Полковник Сулейман развивал тем временем мудрые свои теории, послушай которых Муса не проиграл бы битвы. Ах, Сулейман, Сулейман! Нельзя хитрить с сыном великого султана, ты и не заметил еле скрываемой иронической улыбочки своего любимого начальника. А ведь это конец твоей карьеры. И дни свои ты кончишь разжалованным рядовым редифа очень скоро – 4 июня сего, 1877 года у Драмдагского хребта, зарубленный от плеча до пояса казацкой шашкою.
– Иди, Сулейман, оставь меня! – Только сейчас в грозных нотках приказа бывший адъютант расслышал собственную катастрофу.
Целую неделю Мухтар-паша не принимал явившегося в ставку Мусу Кундухова, хотя каждое утро за бригадным генералом приходил один из адъютантов главнокомандующего с повелением прийти в приемную и ждать. В приемной дежурный офицер из невысоких чинов отбирал у него, бригадного генерала, шпагу, как у арестанта, на глазах у презренных штабных офицеров и писарей.
Мухтар-паша, случалось, выходил из своих дверей и, проходя мимо, не удостаивал Кундухова и взглядом. Вечером шпагу отдавали с таким презрением на холопском лице, будто это не боевое оружие почтенного шестидесятилетнего воина, а просто какая-то железная палка. Уж лучше бы сразу под суд!
Под суд отдавать Кундухова Мухтар-паша, однако, не собирался – громкое это дело немедленно отозвалось бы в Стамбуле, и тогда уж самому главнокомандующему несдобровать. Пусть казнит себя сам.
А через неделю его допустили на военный совет – без шпаги. И он был готов провалиться сквозь землю, когда главнокомандующий поднял его с места вопросом:
– А что скажет досточтимый Муса-паша?
И досточтимый Муса-паша вынужден встать при всех в своем жалком безоружном виде.
Вот в этом жалком, безоружном виде и свершилась казнь. Ему самому стало ясно до слез, что никогда он не будет имамом – ни Большой Чечни; ни Малой, ни даже самого захудалого аула. Мухтар дал понять Мусе Кундухову то, что видел ушлый начальник Терской области Лорис-Меликов едва ли не с первого взгляда: раб ты, Муса, раб до мозга костей. Тем и отличаешься от Шамиля. И нечего виноватых искать!
5 июня, на следующий день после разгрома у Драмдагского хребта сильного отряда Татлы-Оглы-Магомета-паши, Мухтар-паша неистовствовал. Та самая операция, которую он дважды столь тщательно планировал, провалилась из-за жалких трусов офицеров, предавших своего отважного генерала Магомета-пашу, убитого в том бою. Вместо того чтобы собрать отряд и биться до последнего, едва только упал, сраженный пулей, Магомет, командиры доблестной турецкой армии первыми поддались панике и бросили собственных солдат на волю быстрых ног и счастливого случая.
Мухтар-паша тотчас же учинил следствие и суд – скорый и правый. Он разжаловал в рядовые больше половины офицеров, а двоих – полковника Турсуна и подполковника Максуда – велел выпороть розгами. А командовать экзекуцией послал, в назидание, Мусу Кундухова.
Таким причудливым образом состоялся акт прощения Мусы-паши. Шпагу ему вернули навсегда, а проигранное дело под Бегли-Ахметом изобразили лишь досадным эпизодом в войне, да и значение той конфузии померкнет рядом с катастрофой, постигшей анатолийскую турецкую армию меньше чем через полгода; он будет искать смерти своей и вместо смерти получит орден, но доверия к себе не вернет никогда. Что для русской армии обернется великим благом: отряд Кундухова раз и навсегда потерял стратегическое значение и до самого конца войны ему не дадут провести ни одной самостоятельной вылазки, а советами озлобленного и в злобе ясновидящего старого генерала молодой и самоуверенный Мухтар-паша будет, на свою голову, демонстративно пренебрегать.
Катастрофа
Если бы наместник его императорского величества на Кавказе Главнокомандующий Кавказской армией генерал-фельдцейхмейстер великий князь Михаил Николаевич был настоящим главнокомандующим, способным нести ответственность за жизнь каждого солдата, обеспечивать своим штабом победу над хитрым и ловким противником, он должен был бы принять какие-то меры в отношении Рионского отряда. Уж больно плохи там были дела: войска наши, терзаемые набегами аджарцев, науськанных турецкими эмиссарами, природным союзником турок – малярийным комаром, продвинулись по непроходимым болотам за целый месяц всего лишь на десяток верст.
За месяц Дервиш-паша прекрасно обосновался у Цихиздзирского хребта и остановил робкое наступление генерала Оклобжио. Турецкий флот тем временем высадил мощный десант в Сухуми и взял этот город. Так что там, на Черноморском побережье, и опасно, и бесславно. Зато Действующий корпус за каких-то две-три недели войны отличился великолепно: без боя взяли Баязет, затем после блистательной операции пал Ардаган. Сладкий запах наград достиг чутких тифлисских ноздрей, и вот 29 мая 1877 года сам главнокомандующий со своим штабом и многочисленной свитою явился под стены осажденного Карса.
