Поблизости послышалось негромкое пение. Витька обернулся: у тоненькой березы стояла Верочка и делала что-то непонятное. Она приседала, закидывала голову вверх, приподнимала и без того коротенькое платьице выше колен, кружилась. И при этом что-то напевала. Витька вытаращил глаза: он не мог понять, что это с Верочкой? Ивовый куст скрывал его от девчонки, зато она была видна во всей красе.
Приподнявшись, Витька увидел в развилке дерева крупный осколок зеркала. Это перед ним выделывала па Верочка. Вот она взбила руками темные волосы и, наклоняя голову и так и этак, разглядывала себя. Потом спустила свои кудри на лоб — не понравилось, собрала их в узел и несколько раз присела в грациозном реверансе.
— Вот дает! — вырвалось у Витьки.
Верочка так и замерла в позе балерины. Пальцами она поддерживала подол платья! Темно-серые с зеленоватым отливом глаза недоуменно таращились по сторонам. Верочка не видела Витьку, сидящего на берегу за кустами.
— Стыдно подсматривать, — сказала она, наклоняя голову, будто птица — то в одну, то в другую сторону.
— Никто не подсматривает…
— Может быть, вы и не прячетесь?
— И не думал.
Верочка наконец увидела Грохотова.
— Уж от тебя-то я этого не ожидала, — сказала она, укоризненно глядя на него.
— Скажи, зеркальце, мой свет, я красива или нет? — усмехнулся Витька.
— Ничего зазорного нет в том, что женщина смотрится в зеркало… И потом, я его нашла в ручье. Оно лежало на дне и пускало зайчики.
— Чего ты приседала-то?
— Я буду танцовщицей, — сказала Верочка. — Как Кармен.
— Кармен… Кармен… — стал вспоминать Витька. — Что-то знакомое…
— Ты никогда не слышал оперу Бизе «Кармен»?
— Так бы и сказала, — смутился Витька. — Там еще ария тореадора… Тореадор, смелее в бой! Смелее в бой! Сто раз по радио слышал.
— А я с папой в театре была… — Верочка запнулась. — И вообще знаю оперу наизусть.
— Вызубрила? — удивился Витька.
— Моя мама артистка, — с гордостью сообщила Верочка. — Она все главные роли играла. И Кармен тоже.
— Мама — Кармен, а папа — король Лир? — блеснул своими познаниями в театральном искусстве Витька.
Верочка присела на траву радом с ним и стала смотреть на негромко позванивающую воду. Стайка длиннохвостых трясогузок опустилась на ольху и защебетала. Над ручьем не очень высоко пролетел коршун. Птицы тотчас умолкли.
— Видишь желтый камень? Вон там я заметила зеркало… У нас в квартире было много зеркал. Больших и маленьких. Мама не могла жить без них.
— Значит, у тебя это по наследству, — усмехнулся Витька.
— Мама ушла от нас, — с грустью сказала Верочка. — Мой папа — прораб. Он дома строил. Помнишь, на улице Щорса новый дом? Это он построил. А мама — человек искусства. Тонкая натура. Они с папой были не пара. Мама сказала, что люди искусства не созданы для семьи. Брак с папой — это ее роковая ошибка. И не надо было им заводить детей… Это меня, значит.
— Стерва твоя мама, — сказал Витька. И тут Верочку будто подменили: глаза потемнели и стали длинными, кулачки сжались. Она готова была вцепиться Витьке в лицо.
— Моя мама настоящая артистка! У нее изумительный голос, а как танцует! Ее пригласили в Ленинград, в Мариинский театр. А ты знаешь, что такое Мариинка?
— Все равно стерва, — повторил Витька. — Бросить мужа, дочь…
— У нее уже давно другой муж. Режиссер!
— Я и говорю…
— Если ты еще так назовешь мою маму… — побледнела Верочка. — Я… я укушу тебя!
— Не надо, — сказал Витька. — Не кусай.
Верочка долго не могла успокоиться. Не смотрела на Витьку и даже разговаривать с ним не хотела. Вырвала длинную камышину и принялась жевать. Зеленый сок был горький, и Верочка поморщилась. Но характер у нее был отходчивый, и скоро она перестала сердиться.
— Если бы ты один раз послушал, как поет мама, ты бы так не говорил, — примирительно сказала Верочка.
— Я ни одной оперы не видел.
— И нечего этим гордиться. Кстати, оперы слушают.
— То ли дело кино…
— Я свою маму оправдываю, — сказала Верочка. — Мой папа хороший, но он не понимал ее.
— Ты все про маму да про маму… Расскажи лучше про папу!
— Мой папа на войне. Командир саперного батальона. — Верочка вздохнула. — Все говорят, что саперы ошибаются один раз…
— Я видел, как саперы разряжали бомбу замедленного действия… Это очень смелые люди!
— Я люблю папу, — сказала Верочка. — Если бы на самом деле существовал бог, я каждый день молилась бы, чтобы папа вернулся с войны живым…
— Почему ты уехала из города и вообще одна? — спросил Витька.
Верочка рассказала. После того, как мать уехала в Ленинград, отец вызвал свою сестру. Верочка не любила тетку. Та постоянно ругала мать, отчитывала отца, пилила Верочку за каждый пустяк.
