В анемичном солнечном свете апрельского утра нас вывели наружу, чтобы отвести на смерть.
О, конечно, они не сказали нам этого.
— Вы — связные, — сказал нам frère, когда мы стояли посреди улицы. Он был в лейтенантских нашивках, хотя в ухе у него была только одна серьга, и говорил в рупор, чтобы быть услышанным за выстрелами, щелкавшими по соседним строениям, как разъяренные псы. — Мы сейчас выбиваем бланков из этого округа, — продолжал он. — Бои идут за каждое здание, и наш расход боеприпасов очень высок. Мы не можем позволить себе терять бойцов, чтобы подносить патроны к нашим позициям, так что эта работа возлагается на вас. Следуйте за мной, monsieurs.
Он сделал шаг, направляясь к углу дома. Я тронулся следом за ним — вряд ли имело смысл задерживаться, чтобы меня застрелил кто-нибудь из угрюмолицых охранников.
В конце следующего квартала группа frères залегла позади развороченного «ситроена». Выстрелы раздавались откуда-то из-за строения через улицу от них. Наш лейтенант подобрался к группе за разбитой машиной и обменялся с ними несколькими словами.
— На, бери, — сказал капрал, кидая мне холщовую сумку. Я поймал ее и был вынужден подавить несколько весьма армейских выражений — эта штука весила чуть ли не тонну. Она глухо брякнула с таким звуком, словно была набита дешевыми игрушками. Все тут же объяснилось, когда я заглянул внутрь и увидел, что в ней лежат пластмассовые магазины.
— Не ты, — сказал лейтенант. Он указал на последнего из отставших, подошедшего к «ситроену». — Друг мой, настало время тебе выполнить свою работу. — Он сделал мне знак; я пожал плечами и перекинул сумку опоздавшему — костлявому трастафари, на щеках которого еще оставались следы временной татуировки. Трастафари выронил сумку — и уж он-то не постеснялся высказать свое мнение о ее весе.
— Подними, — приказал лейтенант. — От того, насколько хорошо ты донесешь ее, может зависеть твоя жизнь. В этом здании через улицу находится наша боевая бригада. Ты принесешь им эту сумку и спросишь, не слышно ли чего-нибудь от бригад, которые находятся дальше по кварталу. Проклятые бланки снова глушат нам связь.
Я посмотрел вдоль линии, нарисованной лейтенантским пальцем. Расстояние показалось мне не таким уж большим. Еще пару недель назад я не стал бы особенно раздумывать над тем, чтобы перейти улицу, даже имея в виду парижское движение.
Пробираясь через обломки, парень дошел до угла последнего здания на нашей стороне улицы. Он выглянул на ту сторону, напомнив мне одного старика, которого я время от времени видел на Рю Техас — у того уходила целая вечность, чтобы собраться с духом и бросить вызов движению на нашей узкой улочке. Пыль придавала лицу трастафари такой же серый оттенок, как и у того старика. Полагаю, я и сам должен был чувствовать дурноту, но не припомню, чтобы я вообще чувствовал что-либо.
Я увидел на той стороне улицы и немного дальше какое-то движение — должно быть, боевая бригада торопила своего связного. Парень обернулся и посмотрел в нашу сторону, и я был поражен тем, насколько широко были открыты его глаза и насколько белыми они выглядели. Лейтенант небрежно махнул рукой, посылая его вперед; впрочем, пистолет в лейтенантской руке придавал жесту гораздо больше значительности. Парень пустился бежать.
В следующую секунду он уже не бежал, а темно-красная лужа растекалась по pavé[35] из-под его скрюченного тела. Я не слышал выстрела, и парень тоже не издал никакого звука — если не считать пыльного шаркающего удара тела о камни. Однако для нашего лейтенанта, очевидно, это вовсе не стало такой уж неожиданностью.
— Ты засек? — спросил он капрала. — Давай, быстро!
Капрал кивнул, одновременно махнув рукой одному из своих сотоварищей, который передал ему что-то слишком маленькое, чтобы я мог разглядеть; капрал воткнул эту штуку в гнездо пуленепробиваемого ноутбука. Второй frère поднял большие пальцы вверх и вскинул на плечо закопченную, зловещего вида винтовку. Затем он шагнул из-за угла на улицу, приложил винтовку к плечу, выстрелил и шагнул назад, под прикрытие рябой от пуль стены. Где-то вне моего поля зрения взорвалось одно из зданий.
Звук был такой, словно он поднял на воздух половину города. Это было все равно что находиться внутри грозовой тучи; я инстинктивно прижал руки к ушам в запоздалой попытке защитить их. Невероятный шум еще не стих, когда наш лейтенант подобрал с земли еще одну такую же сумку, вручил ее мне и скомандовал:
— Иди.
Вплоть до этого момента я пребывал в оцепенении, лишь глядя на происходящее, но ничего толком не видя. Когда мои пальцы сомкнулись на ручке сумки, и я ощутил грубое волокно, царапающее мою ладонь — это было все равно, как если бы я внезапно выплыл на поверхность теплого озера, оказавшись на свежем, леденящем воздухе. Именно в этот момент я понял, что Сисси умерла. Что мы все умерли. Не было смысла обманывать себя: скорее всего, они убили ее в тот же самый день, когда устроили налет на «Диалтон». Существовало множество самых различных вариантов того, как именно это могло произойти, и ни один из них не имел для меня никакого значения.