Положение командующего Действующим корпусом стало трудным и двусмысленным. Лорис-Меликов предвидел, какая суета и бестолковщина начнутся в армии, какие интриги заплетутся вокруг него: теперь каждое его слово будет доноситься до слуха великого князя в таких удивительных интерпретациях – хоть волком вой, но волчий этот вой августейшего слуха не достигнет. В первое же утро генерал-адъютант Лорис-Меликов обратился с просьбой к главнокомандующему, чтобы тот в порядке служебном и по долгу чести издал приказ о вступлении своем в непосредственное командование и распоряжение войсками. Так в 1829 году поступил Паскевич, а в 1854-м Муравьев. Действующий корпус, таким образом, прекращает быть отдельным, а его командир становится непосредственным подчиненным главнокомандующего и безусловно выполняет все его приказы.
– Да-да, ты, пожалуй, прав, я подумаю. День прошел, однако ж вечером никакого приказа не последовало.
– Ваше императорское высочество, положение обязывает меня напомнить вам об обещанном с утра приказе.
– Я помню, помню… Но знаешь, дело это сложное, семь раз отмерить нужно. Но моя канцелярия работает. Завтра приказ получишь.
Что ж, слово свое великий князь вроде как и сдержал, и поутру Михаилу Тариеловичу приказ был вручен. Да вовсе не такой, о каком просил. «Прибыв в войска Действующего корпуса, – говорилось в нем, – Я оставляю по-прежнему все распоряжения и действия на Командире корпуса».
Это означало, что все успешные действия корпуса будут отнесены на счет главнокомандующего по самому факту его руководящего и вдохновляющего присутствия в войсках, а любая неудача валится на голову ответственного лица – командующего Действующим корпусом.
Ситуация. Хоть в отставку подавай! Ох как раздосадовался на себя Михаил Тариелович, что тогда, в ноябре, лишь пригрозил отставкой и пожалел Кавказского наместника, перепугавшегося объяснений с императором по этому поводу. Теперь же отставка равносильна бегству с поля боя. Лорис-Меликов давно приучился не врать самому себе и трезво оценивать свои способности. Он был честный кавказский генерал и дара полководца в себе не ощущал. Тем более что со строевой службой распростился навсегда еще гвардейским поручиком ровно тридцать лет назад. Но он твердо чувствовал свой долг. Чувства долга и ответственности придавали решительности в трудный момент, но напрочь отнимали, когда перед ним стояли проблемы стратегического порядка без прямой угрозы вверенным ему войскам. Слишком близкий по тогдашнему положению своему к главнокомандующему Муравьеву в прошлую войну, он был свидетелем и участником катастрофы 17 сентября 1855 года, когда провалился штурм Карса. Страх повторить ту ошибку сковывал мысль, и его приходилось преодолевать каждое утро. Увы, не всегда успешно.
Последствия приказа дали себя знать сегодня же. Ситуация на Кавказском фронте после Ардагана существенно переменилась, и надо было менять первоначальный план действий. Главнокомандующий и начальник штаба армии Павлов категорически отказались давать не то что указания – хоть какие-либо рекомендации.
– Собери военный совет, пусть твои генералы и решают, – ответствовал великий князь.
Но соглядатая – штабного подполковника, адъютанта своего помощника князя Святополк-Мирского – на совет прислал, хотя и так нашлись бы доброжелатели и все ему расписали в самом желанном свете.
На заседании Лорис-Меликов поставил три вопроса.
Можно ли одновременно вести осаду Карса и наступать по направлению к Эрзеруму?
Если нельзя, то можно ли заняться осадой Карса и не обращать внимания на армию Мухтара-паши?
Нельзя ли полностью бросить осаду Карса и заняться исключительно разгромом Мухтара-паши?
Сам Лорис-Меликов склонялся к третьему варианту – пока турки не завершили мобилизации и обучения новобранцев, время работает на нас. Разгромив силами трех отрядов полевую армию Мухтара-паши, мы бы с меньшими затратами сил взяли Каре. Осада же крепости с оглядкой на растущую армию противника у себя в тылу только измотает наши войска и едва ли приведет к успеху.
Тут встал герой Ардагана генерал-лейтенант Гейман и, зажигаясь от каждой собственной фразы, повел речь о том, что вот, мы только достигли цели, еще немного – и крепость падет, а в такой близкий к победе момент командующий корпусом предлагает снимать почти завершенную осаду и гоняться по полям и хребтам за Мухтаром-пашой. На взгляд Василия Александровича, это не только малодушно, но и безумно.
– Враг в капкане, и мы его не выпустим! – заключил свою пылкую речь отважный генерал.
Федор Данилович Девель, начальник Ардаганского, бывшего Ахалцихского, отряда, говоря, обращался почему-то не к товарищам своим и даже не к командующему корпусом, а к подполковничку из свиты, адъютанту князя Мирского, ища как бы его благословения. А сам ведь генерал-лейтенант! Он тоже говорил, что не надо снимать осады, это-де, поднимет боевой дух турок, а наши солдаты, наоборот, не поймут нас, сочтут за малодушие и подумают, что сил у турок больше, чем у нас, станут их бояться…
Начальник штаба корпуса мрачно молчал, лишь кивком седой головы поддерживая Геймана и Девеля.