Отец, прошедший курс наук под руководством самого Василия Андреевича Жуковского, едва ли мог служить образцом. Все это западное гуманистическое образование, как верно надоумил наследника Константин Петрович Победоносцев – несомненно умнейший и достойнейший человек в отечестве, – только развалило стройную систему самодержавия, оставленную потомкам великим дедом – истинным русским царем Николаем Первым, распустило повсеместно крамолу и смуту, а страну надо держать крепко, в строгости и благочестии. Да-с, в строгости и благочестии.
Вот и держи, и не когда-нибудь, а сейчас, сегодня – ты уже вторые сутки монарх, самодержец!
– Не время, Константин Петрович, людьми разбрасываться, надо всем вместе идти вперед и исполнить волю отца моего.
Мысли Александра путались, куда делась решимость его, не раз выказанная при том же Константине Петровиче, – вмиг покончить с этим гнилым, разлагающим либерализмом, водворить повсеместно порядок, каков был при дедушке Николае, усмирить бунтовщиков и пропагаторов, окоротить казнокрадов и мздоимцев и вести империю к процветанию и спокойствию, не озираясь ни на какое «общественное мнение». Однако ж Победоносцев, увидев пропасть, разверзшуюся под ногами нового царя, объяснением не удовлетворился и прислал одно за другим два наставления бывшему воспитаннику своему. В первом, находясь под впечатлением от слез своих лакеев и кухарок по убиенному царю, Константин Петрович советовал учредить для простого богомольного народа на месте гибели императора на берегу канала часовню. Константин Петрович не был бы Константином Петровичем, если б к сентиментальным мольбам не прибавил злой, яростной желчи: «Пусть шумит вокруг проклятая петербургская интеллигенция со всеми ее безумными звонцами; тут будет святая тишина для русского сердца». А в вечернем, всего час спустя, письме указал и адрес «проклятой».
«Ваше Императорское Величество! – писал старый и надежный слуга престола. – Не могу успокоиться от страшного потрясения. Думая об Вас в эти минуты, на кровавом пороге, через который Богу угодно провесть Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас – страхом неведомого, грядущего на Вас и на Россию, страхом великого, несказанного бремени, которое на Вас ложится. Любя Вас как человека, хотелось бы, как человека, спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но на это нет силы человеческой, ибо так благоволил Бог. Его была Святая воля, чтобы Вы для этой судьбы родились на свет, и чтобы брат Ваш возлюбленный, отходя к Нему, указал Вам на земле свое место. Народ верит в эту волю Божию и по Его велению возлагает надежду свою на Вас и крепкую власть, Богом врученную Вам. Да благословит Бог! Да ободрит Вас молитва народная, а вера народная да даст Вам силу и разум править крепкой рукой и твердой волей.
Простите, Ваше Величество, что не могу утерпеть и в эти скорбные часы подхожу к Вам с своим словом: ради Бога, в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решительное значение, не упускайте случая заявить свою решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: „Я так хочу, или я не хочу и не допущу“.
Гнетет меня забота о Вашей безопасности. Никакая предосторожность не лишняя в эти минуты. Не я один тревожусь: эту тревогу разделяют все простые русские люди. Сегодня было у меня несколько простых людей, которые все говорят со страхом и ужасом о Мраморном дворце. Мысль эта вкоренилась в народе.
Смею еще напомнить Вашему Величеству о Баранове. Это человек, преданный Вам, – я знаю, – и умеющий действовать, когда нужно. Его ждут из Ковно послезавтра.
Вашего Императорского Величества верноподданный
Константин Победоносцев».
Простому русскому человеку только и дела что до Мраморного дворца и разговоров, которые там ведутся. Но Константин Петрович знал, кому и что он пишет, он прекрасно отдавал себе отчет, в какую почву и какое зерно бросает. О ненавистном Лорисе – ни слова. Его черед, как давеча царь дал понять, еще не пришел.
Другое дело великий князь Константин. Двух дядей своих, Николая Николаевича и Константина Николаевича, новый император терпеть не мог. Первого за то, что был слишком глуп, второго за то, что слишком умен. И очень как-то кстати упомянул Константин Петрович про Николая Михайловича Баранова в роли спасителя отечества и престола. Ему ли не знать, как великий князь Константин ненавидит интригана и лгуна Баранова! И какой удар по Мраморному дворцу нанесет назначение Баранова на высокую должность в столице.
Читая письмо учителя своего, Александр, человек сентиментальный и в собственных глазах добрый, растрогался, он чувствовал правоту обер-прокурора Священного Синода и горячую заботу о нем самом и о всей России. Конечно, конечно, он еще доберется до дядюшки адмирала, но не сейчас, чуть погодя. Царь пока не чувствовал в себе никакой решимости, переход из цесаревича в цари оказался неожиданно труден.
