— Вроде меня, — сказала Сандра, — хоть мне не родня.
— Вот это жуть.
— Поди, приняла на грудь, прежде чем утонуть.
Мадам Астарти застонала. Стены паба уже начинали вертеться вокруг нее. Надо скорей убираться из этого кошмара.
Ветер ревет, море воет. Нора стоит на мысу, как фигура на носу корабля. По-моему, она пытается вызвать бурю. Это отвлекающий маневр — она готова на все, лишь бы не заканчивать свой рассказ.
Моя мать мне не мать. Мой отец мне не отец. Отец Норы ей не отец. Воистину мы все перемешались, как печенье в коробке.
Внутри земного шара имеется другой шар
На первом этаже Башни царил хаос. Там клубилась шумная толпа — большинство собравшихся явно не очень понимало, что делать дальше. Многие, конечно, пришли только в надежде увидеть что-нибудь захватывающее.
— Ценность захватывающих зрелищ сильно преувеличена.
Несколько человек осаждали Роджера Оззера — он стоял на лестнице, ведущей в библиотеку, и ораторствовал. Он проповедовал кучке воинственно настроенных студентов — в основном функционеров из Общества социалистов. Многие из них сидели по-турецки на полу, и в целом это выглядело так, словно он проводит собрание учеников начальной школы. Социалисты-аппаратчики громко выражали свое мнение, — казалось, они вот-вот начнут размахивать цитатниками Мао. Я поняла, что у меня сейчас опять заболит голова.
Я заметила Оливию — она стояла поодаль от толпы. У нее был странно-безучастный вид, словно ее кто-то загипнотизировал. За головой у Роджера Оззера кто-то размахивал плакатом: «ВОССТАНИЕ ЕСТЬ ИСКУССТВО И, КАК ВСЯКОЕ ИСКУССТВО, ИМЕЕТ СВОИ ЗАКОНЫ». Я решила, что это придумала Шерон, но Оливия сказала:
— Нет, это цитата из Троцкого.
— Что здесь происходит?
— По-моему, Роджер призывает уничтожить университет. Он хочет на его месте создать «Университет улиц» или что-то в этом роде, — устало сказала она.
— Улиц? А я думала, мы протестуем против войны… или против правительства…
Оливия равнодушно пожала плечами и вдруг в качестве эталонного non-sequitur объявила:
— Я беременна.
Она была бела как молоко.
— Мои соболезнования… или поздравления? В общем, что хочешь.
— Угу, — двусмысленно сказала она.
Очередная фраза, выкрикнутая Роджером, кажется, разозлила его слушателей.
— Скажи, пожалуйста, я могу с тобой поговорить? — спросила Оливия.
— Со мной?
Но тут прискакал Робин в красных вельветовых штанах на лямках и футболке с длинным рукавом в бело-синюю полоску — словно ведущий детской передачи «Учись и играй». На одной лямке у него красовался значок в форме щита с надписью: «Староста школы».
Я спросила, вправду ли он был старостой.
— Это иронический комментарий по поводу природы власти, — объяснил он.
— Я тебя потом поймаю, — сказала мне Оливия и растворилась в толпе.
— Это настоящее! — с жаром воскликнул Робин. — То, что сейчас происходит, очень важно!
— А я не знала, что буддисты интересуются политикой.
— Буддисты?
— Вчера ты был буддистом.
— Ну и что, а сегодня я, может, маоист. Ты ничего не знаешь.
С его последними словами я спорить не могла.
К нам через мешанину тел пробились Шуг и Боб.
— Анархия рулит, — лаконично заявил Шуг.
Боб держал кулек из коричневой бумаги, доставал оттуда волшебные грибы и ел один за другим, словно леденцы. Он предложил кулек Робину.
— Вы — людишки без убеждений, верно ведь? — сказал Робин, отправляя в рот пригоршню псилоцибиновых грибов. — Ленивые гедонисты. Вас волнуют только собственные мелкие жизни.
— Его политизировали, — объяснила я Бобу и Шугу.
— Ух ты! — сказал Боб. — Больно было?
Рядом с Робином появилась Шерон.
— Прямое действие, — сказала она, лихорадочно тряся сосками, — это единственный способ что-либо изменить.
— Именно! — согласился Робин.
— Херня, — сказал Шуг (очень лаконично, подумала я).
— Когда придет революция, вас и таких, как вы, поставят к стенке первыми! — прошипела Шерон.
Робеспьер, Сталин, Шерон — траектория развития политической мысли стала мне ясна. Шерон в полемическом задоре принялась разглагольствовать о том, как студенты будут править миром и как рабочие с местной часовой фабрики и хлебозавода возьмут на себя управление факультетом гуманитарных и общественных наук (кстати, вот это могло бы оказаться и к лучшему).
— А я думала, мы митингуем из-за Вьетнама… или из-за шахтеров… — удивилась я.
При виде моей тупости Робин вздохнул:
— Мы митингуем из-за всего!
— Из-за всего? Но это же очень много разного…
— Ты ничем не лучше своего парня, — обиженно сказал Робин.
Боб растерянно посмотрел на меня.
— Это он про тебя, — объяснила я.
— Мы поднимаем восстание! Нам не нужны легкомысленные люди вроде вас! — сказал Робин.
— И пятая колонна! — добавила Шерон, угрожающе глядя на меня.
