— Спасибо, старик. Пора двигаться. Мне в училище надо…
Когда вернулась с работы Зоя, в кухне был полный порядок, Витька сидел за уроками.
— Кто курил? — с ходу спросила Зоя.
— Толик Плужников, вот кто! — с вызовом крикнул Витька, готовый прямо сейчас дать за него бой. — Мы с ним тут пельмени ели!
Но Зоя уклонилась от боя.
— Еще не легче, — только и сказала она.
В субботу, неожиданно для себя, Витька был приглашен к Феде Победимову на день рождения.
— Приходи, если хочешь, — сказал Федя. — Скучно не будет!
Витька пошел. Новый костюм надел, ботинки почистил. В подарок принес альбом для марок, но не угадал: Федя уже забросил марки, занялся плаванием. Родители записали его в бассейн, купили ласты, и он в них напоказ, под смех взрослых гостей, шлепал по лакированному паркету, потешно задирая ноги.
Взрослых в гостях у Феди оказалось больше, чем ребят. Именинник мыкался из комнаты в комнату, все время что-то жуя, а Витька сидел с каким-то рыжим очкариком за столом и молча поглощал лимонад. Стол для ребят был накрыт специально, в отдельной комнате. Было тут тесно от мебели и жарко. За столом сидели еще две девчонки, косились на Витьку, шептались, хихикали. И был совсем недомерок с бантом на макушке. Весь до ушей перемазался кремом, а когда его стали отдирать от стола, разорался благим матом.
Тоска была зеленая. Витька подливал себе в фужер лимонад, спрашивал очкарика:
— Тебе добавить?
Тот отвечал не то вежливо, не то испуганно:
— Большое спасибо.
Вот и весь разговор.
А за стеклянной дверью, у взрослых, веселье шло хоть куда: взрывы хохота, звон посуды, тосты, танцы-плясы. Иногда сквозь этот шум там прорезался и голос Феди.
Когда в очередной раз объявился сам виновник торжества, опять что-то жуя, Витька сказал ему:
— Я пошел.
Федя было запротестовал, стал уговаривать:
— Погоди, сейчас кино покрутим, папин фильм, когда мы в Пицунде отдыхали! Мы его обратно пустим, задом-наперед, обхохочешься, как я там из моря выныриваю!
— Нет, я пошел, — твердо повторил Витька и добавил, совсем как тот очкарик:
— Большое спасибо.
Вот так бездарно пропала суббота. Уж лучше бы остался дома сидеть у телика — и то пользы больше.
А в воскресенье пришел ответ от Лены Измайловой.
Он был краток и звонок, как оплеуха.
«Не хочешь переписываться — и не надо, — писала Лена Измайлова. — А таких открыток у меня самой много, накупила в Ленинграде. Чем посылать Аничков мост, лучше бы проверил, есть там следы от осколков или нет. Мальчишки говорят, что есть, а я не заметила».
И все.
Даже без подписи!
Витьку просто взбесило такое нахальное письмо.
Ишь, какая нашлась! Чего ей вообще надо? Сама привязалась, никто не просил! И не о чем ему с ней переписываться!
А тут еще и мама — это она достала из ящика письмо, принесла снизу, нарочно положила на видном месте:
— От кого письмишко-то? — спрашивает.
— Ни от кого!
— Ай-яй-яй! Секрет, что ли?
Приходится объяснять наскоро, получается бестолково, слова рассыпаются, как горох. Выпаливая про все это и чем дальше, тем больше заводясь, Витька в темпе натягивает пальтишко, одна рука в рукаве, другая уже дверь открывает.
— Ты куда?
— Никуда! Гуля-ять! — кричит Витька на всю лестницу и ну считать вниз ступеньки, через одну, а то и через две махом.
Выскочил из подъезда, как ракета. Чья-то собачонка с визгом кинулась от него, поджав хвост…
Когда Витька оказался в трамвае и, нашарив в кармане медяки, оставшиеся с покупки пельменей, оторвал у кассы билет, он понял, что едет на Невский, к Аничкову мосту, смотреть, есть там следы от осколков или нет. И ведь не сам решил поехать — волна негодования понесла. Теперь волна откатилась, сделав свое дело, забросив Витьку в полупустой грохочущий вагон «девятки». И билет уже в руках — не пропадать же даром трем копейкам.
На Невском непривычно пустынно. Выходной, все магазины закрыты. Октябрьское прохладное солнце переманило прохожих на одну сторону проспекта, другая — в тени — почти безлюдная.
Вот и Аничков мост. Вода в Фонтанке темная, гладкая, ленивая. Четыре скульптуры на месте. Такие они привычные, что другой раз проходишь мимо и не замечаешь. Сильный человек укрощает коня. Сперва — конь на дыбы, а человек лежит. Под конец — конь покорный, сдался человеку.
Витька внимательно осматривает гранит, на котором установлены знаменитые фигуры. В самом деле, на том камне, что ближе всего к Дворцу пионеров, следы от осколков. Видно, недалеко взорвался снаряд, и по граниту так и брызнуло осколками. Витька тронул рукой холодный раненый камень. И сразу вспомнил мамино плечо — у нее там тоже вмятина от осколка. Ей было чуть меньше лет, чем сейчас Витьке, когда ее ранило. Мама пережила блокаду. Может, прямо вот здесь и ранило? Тем же снарядом? Хотя вряд ли…
Вот бы написать этой Ленке Измайловой про маму, про блокаду. Небось только понаслышке и знает про это, а Витька — сын как никак! Ему сразу вспомнились мамины рассказы про войну…
Но тут Витьку оттеснили иностранцы. Целая толпа, кто в чем, в длинных балахонах, в брюках, в темных очках, с аппаратами, сумками, патлатые, шумные, галдят по-своему, наперебой фотографируют, хохочут. А чего, спрашивается, смешного?