Все дни, часы начала марта были заполнены похоронными хлопотами, царь все распоряжения взял на себя – чтобы ни на минуту не оставаться наедине с беспокойными мыслями, тревогами, самым простым страхом – а страх сковывал каждое утро, едва выходил из дому и садился в карету. В конце концов решил переехать на первое время в Гатчину и оттуда отдавать распоряжения и указы.
Только шестого числа Александр принял с всеподданнейшим докладом Лорис-Меликова. Речь шла о последнем решении в Бозе почившего императора Александра II об учреждении подготовительных законодательных комиссий, о публикации указа на сей счет в «Правительственном вестнике». Одобрив тогда эту идею, отец распорядился обсудить проект постановления в Комитете министров в минувший вторник, 4 марта.
Лорис оправился от несчастья 1 марта, держался уверенно, разве что ироническая усмешка, всегда таившаяся в уголках губ, исчезла бесследно – это был строгий государственный деятель, растворивший свой ум в заботах об отечестве. Очень скромно, не умаляя собственной вины за промах нижних полицейских чинов, совершенный две недели назад, когда осматривали подозрительную квартиру на Малой Садовой, доложил, что вчера в этой же квартире был обнаружен подкоп с заложенной взрывчаткой, которая должна была сработать во время проезда царской кареты. Но сейчас подкоп обезврежен, арестованы новые лица, причастные к убийству покойного императора.
По поводу дел текущих, оставшихся незавершенными после трагедии, он очень толково и доходчиво доказал необходимость учреждения законодательной комиссии с участием выборных, успокоил тревогу нового императора, не умалит ли такая комиссия царскую власть, ведь говорил же отец им с Владимиром, что подписал конституцию в России. До конституции было далеко и по времени – не раньше осени, когда сенаторы подведут итог своим ревизиям, и по сути – выборные от земств и крупных городов обладали лишь совещательным голосом в решении местных, их собственных земств касающихся вопросов. Так что резолюцию на всеподданнейшем докладе по этому поводу успокоенный объяснением министра внутренних дел Александр наложил такую: «Доклад составлен очень хорошо». И назначил срок нового обсуждения в Комитете министров – 8 марта.
Но тень сомнения осталась. Вечером принесли очередное письмо от Константина Петровича. Оно окончательно смутило императора.
«Ваше Императорское Величество!
Измучила меня тревога. Сам не смею явиться к Вам, чтоб не беспокоить, ибо Вы встали на великую высоту. Не знаю ничего, – кого Вы видите, с кем Вы говорите, кого слушаете и какое решение у Вас на мысли. О, как бы я успокоился, когда бы знал, что решение Ваше принято и воля Вашего Величества определилась.
И я решаюсь опять писать, потому что час страшный и время не терпит. Или теперь спасать Россию и себя, или никогда. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, – о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и Ваша: это ясно для меня, как день. Безопасность Ваша этим не оградится, а еще уменьшится. Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбой с ними на живот и на смерть, железом и кровью. Хотя бы погибнуть в борьбе, лишь бы победить. Победить нетрудно: до сих пор все хотели избегать борьбы и обманывали покойного Государя, Вас, самих себя, всех и все на свете, потому что то были не люди разума, силы и сердца, а дряблые евнухи и фокусники.
Нет, Ваше Величество: один только и есть верный, прямой путь – встать на ноги и начать, не засыпая ни на минуту, борьбу, самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждет Вашего властного на это решения, а как только почует державную волю, все поднимется, все оживится, и в воздухе посвежеет.
Народ возбужден, озлоблен; и если еще продлится неизвестность, можно ожидать бунтов и кровавой расправы. Последняя история с подкопом приводит в ярость еще больше народное чувство. Не усмотрели, не открыли; ходили осматривать и не нашли ничего. Народ одно только и видит здесь – измену, – другого слова нет. И ни за что не поймут, чтоб можно было теперь оставить прежних людей на местах.
И нельзя их оставить, Ваше Величество. Простите мне мою правду. Не оставляйте Лорис-Меликова. Я не верю ему. Он фокусник и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либеральные проекты и вел игру внутренней интриги. Но в смысле государственном он сам не знает, чего хочет, – что я сам высказывал ему неоднократно. И он – не патриот русский. Берегитесь, ради Бога, Ваше Величество, чтоб он не завладел Вашей волей, и не упускайте времени.
А если не он, то кто же! Ваше величество, – я их всех вижу и знаю, каких грошей они стоят. Изо всех имен смею назвать вам разве гр. Николая Павл. Игнатьева. Он имеет еще здоровые инстинкты и русскую душу, и имя его пользуется доброй славой у здоровой части русского населения – между простыми людьми.