Я вовсе не хочу лишить людей радости. Поверьте мне.
Я хочу лишь избавить вас от нежелательной беременности, сердечной боли и риска подцепить неизлечимое заболевание — а ведь все эти вещи являются потенциальными последствиями любого сексуального контакта. Простая надежда на то, что с вами этого не случится, не защитит вас. Оглянитесь вокруг. Ни одна из этих девушек тоже не думала, что такое может случиться с ней.
Что сможет сделать «УПОР»? Почувствовать, когда ваш потенциальный партнер неискренен с вами. Измерить его (или, если речь идет о партнерше-лесбиянке, ее) степень влечения и верности.
Чего «УПОР» сделать не сможет? Найти вам совершенного партнера. Защитить вас от эмоциональных страданий, если вы полюбите человека, который откажется ответить на вашу любовь.
Я рассказываю об интимнейших подробностях своей жизни не ради денег, но только для того, чтобы засвидетельствовать правду.
Мне казалось, что я любил Серетту. Лишь когда я понял, какого рода личность она в действительности собой представляет, я научился презирать ее.
Так почему же Ричард Дерринджер («Это моя вина», «НЙКО», 23 апреля) не подождал, пока он поймет, какого рода личность я «в действительности» собой представляю, прежде чем изнасиловать меня?
Как мать Серетта оказалась совершенно несостоятельной. Причем несостоятельной публично. Книга-интервью ее дочери «Руки прочь от моего тела» двадцать недель держалась в списке бестселлеров на «amazon.com» и была продана в большем количестве экземпляров, чем ее собственная книга. И что только на нее нашло, когда она согласилась сниматься для «Более реального мира»?
Джинни оставила на кухонном столе записку: «Ушла к папе на выходные». Кроме этого, она оставила пол-галлона молока, теперь уже скисшего, и полную раковину грязной посуды. Серетта начала прибираться: привычное занятие.
Зазвонил телефон — это был тот симпатичный социолог, с которым она познакомилась на своей последней лекции.
— Я тут подумал, — сказал он, — не найдется ли у вас времени на чашечку кофе?
Тогда он ей понравился: он задавал умные вопросы и казался человеком вдумчивым, таким, который может быть внимательным к другим.
— Я не пью кофе, — сказала Серетта.
— Ну хорошо, тогда как насчет чая?
Ее сердце бешено стучало, она вся покрылась потом. То ли это бесновался ее «УПОР», и этот человек не стоил доверия, то ли у нее был попросту старомодный приступ озабоченности.
— Может быть, выпьем вместе? — настаивал он.
«Смелее, — сказала она себе. — У тебя есть защита».
— Ну ладно, — согласилась она. — Когда?
— Этим вечером подойдет?
— Где мы встретимся? — спросила она.
— Как насчет «Чайного бара» в «Хилтоне»? — предложил он.
Она повесила трубку.
Даже если бы ее «УПОР» дал ей зеленый свет, она сомневалась, что смогла бы спать с ним. Она не заслуживала настоящей связи. Ей было трудно, по-настоящему трудно быть одной все эти годы, пытаясь в одиночку поднять дочь на ноги. Серетта любила Джинни больше, чем смогла бы сказать. Могла ли она простить себе, что, несмотря на это, порой пыталась представить, как сложилась бы ее жизнь, если бы она все же сделала аборт?
Льюис Вебстер, адвокат истца, Ричарда Дерринджера: А сама ты с кем хотела бы жить?
Джинни Вуото: С моим отцом. Мне кажется, он будет гораздо менее требовательным ко мне.
Льюис Вебстер: Тебе когда-нибудь казалось, что твоя мама не любит тебя?
Джинни Вуото: Конечно. То есть а что мне еще остается думать? Все указывает на это. Вот, например, что бы было, если бы моя мать использовала свою «Упорную Девку» еще до того, как забеременела? Судя по тому, что она мне говорила или когда-либо писала о моем отце, я совершенно уверена, что она не стала бы затевать эту связь с ним, если бы только «знала, чем это пахнет». А если бы она, ну, вы понимаете, не стала этого делать, то я бы вообще не родилась на свет! И тогда она, может быть, и была бы счастливее, удовлетвореннее и так далее — но я-то по-прежнему оставалась бы яйцеклеткой! Вот почему я хочу уйти жить к отцу.
Это не было преднамеренно. Серетта совсем не собиралась шпионить.
Она вошла в комнату Джинни, чтобы открыть окна и проветрить помещение. Уходя, она прихватила с собой ворох одежды для стирки, и затем, уже в прачечной, стала раскладывать вещи Джинни по цвету. Вот тогда-то Серетта и обнаружила в одном из карманов упаковку противозачаточных таблеток.
Первым ее побуждением было спустить таблетки в унитаз, но что-то заставило ее остановиться. Дрожащими руками она положила упаковку обратно в карман джинсовой куртки, потом отнесла все вещи Джинни обратно в ее комнату и оставила лежать там беспорядочной грудой, как и прежде.