Витька пошел дальше. Напротив Гостиного двора оказалась почта. Витька поднялся наверх. В окошечке, где принимают телеграммы, купил обычную почтовую открытку. Без всякого красочного вида. Тут же, возле окошечка, надписал адрес Лены Измайловой, а на обороте одну только фразу: «Следы от осколков есть».
Своей подписи тоже не поставил.
И опустил открытку в почтовый ящик.
Приближались ноябрьские праздники.
Под конец четверти Витьку спрашивали почти на каждом уроке, и он приносил домой обычные свои «четверки» и «тройки». Ольга Ивановна относилась к этим оценкам с пониманием, не требовала от сына лезть из кожи ради «пятерок», но случавшиеся «двойки» — а они, не секрет, бывали — повергали ее в настоящее горе. Уж лучше бы она ругала Витьку, лучше бы ремнем, чем так: сядет на табуретку и плачет, сморкается, подолом фартука слезы вытирает. Никаких сил не было видеть это. В такие дни Витька ожесточался на самого себя и сидел за учебниками, зубрил, решал задачки, отказываясь даже от телика.
Мама ходила по комнате на цыпочках…
От Лены Измайловой ничего больше, не было. Да Витька и не ждал ничего. Охота была! Наверно, получив его открытку насчет следов от осколков, она поняла, с кем имеет дело, и больше не сунется к нему со своим дурацким характером.
Правда, убегая в школу и возвращаясь оттуда, Витька на всякий случай заглядывал в почтовый ящик, на котором значилось: «кв. 69».
Толя Плужников тоже исчез из поля зрения, а Зоя была всецело занята подготовкой к отчетному концерту художественной самодеятельности, допоздна пропадала на репетициях, и Витька почти не видел ее дома.
Отчетный концерт был назначен на второе ноября. Зоя принесла два билета во Дворец культуры, но мама все равно пойти не могла, так как в этот день уезжала.
Ради такого ответственного случая Зоя отпросилась с работы на весь день, с утра отсидела часа два в парикмахерской, прибежала домой с невероятной прической — золотые кренделя на голове! Просто не узнать Зою, совсем другая стала.
Красивая, как взаправдашняя артистка!
Зоя вертелась то перед зеркалом, то перед Ольгой Ивановной:
— Теть Лель, теть Лель, ну как? Ничего, да? А если это?..
И снова носилась из комнаты в кухню, примеряла туфли к платью и платья к туфлям.
Притихший Витька сидел в сторонке и, шмыгая носом, восхищенно следил за ней.
На концерт они поехали загодя.
В фойе было пусто, Зоя сунула Витьке билет и тридцать копеек на мороженое, сказала «не скучай» и улетучилась.
С вафельным стаканчиком пломбира Витька бродил по фойе, читал афиши, разглядывал фотовыставку о лучших людях легкой промышленности. Одна фотография привлекла Витькино внимание. На ней вместе с другими девушками была Зоя. Подпись подтверждала это: слева направо шли какие-то посторонние фамилии, а среди них значилась Терехова. Витька шмыгнул носом. Не каждому пришедшему сюда, на концерт, знатные люди доводятся соседями! Он горделиво посмотрел по сторонам, но мало кто обратил на него внимание: большинство толпилось у книжного развала и у буфетной стойки.
Витька доедал мороженое, как вдруг кто-то положил ему руку на плечо. Витька обернулся и увидел Толю Плужникова.
— И ты здесь? — радостно воскликнул Витька. — Зоя будет в концерте выступать!
— Спрашиваешь! — сказал Толя грустным баском.
— А тут ее фотография висит, на выставке, — сказал Витька и подвел его к стенду. — Вот она, гляди, третья слева!
— Точно! — сказал Толя и, воровато оглянувшись, без труда оторвал фотографию, оставив на стенде четыре кнопки.
— Вдруг заметят? — испугался Витька.
— Оправдаемся, — спокойно сказал Толя и спрятал фотографию во внутренний карман. — Ты где сидишь?
— В пятом ряду.
— Ладно, в антракте увидимся, — сказал Толя, потому что прозвенел звонок и все толпой направились в зал.
Отчетный концерт художественной самодеятельности проходил с необыкновенным успехом. После каждого номера в зале бурно хлопали, кричали «браво», а с балкона даже скандировали, как на стадионе: «Мо-лод-цы, мо-лод-цы!»
В антракте Витька, как ни старался, Толи Плужникова не нашел.
А Зоя выступала во втором отделении. Она пела в микрофон, позади нее стояли четверо парней в белых костюмах и играли на электрогитарах. Иногда они подпевали Зое — ба-да бу-да. Обе ее песни Витька знал назубок, она их все время пела дома: жарит яичницу — поет, стирает в ванной — поет. Одна песня ему очень нравилась — коль ветер лавиной, и песня лавиной, тебе половину и мне половину. Это про настоящую мужскую дружбу, которую делили, как хлеб, пополам. Другая же была про любовь и про ручей, который впадает в Сетунь с крутой горы.