очень любит. Она сама сказала.
Наступило молчание. — Эй! Ты где живешь, кстати?
— У мамы и папы.
— То есть как?
— А что такого? — Судя по голосу, Олли был удивлен моей реакцией. — Роджер разрешил. Хотя мама недовольна.
— Роджер тебе разрешил? Но я… вчера вечером мы с ним виделись, он ни слова не сказал!
— Наверное, знал, что ты будешь против. Мама сильно возражала.
— Ты откуда знаешь?
Послышались непонятные звуки. Олли явно замялся.
— Она была достаточно красноречива. Для мамы. Она спросила, что ей говорить, если Габи позвонит.
— Ничего себе! Похоже, она на другой стороне. Так же, как и я. А ты что ей сказал?