— Надень эти, приятель. Прямо сейчас.
Его голос звучал тихо и угрожающе, а из-за акцента слов было почти не разобрать.
— Я не собираюсь «надейть эйти», ты, гребаная лягушачья какашка! Надевай их сам, если хочешь! — Судя по виду, Сквернослову было лет под двадцать, он был разве что на год старше Сисси — бычья шея, мощные мускулистые руки и буквально ощутимые волны яростной энергии, которая у меня всегда ассоциируется со стероидными атлетами. Парень швырнул наземь выданную униформу, схватил один ботинок и со свистом запустил им в самое лицо frère.
Frère со своими химически усиленными рефлексами быстрым движением выхватил ботинок из воздуха и швырнул его обратно Сквернослову. Ботинок впечатался тому прямо в лоб.
Голова парня резко дернулась назад — я даже вздрогнул от сочувствия, — и он мешком рухнул на крышу. Я попятился, надеясь снова слиться с толпой, однако вчерашний сержант вместе с frère, швырнувшим ботинок, загородили мне дорогу.
— Уберите его отсюда, monsieur Розен, — сказал сержант.
— Но его нельзя двигать! — экспромтом возразил я. — У него может быть травма позвоночника. Прошу вас!
Улыбка сержанта не исчезла, но стала жесткой, даже несколько жестокой.
— Monsieur Розен, вы — новобранец. Новобранцы не оспаривают приказов.
Frère хрустнул костяшками пальцев.
Я взял Сквернослова под сочащиеся потом подмышки и поволок по гравию, стараясь поддерживать ему голову и сглатывая, чтобы подавить рвотные позывы, поскольку его пот заливал мне пальцы. Если так пойдет и дальше, мои гигиенические салфетки кончатся очень быстро.
Я обтер руки о его рубашку и присел рядом с ним на корточки. Трастафара, ежась от холода, неохотно снимали с себя одежду, складывая ее в большие хозяйственные сумки с эксоновскими[28] логотипами. Женщины-frères работали с девушками — по-прежнему ни следа Сисси, — а мужчины с парнями, все чинно-благородно. К нам подошел frère, бросил на землю две сумки и сказал: «Раздевайтесь». Я начал было протестовать, но поймал взгляд сержанта, который стоял возле одного из автомобилей.
Я безропотно стащил с себя одежду и кинул ее в сумку, затем положил туда же свою униформу и застегнул молнию.
— И этого тоже, — сказал frère, пнув Сквернослова в бок.
Тот дернулся и охнул. Его рот раскрылся. Я принялся механически сдирать с него его вонючий неопрен и эластичное спандексовое белье для развития мускулов. К этому времени микробы меня уже не заботили.
Frère наблюдал за мной, не переставая ухмыляться. Я уставился себе под ноги, удивляясь, каким образом я дошел до того, что играю роль няньки при этом испорченном безголовом придурке.
Четверо frères в силовых панцирях взмыли на крышу с улицы, держа за углы поднятый микроавтобус скорой помощи. Они поставили его на крышу, распахнули дверцы, и оттуда высыпал наряд одетых в белое медиков. Тому из них, который безразлично ощупал мою мошонку на предмет паховой грыжи, а затем уколол меня несколькими далекими от стерильности шприцами, не мешало бы помыться, да и его белый халат тоже неплохо было бы постирать. Когда он нагнулся, чтобы осмотреть Сквернослова, его карман оттопырился, и я увидел целую коллекцию миниатюрных бутылочек красного «Джонни Уокера». Он чпокнул меня в плечо каким-то степлером-мутантом, который жег как черт знает что.
— А с этим что не в порядке? — спросил он меня, в первый раз открыв рот.
— Может быть, сотрясение, может быть, позвоночник. К тому же, кажется, у него вывихнуто плечо.
Медик на минуту скрылся в недрах микроавтобуса, затем появился вновь в просвинцованном переднике, волоча за собой какой-то громоздкий ящик. С испугом осознав, что это переносной рентгеновский аппарат, я протолкался сквозь толпу, чтобы оказаться позади него.
— Так… Сотрясения нет, позвоночник в порядке, — объявил медик после того, как долго вглядывался в окуляр аппарата. — Годен, — добавил он про себя, делая заметку в электронном блокноте.
Медики убрались с крыши тем же способом, каким прибыли сюда, и frères с военной быстротой и четкостью ретировались в монтажные корзины.
Я прекрасно понимал, что должно за этим последовать, но тем не менее с моих губ сорвалось непрошеное ругательство. Frères в своих корзинах развернули в нашу сторону огромные воздуходувки и накрыли нас облаком едкого дезинфектанта, от которого у нас сразу загорелись носовые пазухи. Трастафара, как мужчины, так и женщины, завопили и кинулись к колючей проволоке, затем повернулись и побежали обратно к центру крыши. Над моей головой послышался смех frères. Я оставался стоять где стоял, позволяя себе пропитаться этой гадостью, один раз, затем второй и третий. Я как раз собирался посмотреть, по-прежнему ли Сквернослов лежит на боку, когда он вновь застонал, сел и вновь грязно выругался.