Когда началась война, отца призвали в армию, а Верочка с тетей поехали к бабушке. Потом нагрянули немцы, и они не успели уйти. В деревне у них дом, корова, поросенок. Хозяйством заправляла Верочкина бабушка. Она не захотела бросить свой дом. В первый раз немцев Верочка увидела, когда они на двух машинах приехали в маленькую деревню. Носились по дворам как угорелые! Хватали все, что под руку попадется. У бабушки поймали в огороде поросенка, взяли бы и корову, да она в поле паслась…
Немцы уехали и больше не появлялись. Во второй раз она с ними повстречалась на лесной дороге, вместе с Таней.
Серая хмарь над головой рассеивалась. Вершины деревьев часто кивали, будто подгоняли белесые с рваными краями облака. В голубые окна весело проглядывали солнечные лучи. Иногда ветер пикировал вниз и подергивал мелкой рябью ручей. С берега в воду неслышно скользнула желтая змейка и, изящно изгибаясь, поплыла. Блестящую с крошечными глазками головку змейка надменно держала над водой.
— Ядовитая? — спросила Верочка.
— Медянка, — ответил Витька, наблюдая за змеей. — Говорят, днем укусит, а к заходу солнца человек умирает.
— Красивая, — сказала Верочка. — Даже не верится, что она такая ядовитая.
Верочка, наклонив голову, смотрела, как змея углубилась в прибрежную осоку. Высокая трава покачалась и снова замерла. Змея исчезла. Острые коленки девчонки — в царапинах, глаза широко раскрыты, в волосах — желтые сухие иголки.
— Завтра они уходят на фронт, — сказала Верочка. — А мы куда?
— Не возьмут — пойду пешком за ними… Подумаешь, голова! У меня уже ничего не болит.
— А мы? — повторила Верочка. — Я и Алла?
— Надо тебе было остаться у тети Клавы, — сказал Витька. — Дом большой. Работала бы на фабрике.
— Я не могла одна… Тетя Клава приглашала только меня, а Аллу нет. Я не могла Аллу бросить.
— У Аллы другое на уме, — с горечью сказал Витька.
— Честное слово, ей совсем не нравится этот противный Илюша, — с жаром возразила Верочка. — Просто ей… скучно. Потому она и пошла с ним в город.
— В город? — вскочил с места Витька. — Когда?
— Ты даже покраснел!
— Давно они ушли?
— Ты не убивайся, — сказала Верочка. — Посмотрят кино, поедят мороженое… я бы тоже с удовольствием съела хотя бы одну порцию… и вернутся. К ужину.
— С чего ты взяла, что я переживаю?
— По лицу сразу видно, — сказала Верочка. — Только у плохих людей никогда ничего на лице не видно…
Витька снова сел в траву и сделал равнодушное лицо.
— Кино, мороженое… Чепуха какая-то!
— Илюша и меня приглашал, а я не пошла.
— Чего же так?
— Не захотела.
— Не верится, чтобы ты отказалась от такой роскошной жизни.
— Мне не нравится этот Илюша, — сказала Верочка. — Он какой-то…
— Пускай погуляют, — беспечно сказал Витька и выплюнул травинку.
Верочка нагнулась к нему и посмотрела в глаза. Губы ее чуть заметно дрожали.
— Какие вы все ненастоящие! И Сашка, и ты… Говорите одно, а думаете другое… Один Коля никогда не врет. Я ведь вижу, что ты страдаешь. А делаешь вид, что тебе на все наплевать. Как будто человек не имеет права страдать… Почему вы такие?
— Ты хотела, чтобы я плакал-рыдал?
— Ты плачешь, — сказала Верочка. — Там, внутри, ты плачешь… Внутри тоже есть глаза, только они ничего не видят, зато все чувствуют.
— С какой стати я должен плакать? — усмехнулся Витька. — Я вообще не умею плакать, было бы тебе известно.
— Значит, у тебя внутри ничего нет. Ты — чурбан.
— Чурбан, — согласился Витька.
— А я все чувствую и поэтому все время страдаю… Не надо было ей идти с ним в город. Я не знаю почему, но чувствую, что не надо.
— Что тут особенного? Люди пошли в кино…
— Ты вовсе не чурбан, — сказала Верочка. — Просто у тебя такой характер. Железный.
— Что-то не трубят на обед, — сказал Витька.
— Мне не везет в любви… — продолжала Верочка. — Влюблюсь, а он на меня и не смотрит.
— Кто же это он? Сашка?
— Сашку я жалела, — вздохнула Верочка. — Он только и думал о своем животе. Людей, которые думают о чем-нибудь одном, я всегда жалею. Они очень бедные…
— И меня жалеешь? — Витька с любопытством смотрел на нее. Впервые видел он Верочку такой.
— Нет, — сказала она.
— И на этом спасибо.
— Алла красивая… В нее все влюбляются. А в меня еще никто не влюбился ни разу. Почему так бывает: в одного человека многие-многие влюбляются, а в другого — никто?
— Несправедливо, — согласился Витька. И непонятно было, всерьез он это сказал или иронически.
— Ты почувствовал бы, если бы в тебя кто-нибудь влюбился и скрывал это?
— В меня тоже никто не влюблялся.
— Нет, — живо возразила Верочка. — Ты просто не можешь это почувствовать. Ты грубый. Не ходишь в театр. А если бы почаще ходил, то научился бы чувствовать.
— Это точно, театр виноват… — сказал Витька.
— Когда кончится война, я тебя обязательно в театр сведу. Мы с тобой посмотрим все лучшие спектакли, послушаем оперы…
— И я стану культурным и научусь чувствовать…
— Чувствовать прекрасное, — подхватила Верочка, не замечая его насмешливого тона. — В нашей жизни много красивого, только не все это видят.