Все это не улучшало моего самочувствия. Помимо головной боли, у меня началась ломота в руках и ногах, а горло будто натерли наждачной бумагой.
Боб и Шуг объявили, что «зависнут» тут и посмотрят, что будет дальше, а я пробилась через толпу и выбралась в коридор, надеясь не попасться на глаза Мэгги Маккензи.
Внезапно до меня донесся ее строгий голос — можно подумать, что, вспомнив о ней, я вызываю ее неким волшебным образом, — и я поскорее скрылась в женском туалете.
Там оказалась Терри. Она сидела на подоконнике перед зеркалами в компании неожиданной новой собаки: шелковисто-гладкой, очень элегантной и явно породистой — гораздо более утонченного воплощения собачьей сущности, чем давешний неуловимый желтый пес. Новая собака и Терри делили между собой пакетик шоколадного драже: одно Терри, одно собаке и так далее. Животное брало драже с ладони Терри губами, словно лошадь-чистюля.
— Познакомься, это Хэнк, — сказала Терри гордо, словно сама только что родила этого пса. — Я его нашла.
Она потерлась о мокрый собачий нос своим, чуть более сухим.
— Правда, он потрясающий?
Пес меланхолично воззрился на меня красивыми глазами цвета морской волны. Меня посетила ужасная мысль.
— Как называется эта порода?
— Боже, какая ты невежда. Веймарская легавая, как же еще.
— Да, я так и подумала.
Я не решалась разрушить новообретенное счастье подруги своими подозрениями по поводу того, откуда взялся Хэнк. Ибо кто это мог быть, если не Малыш? Терри встала и осторожно потянула за веревку, которой была обвязана шея собаки.
— Нам надо идти. Купить всякое.
— Всякое?
— Ну да. Всякие собачьи вещи.
— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
— Нет, я справлюсь.
Терри соскочила с подоконника. Пес тенью последовал за ней, и она целеустремленно (этого наречия она еще ни разу не использовала на моей памяти) направилась прочь. Она даже темные очки сняла. Может быть, под панцирем ламии все еще таилась типичная американская девушка — бодрая, находчивая студентка, из тех, что подрабатывают бебиситтингом и становятся королевами выпускных балов. Кажется, новой Терри я была уже не нужна.
Неужели меня так легко заменить? — думала я, выходя из женского туалета в коридор. И кем — собакой! Впрочем… а что, если это решение проблемы с Бобом? Можно подарить ему собаку, и она меня заменит. И будет относиться к нему лучше, чем я. Собаки не умеют готовить, зато не склонны осуждать ближних.
Меня так поглотила эта идея — я уже воображала Боба с игривым бордер-терьером, способным выполнять простую работу по дому, — что я не заметила Мэгги Маккензи, рассекающую Сумрак, и со всего маху врезалась в нее. Из меня это столкновение вышибло дух, но Мэгги, кажется, ничто не могло поколебать.
— Мисс Эндрюс, — резко произнесла она, — ввиду вашей неорганизованности я продлеваю установленный мною крайний срок. Я даю вам время до послезавтра, до десяти утра.
У меня так все перемешалось в голове, что я с трудом понимала, о чем она говорит.
— Если к этому времени ваш реферат не будет у меня, мне придется сообщить ректору, что вы не допущены к получению диплома.
Студсовет был полон людей, которые лихорадочно обсуждали оккупацию, подрывную деятельность и насильственный захват библиотеки. Все, кроме Андреа и Кевина, которые, мрачно терпя общество друг друга, вели долгий спор о каком-то запутанном моменте эдраконийской юриспруденции. Андреа, в платье-халате из марлевки, мучительно решала, съесть ли ей картофельный чипс с солью и уксусом.
В баре завязалась потасовка между регбистами и революционерами. Кевин сердито сказал:
— Они просто смешны. У них за душой ничего нету, кроме лозунгов и жаргона. В Эдраконии люди, если во что-то верят, готовы отдать за это жизнь. У них и оружие есть, настоящее — рапиры, кинжалы, толедские клинки. Откованные из лучшей стали, украшенные бронзой, серебряной и золотой гравировкой. Стилеты, глефы, палаши, бомбарды, фальконеты…
Я смылась под каким-то предлогом. Наконец я нашла Оливию в очереди в кафе — она пыталась удержать одновременно поднос с едой, неухватистое тело Протея и новомодную коляску «Макларен» в бело-синюю полоску. Коляска была сложена в подобие зонтика. Я предложила взять поднос, Оливия сказала спасибо и вместо подноса пихнула мне в руки Протея. У него на щеках пылала сыпь — признак режущихся зубов. Он целиком засунул в рот один маленький боксерский кулачок, словно пытаясь себя съесть.
— Ты, случайно, не видела Кару? — спросила Оливия. — А то она меня попросила подержать его минуточку, а уже куча времени прошла.
— Увы, нет.
Она загружала поднос коробочками разных сухих завтраков и пакетиками молока.
— Как ты думаешь, он сможет это есть? Здесь не продают никакой детской еды.
Мы нашли место за столиком в углу. Оливия посадила Протея на колено, и мы стали ложкой совать ему в рот кукурузные хлопья. По-видимому, он нашел эту идею одновременно страшной и притягательной. Завидя приближение ложки, он неизменно разевал рот, как огромный птенец, а потом впадал в некий лихорадочный спазм, дрыгая руками и н