«Я умру, а эта фреска продолжит жить», – мысленно сказал себе Лиссай.
Нет, как-то не вдохновляет.
«Каждый, кто пройдет здесь, увидит ее, и на сердце у него мгновенно станет теплее».
Хм, тоже мимо.
Ведь здесь почти никто не ходит, кроме пары садовников. Но им, должно быть, эта недоделанная фреска уже так надоела, что они и вовсе предпочли бы ее закрасить. А если она им нравится – то она нравится им именно такой, какая она сейчас. Их души уже просветлели, все, дальше некуда.
«Вселенная не терпит проекты, повисшие в воздухе недоделанными. Она подарила тебе энергию на них – а ты что? Так нельзя. Это нарушает гармонию бытия».
Гармония бытия – это, конечно, важно, но…
Лиссай вздохнул, затем откинул кисть в траву и, потерев глаза руками, неожиданно громко и яростно прорычал:
– Черт возьми, да я просто должен дорисовать ее, чтобы больше не думать об этом!
Пара птичек, сидевших на стене, с испуганным писком сорвалась с места, и вскоре шорох их крыльев и возмущенное чириканье растворились в густых зарослях самой уединенной части дворцового острова.
Как же сложно возвращаться к работам, которые начал давным-давно, считай, в прошлой жизни.
Хотя нет, действительно в прошлой жизни.
Он успел побывать в плену в Хаосе, умереть, возродиться в новом теле, прожить четыре года в чужом мире, мотаясь там между ролями мафиози и любимого пациента психбольницы, прошататься еще по несметному количеству планет и, вернувшись домой, обнаружить, что здесь прошла всего одна неделя и никто даже не заметил его отсутствия.
Ох.
Лис помотал головой.
По лесному счету этой фреске всего три года. Три. Не восемь. Я вполне в состоянии ее завершить. И не перерисовывать с нуля.
Принц, задумчиво барабаня пальцем по губам, прошел вдоль стены туда-сюда, искоса поглядывая на фреску и прикидывая, как лучше ее «добить».
Дорисовать так, как он умеет теперь? Ведь он находил возможность практиковаться в живописи даже во время скитаний, буквально выгрызал ее у своей жестокой, денежно-кровавой повседневности в том огромном городе, который прятался между теплым синим океаном и горячими желтоватыми степями, где блеск и шум высотных центральных улиц контрастировал с мраком и грязью трущоб. Где в порту белоснежные щеголеватые яхты соседствовали с заржавевшими старыми катерами. Где пахло раскаленным металлом и бензином, всевозможными парфюмерными отдушками и рвотой, где каждый второй ходил в темных очках и каждый первый был лицемером. Где в людных местах одиночества было еще больше, чем в заброшенных зданиях, и где, сбежав из больницы, Лиссай около месяца жил на автомобильной свалке, пока его не забрали к себе фальшивомонетчики, восхищенные его магией иллюзий.
Впрочем, «восхищенные» – не то слово. Тех, кем восхищаются, не приковывают к батарее, чтобы они не вздумали сбежать.
Он просто был очень полезным питомцем для картеля, вот и все.
Лиссай помотал головой, выныривая из воспоминаний. Это все уже неважно. Он дома. В Лесном королевстве. Он снова принц и даже больше не сумасшедший.
Итак, фреска.
Надо учитывать, что, если он допишет ее в своем нынешнем стиле, будет видна разница между старой и новой частями.
А дорисовывать, мимикрируя под себя прежнего… Интересно, это вообще возможно? Да и как-то странно делать фигуральный шаг назад в своем развитии.
С другой стороны, можно рассматривать это не как временную деградацию, а как дар ностальгии, прошлому себе – чистому, наивному, мечтательному – тому, кто уже никогда не вернется и по кому нынешний Лиссай, будем честны, иногда тоскует так, что хочется выть и до крови сгрызать костяшки пальцев.
Решено. Постараюсь написать так, как написал бы я прежний.
– Но смогу ли я? – вслух пробормотал Лиссай, пятясь от стены и окидывая ее цепким взором.
– Сможешь что, милый? – вдруг раздался позади него нежный женский голос, хорошо поставленный благодаря лучшим в королевстве преподавателям и большой практике на балах и государственных торжествах.
Ищущий, успевший почувствовать приближение незваной гостьи за пару секунд до ее реплики, обернулся.
– Доброе утро, матушка, – он вежливо поклонился.
Ее величество Аутурни, лесная королева, как всегда, была невозможно хороша. Лилейного цвета платье в традиционном шолоховском стиле, аккуратная диадема на собранных в замысловатую прическу роскошных локонах, туфли, похожие на лепестки роз, – ее красота никогда и никого не могла оставить равнодушным, сколько бы раз ты ее ни видел. И пусть Лиссай был не в силах полноценно разобрать черты ее лица из-за скрывающих их потоков унни, он хорошо помнил, насколько это лицо прекрасно.
Аутурни была легкомысленной, ветреной и, скажем прямо, не самой умной женщиной королевства, но в то же время в ней было кое-что поистине замечательное, что резко выделяло ее среди остальных жителей острова-кургана. А именно: энергия вокруг нее всегда казалась светлой. И эмоции королевы – даже в моменты досады, злости, крайних проявлений женского коварства, зависти, ревности и всего такого прочего – были далеко не такими темными, как у большинства живущих и служащих во дворце.