— Идите вы все на хрен, — спокойно сказал я и вышел на улицу.
Я не побежал — какой был в этом смысл? Я шел так, словно просто решил прогуляться до угла, чтобы купить себе ленч. Если бы я мог, я начал бы насвистывать какую-нибудь беззаботную мелодию, что-нибудь из Мориса Шевалье или Бой Джорджа. Но мой рот был слишком сухим, чтобы у меня могло получиться достаточно беззаботно.
Я прошел мимо трастафари, нелепо скорчившегося в пыли на мостовой. Я приостановился, чтобы взглянуть в том направлении, откуда, по-видимому, был произведен смертельный выстрел, и был удивлен, увидев, что здание в конце квартала осталось по большей части целым. Этот ужасный взрыв, чья финальная басовая нота не отзвучала еще до сих пор, был вызван разрушением всего лишь одной комнаты. Несчастная chambre[36], вместе с окном — и, очевидно, вместе с бланком-снайпером, укрывавшимся за ним, — была вырвана из здания, как гнилой зуб. И вот теперь я вышел на прогулку, чтобы наш лейтенант мог посмотреть, нет ли здесь еще и другого снайпера. Сейчас я понимаю, что, видимо, именно это и означало «сражаться за каждое здание и за каждую комнату» — но в тот момент я не думал ни о чем. Я ничего не чувствовал. Я просто шел.
Выстрела не было. Длинная очередь не прорезала мою спину, вырывая наружу легкие наподобие крыльев за моей спиной.
Я достиг здания, к которому направлялся, и обнаружил, что боевая бригада уже покинула его, перебравшись во двор и дальше, в следующий квартал. Меня ждал одинокий чумазый frère. Схватив мою сумку, он сплюнул мне под ноги и заторопился, спеша присоединиться к своим товарищам. Подозреваю, что ему пришлось не по вкусу мое sangfroid[37].
За то время, пока ко мне подходил наш лейтенант с остальными новобранцами, мне предоставилась возможность немного подумать. Я стащил с себя жесткую новенькую футболку и тканый пояс, закопав их под обломками. Я не знал, что именно они собой представляли, но был абсолютно уверен, что они имели какое-то отношение к тому способу, которым наш лейтенант оказался способен с такой точностью установить местонахождение снайпера, прикончившего костлявого трастафари. Frères могли меня убить — но я не собирался давать им возможность получить от этого какую-либо выгоду.
Нас прогнали через разрушенное здание вслед за боевой бригадой. Еще одно тело, лежавшее посреди следующей улицы, молчаливо свидетельствовало о наличии где-то поблизости другого бланка-снайпера. Лейтенант показал на сумку с боеприпасами, валявшуюся рядом с телом — принадлежавшим, как я теперь увидел, тому самому чумазому frère, которого я заставил играть в догонялки, — и сказал мне:
— Не стоит оставлять это пропадать. Прихвати ее с собой.
Я широко улыбнулся.
— С радостью, — ответил я. — Но свой компьютер вы можете выключить. — Я развел руки и пожал плечами: — Пояса нет. Футболки тоже нет. И пользы от меня тоже нет! — Я совершенно уверен, что захихикал при этом; вся сцена носила не менее сюрреалистический оттенок, нежели ночь, проведенная в клубе трастафара.
Прежде, чем лейтенант успел мне ответить или сделать что-нибудь, между нами шагнул frère с наушниками на голове.
— Лейтенант, — сказал он. — Monsieur le sergeant Abalain[38]хочет с вами поговорить.
И вдруг ни с того ни с сего лицо лейтенанта покрылось бледностью — не меньшей, чем на лице мертвого трастафари. Это произвело на меня впечатление: я никогда не подумал бы, что офицер может настолько испугаться сержанта, пусть даже такого ядовитого, как Абален. Лейтенант взял наушники, надел их, прикрыл глаза и начал слушать.
— Это была футболка, — сказал Абален.
Мы сидели в его кабинете, в перестроенном многоквартирном доме девятнадцатого века. Из окна я мог видеть офисный центр, служивший мне бараком на протяжении первых недель моего кошмара.
— Их делают из специальной ткани, пронизанной датчиками. Они были разработаны для лечения раненых на поле боя — датчики регистрируют направление и скорость любого предмета, который ударяется в ткань. Ну, а мы несколько модифицировали их, вшив в воротник маленькие передатчики. Это очень удобный способ определять местонахождение снайперов — тем более что ни бланки, ни пенисты до сих пор не знают, что мы располагаем такой возможностью. — Он развел руками и улыбнулся. — Разумеется, ваше назначение на эту работу было ошибкой.
Я отхлебнул из бокала, который дал мне Абален. Вино было хорошим, с богатым и полным букетом; танины почти полностью выветрились, но вино еще сохраняло легкий привкус ежевики. Подозреваю, что оно пролежало в чьем-то погребе добрый десяток лет, прежде чем было призвано внести свой вклад в Дело.