Шатаясь, парень все же поднялся на ноги, столкнулся со мной, отодвинулся и вновь покачнулся, когда его обдала последняя струя жидкости. Дезинфектант быстро испарялся, кожа после него оставалась стянутой и покрытой пупырышками.
Сквернослов медленно, как древний ящер, повел головой из стороны в сторону. Его глаза сфокусировались на мне, и он ухватил меня за плечо.
— Какого хера ты со мной сделал, ты, пидор? — его рука сжималась все крепче, сдавливая мне ключицу.
— Остынь, — умиротворяюще сказал я. — Мы в одной лодке. Нас мобилизовали.
— Где моя одежда?
— Вот в этой сумке. Нам всем пришлось раздеться, пока нас опрыскивали. Слушай, ты не мог бы отпустить мое плечо?
Он послушался.
— Тебя, братан, может быть, и мобилизовали. Что до меня, то я сваливаю! — Он расстегнул молнию на сумке и принялся натягивать свою гражданскую одежду.
— Слушай, парень, так ты ничего не выиграешь. Держись лучше тихо — пусть все уладится само собой. Ты добьешься только того, что тебя пристрелят.
Но Сквернослов, не обращая на меня внимания, двинулся по направлению к двери, из которой мы вышли на крышу. Ему пришлось три раза пнуть ее ногой, прежде чем она затрещала и подалась. Я посмотрел вверх, на frères в корзинах — они спокойно наблюдали за происходящим.
За высаженной дверью ждал маленький жилистый frère. Широко улыбаясь, он вышел навстречу Сквернослову. Тот саданул его в солнечное сплетение, и frère тихо ухнул, но улыбка не сошла с его лица.
Сквернослов взял его в захват и оторвал коротышку от земли. Frère сносил избиение, как мне показалось, довольно долгое время — он лишь уворачивался, чтобы избежать ударов, нацеленных в пах и в лицо. Все трастафара на крыше примолкли, глядя на них и ежась от холода.
В конце концов frère решил, что с него достаточно. С легкостью разорвав захват, он спрыгнул на землю и тут же ударил Сквернослова по обоим ушам одновременно. Тот пошатнулся, и коротышка-frère осыпал его градом жестких, коварно-коротких ударов в ребра. Я услышал треск.
Сквернослов начал валиться на землю, но frère поймал его, поднял над головой и тяжко, как копер сваю, всадил в гравий. Там парень и остался лежать без движения. Голова его была вывернута под таким углом, который не позволял предположить, что он сможет когда-либо подняться.
Frères слезли со своих вышек; один из них закинул Сквернослова за плечо, словно мешок с картошкой, и понес вниз по лестнице. Убивший его коротышка отступил назад в дверной проем и притворил за собой сломанную дверь.
— Одевайтесь, — провещал силовик с громкоговорителем.
Нас согнали вниз по лестнице без единого слова. Толпа двигалась с абсолютной покорностью, и я понял логику действий либертинцев. Устрашенные, с упавшим до нуля сахаром в крови, томимые жаждой, мы не оказывали совершенно никакого сопротивления.
В помещении на третьем этаже кабины и столы были все составлены в один угол, чтобы освободить наибольшее пространство. На расчищенном месте стояло несколько длинных столов, на которых были водружены промышленных размеров котлы с каким-то варевом. Оно исходило паром, но пахло пресно и совершенно не вдохновляюще. Мой рот наполнился слюной.
— Постройтесь в колонну по одному, — скомандовал вчерашний сержант, ждавший нас у одного из котлов в переднике поверх формы и с черпаком в руке.
Он внимательно оглядывал каждого из трастафара, по очереди подходивших к нему с большими мисками в руках, накладывая им тщательно отмеренное количество разваренных овощей и комковатого картофельного пюре и заливая все это бурой маслянистой подливкой. Каждому из нас выдали также по черствой французской булке и по чашке апельсинового сока.
Мы расселись на полу и жадно принялись за еду, поставив миски на колени. Здесь, во всеобщей сумятице, frères расслабились и позволили мужчинам и женщинам вновь смешаться.
Любимые находили друг друга и надолго сливались в объятиях, а затем ели в молчании. Я ел один, прислонившись спиной к стене и наблюдая за остальными.
После того, как все получили свои порции, сержант принялся расхаживать между группами людей, поминутно наклоняясь, чтобы что-нибудь сказать или пошутить. Он хлопал людей по плечам, раздавал сигареты, и вообще был очень мил и любезен.
Наконец он подошел ко мне.
— Здравствуйте, monsieur Розен.
— Здравствуйте, сержант.
Он присел возле меня.
— Как вам еда?
— О, очень неплохо, — ответил я без иронии. — Хотите булки?
— Нет, благодарю.
Я оторвал от батона кусок и принялся подбирать им подливку.
— Очень жаль, что так получилось с вашим другом, там, на крыше.
Я выразил протест. Сквернослов вовсе не был моим другом, а я знал, что в ситуациях, подобных этой, необходимо проводить четкие разграничения относительно своих привязанностей.
— Вот как, — он задумчиво посмотрел на трастафара. — Однако вы понимаете, почему это должно было произойти?
— Полагаю, что да.