Лиссай никогда никому не говорил об этом, но он, вообще-то, любил свою мать и даже в некотором смысле гордился тем, что он ее сын.
Хотя, конечно, регулярно шастающие по дворцу фавориты вызывали у него нестерпимое желание закрыть лицо рукой и пробормотать: «Нет-нет, я не из этой семьи, я приемный».
– Я могу тебе чем-то помочь? – Аутурни, раскрыв веер, с интересом смотрела то на младшего сына, то на фреску. Две фрейлины, сопровождавшие ее, стояли поодаль, там, где зеленая тропинка сквозь заросли сирени казалась пятнистой из просеянных деревьями солнечных лучей. – Может, советом?
– У меня все хорошо, благодарю, – Лиссай прижал руку к сердцу. – Просто собираюсь с духом, чтобы дорисовать старую работу.
Аутурни наклонила голову и удивленно заморгала.
– А зачем тебе это делать? – непонимающе спросила она.
Лис вздохнул. Какую бы из причин ей озвучить?
– Просто чувствую, что надо, – наконец произнес он.
– Тебе она настолько нравится? – продолжала любопытничать Аутурни, приближаясь к стене и проводя пальчиком по некоторым элементам рисунка. Фреска изображала игроков в тринап и была напоена светом, словно самый жаркий летний день. – Если не настолько, не мучайся, оставь ее. Когда я заполняю дневник, а потом забываю о нем на несколько дней, то мне уже не хочется возвращаться к нему. Тогда я просто заказываю новый – с воодушевлением, с радостью! Зачем заставлять себя идти назад, если этого можно избежать?
– А что ты делаешь со старыми дневниками? – спросил Лис. – Выбрасываешь?
Аутурни серебристо рассмеялась.
– Нет, конечно, зачем выбрасывать хорошие вещи! Я просто оставляю их лежать на тумбочке возле кровати.
Лиссай двинул бровью.
– А потом?.. Я не помню к-коллекции незаполненных дневников в твоих покоях.
Королева как-то растерялась. Затем неуверенно оглянулась на фрейлин. Лис не помнил, как их зовут, но зато вспомнил кое-что другое: взаимодействие именно этих двух фрейлин было максимально эффективным в плане обеспечения счастливой жизни ее величества.
А именно: одна из фрейлин была спокойная, достаточно суровая и рациональная. А вторая – мечтательная, восторженная, хихикала чаще, чем разговаривала. Первая видела в Аутурни наивную красавицу, за которой только глаз да глаз, а вторая – ролевую модель, за которой хочется повторять.
Вместе они действительно были отличными спутницами для матери Лиссая. Избавляли ее от неприятностей и в то же время поддерживали энтузиазм.
Сейчас та из них, что посуровее, вежливо проговорила:
– Мы уносим старые дневники в специальный ящик в вашей гардеробной, ваше величество, – пауза. – А через полгода уничтожаем их.
Та-да! Казалось, от этих слов гром разорвал ясное синее небо.
– О нет! – Аутурни расширила прекрасные глаза и от волнения стала гораздо активнее махать веером. – Как так?! Мои дневники?
Зачем?!
– Так приказал его величество Сайнор, – фрейлина, привычная к жеманной эмоциональности королевы, не паниковала, хотя Аутурни свободной рукой уже отчаянно хваталась за сердце, а взгляд у нее стал жалобным и умоляющим. – Он сказал, что вы заводите новые дневники трижды в месяц, нет никакого смысла хранить столько бумаги. А с учетом того, какие сведения вы, бывало, в них записываете, это еще и опасно для репутации Дома Ищущих.
– Но почему ты не предупредила меня о его приказе, Наннис?! – в уголках глаз Аутурни уже собирались блестящие слезинки. – Почему я узнаю об этом только сейчас?!
Лис молча протянул матери тканый платок, взятый им для того, чтобы протирать руки от краски, однако пока что безупречно чистый.
– Я предупредила, – Наннис терпеливо поклонилась, вторая фрейлина эхом повторила за ней. – Но это было в то время, пока во дворце жил господин Полынь из Дома Внемлющих, и вы, возможно, не обратили внимания на мои слова, будучи слишком взволнованной всем происходящим.
Лиссай закатил глаза.
Этот Ловчий, о да. Надеюсь, он сейчас икает.
– Ах, господин Полынь… – взгляд Аутурни на мгновение затянулся мечтательной дымкой, но потом она встрепенулась и вскрикнула: – Получается, это месть Сайнора!.. Как он холоден, как он расчетлив! Его удары всегда приходятся в цель!.. Мои дневники!.. Надо срочно пойти к мужу и обговорить случившееся.
– А может, не надо?.. – пробормотала Наннис так тихо, что взбудораженная, как перепелка, королева не услышала – зато услышал Лиссай и мысленно согласился с фрейлиной.
Но если Аутурни зажигалась какой-то идеей, то весь остальной мир переставал для нее существовать. В такие моменты ей, действительно, можно было говорить что угодно – она все беспечно пропускала мимо ушей. Вот и теперь королева напрочь забыла о своем любопытстве насчет фрески сына: все ее помыслы уже были устремлены к тронному залу, где в это время дня обычно находился Сайнор, слегка задолбанный ежедневным непрекращающимся потоком государственных дел.