Затем она взяла телефон и по памяти набрала номер Ричарда.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй, — отозвался он холодно.
Он до сих пор сердился на нее из-за этого слушания по делу об опеке. Он был в своем праве. Заставлять адвоката вытаскивать на свет давнишний арест Ричарда по обвинению в назойливом приставании к проститутке было с ее стороны ударом ниже пояса. Но здесь речь шла о матери, борющейся за своего ребенка — и, к счастью для нее, судьей был назначен человек консервативного и пуританского склада.
— Джинни у тебя?
Последовала неловкая пауза.
— Она не звонила мне уже несколько дней, — сказал он. — Что-нибудь не так?
— Нет, — сказала она. — Ничего.
Она повесила трубку.
Она разбила его брак, и он ненавидел ее. Его бывшая жена ненавидела ее. Джинни ненавидела ее. Иногда ей стоило больших усилий самой не возненавидеть себя.
Она решила отменить свидание, остаться дома и посмотреть телевизор.
Над ее головой слышалось тихое жужжание: камера автоматически щелкала кадр за кадром. Серетта швырнула в объектив книгой, умудрившись сшибить аппарат с его насеста.
— Шоу окончено, — сказала Серетта.
Она присела на фото-кушетку, сжав голову руками, продолжая следить за собой даже несмотря на то, что камера была разбита. «Боже мой, — думала Серетта, — ну почему Джинни не хочет позволить мне помочь ей? Почему она такая упрямая?»
Историческое свидание было назначено на сегодняшний вечер. Я попыталась вырезать мой чип ножом, но он сидел глубже, чем я думала, и кровища хлестала так, что мне пришлось отказаться от этой затеи.
Парня звали Эрик Какой-то-там, я познакомилась с ним в чате. Он обещал свозить меня пообедать, но не успели мы еще добраться до места, как он остановил свой фургон на парковке перед пустующим мебельным магазином. Мы перелезли назад, где вместо снятых сидений на полу была набросана гора подушек.
Я полностью стащила с себя брюки, но он оставил свои болтаться на лодыжках, словно у него не было времени, чтобы еще и разуваться. Я знала, что он меня не любит, и это было отлично. Я его даже толком не знала, да он мне не очень-то нравился.
То, чего я хотела, не имело никакого отношения к любви.
Моя «Упорная Девка» позволила мне поцеловаться с ним и даже немного потискаться, прежде чем включила свой электронный сигнал тревоги. Мне удалось временно отключить его, зажав рукой артерию и приостановив кровообращение, но по мере того, как события развивались дальше, умное устройство почуяло, что угроза по-прежнему нависает, и предприняло массированную атаку. Прежде всего оно выпустило в мою кровеносную систему химические поглотители, заставившие меня выдыхать какие-то азотистые соединения, которые эффективно ограничивали подачу крови к артериям, снабжавшим Эриков пенис. Его эрекция ослабела, и он отодвинулся от меня.
— Проклятие, — сказала я. — Прости.
Я могла бы дать ему более полное разъяснение. Мама весьма часто и подробно, с рисунками и диаграммами, в анатомически корректных терминах рассказывала мне, как в точности действует чип; она заставляла меня ходить на уроки сексуального образования с двухлетнего возраста.
Эрик выглядел смущенным, даже, пожалуй, рассерженным.
— Ты не виноват, — сказала я, чтобы утешить его. Мужское эго, сами понимаете. Я решила сделать ему миньет, чтобы он не так сердился. У него были там волосы — но по сравнению со всем остальным это было не так уж мерзко. Я даже возбудилась от мысли, что могу его так разжечь, что имею такую власть над ним.
К сожалению, моя «Упорная Девка» оказалась упорнее, чем я предвидела. Она атаковала мою иммунную систему. Из носа у меня потекло, в глазах набухли слезы, в глотке запершило, и мне пришлось выпустить его пенис изо рта, чтобы перевести дыхание. Я вся покрылась волдырями и начала разбухать, как политая жиром индейка.
— Черт! — сказала я. — Мне ужасно жаль.
Эрик вскочил и начал натягивать штаны.
— Нет, подожди, — сказала я. — Я в порядке. Мы еще можем сделать это!
Я никак не могла перестать реветь, так же, как не могла прекратить приступы сухого кашля и ливень соплей.
— Как-нибудь в другой раз, — сказал он, ринулся к двери, отпер ее и выпихнул меня из машины.
Я засунула лифчик и трусики в карман. До дома было пятнадцать минут ходу.
Мама еще не спала — репетировала речь к какой-то конференции. То ли она не смотрела на мониторы, то ли не подавала виду. Я чихнула, потом закашлялась, потом уронила свои принадлежности на пол. Это было здорово — даже не пытаться скрыть, что произошло.