Снова мысли: и когда он утвердился в своем мнении о том, что есть Лахор, еще не видев его, он призвал на Лахор смерть.
Женщина: священник говорит, что Бог дает истолкование, если помолиться Ему. Кто-то посмеивается.
— Вы еще увидите, — говорит вице-консул Чарльзу Россетту, — здесь пьют и пьянеют всегда одинаково.
Они пьют. Анна-Мария Стреттер ушла в соседнюю гостиную, она там с Джорджем Кроуном, Майклом Ричардом и молодым англичанином, который пришел с ним. Чарльз Россетт знает, где она, и будет знать это до конца ночи.
— Глядя на мадам Стреттер, хочется жить, вы не находите? — спрашивает вице-консул. Чарльз Россетт и бровью не ведет, ни слова в ответ. — Вы будете обласканы и спасены от преступления, отрицать бесполезно, — продолжает вице-консул, — я все слышал.
Он смеется.
Только не подавать виду, думает Чарльз Россетт. Судя по тону, вице-консулу весело. Он добавляет, смеясь:
— Как это несправедливо.
— Вы тоже будете обласканы, — говорит Чарльз Россетт, каждый в свою очередь, так сложилось.
Не реагировать, затаиться.
— Я — нет, не буду. — Он все смеется. — Лахор внушает страх. Я говорю фальшиво, слышите, какой у меня голос? Заметьте, я ни на что не жалуюсь. Все прекрасно, лучше некуда.
Мысли о нем: он только смерть призывал на Лахор, но никаких иных проклятий, которые удостоверили бы, что Лахор — в его глазах — мог быть создан, а значит, и уничтожен какой-либо иной силой, кроме смерти. Временами смерть, наверное, казалась ему излишеством, омерзительным предрассудком, очередным заблуждением, и тогда он призывал на Лахор огонь, океан и другие материальные, логичные бедствия освоенного мира.
— Почему вы так об этом говорите? — спрашивает Чарльз Россетт.
— Как? — вопросом на вопрос отвечает вице-консул.
— Извините меня… мы тут беседовали о вас только что, когда танцевали… если хотите знать… Вы, кажется, боитесь проказы? Не надо, вы же знаете, что проказой заражаются только люди, страдающие от однообразного питания… Да что это с вами?
Тихий гневный возглас вырывается у вице-консула, он бледнеет, отшвыривает свой бокал, который со звоном разбивается. Повисает тишина. Он приглушенно рычит:
— Я так и знал, что здесь подхватят слова, которых я не говорил, как это ужасно…
— Да вы с ума сошли… В этом нет ничего позорного, каждый может бояться проказы…
— Это ложь. Кто сказал такое?
— Мадам Стреттер.
Ярость вице-консула вдруг как рукой снимает, и какая-то новая мысль наполняет его словно бы счастьем.
Люди ничего не понимают.
Анна-Мария Стреттер вернулась в восьмиугольный зал и раздает розы, прибывшие днем из Непала, присутствующим дамам. Те отказываются: пусть лучше оставит их себе. Она говорит, что их много, чересчур, что завтра гостиные опустеют, а розы… да она и не очень любит цветы… Она раздает их быстро, даже слишком быстро, словно спешит выполнить неприятную обязанность. Ее окружают женщины, не меньше десяти.
Взгляд вице-консула трудно вынести. Кажется, будто он ждет нежности, а может быть, и любви. Ждет, хоть бы они пришли. Переплетение, смешение всех мук, думает Чарльз Россетт, и кажется, будто он сейчас потребует свое. Подходит жена испанского консула с розой в руке:
— Когда мадам Стреттер раздает розы, это значит, что она от нас устала, такой сигнал. Но мы вольны делать вид, будто не понимаем.
Вице-консул ничего не отвечает.
Снова заиграл оркестр, но гости уже потянулись к дверям, и правда уходят. Консульша явно перепила.
— Вы, я вижу, не в духе, — говорит она Жан-Марку де Н. — Я сейчас вам скажу одну вещь, вас это развеселит: уходят не все, кое-кто останется, да, вам я могу это сказать, все давно знают, а я к тому же немного пьяна… презабавно иной раз кончаются эти приемы… Слушайте: потом они пойдут… мадам Стреттер иногда посещает калькуттский бордель… «Blue Moon»… с англичанами… с этими, что здесь, вся троица… они там напиваются вусмерть… я не выдумываю… спросите кого хотите…
Она громко хохочет, не замечая, что собеседники и не думают смеяться, отходит. Вице-консул Франции не поднимает глаз. Свой бокал шампанского он поставил на столик. Стоит с таким видом, будто ничего не слышал.
— Вы этому верите? — спрашивает Чарльз Россетт.
В опустевшем углу восьмиугольного зала нет больше цветов, Анна-Мария Стреттер рядом с мужем, улыбаясь, протягивает руку.
— По-моему, эта женщина все выдумала, — продолжает Чарльз Россетт.
Вице-консул из Лахора снова ничего не отвечает. Он как будто только сейчас заметил, что уже поздно. В соседней гостиной почти никого не осталось. Здесь, в зале, еще танцуют три пары. Пройти стало легче. Лампы погашены. Подносы убраны.
Вице-консул отходит от Чарльза Россетта.
Он направляется к Анне-Марии Стреттер. Что же он сделает сейчас?
Гости продолжают уходить, со всех сторон уходящие гости. Она стоит все в том же углу восьмиугольного зала, что-то говорит мужу, пожимает руки.
В одной гостиной, кажется, осталось еще немного народу, даже, пожалуй, достаточно, чтобы ее это слегка встревожило; она смотрит в ту сторону.
А вице-консул, кажется, ничего не видит, не замечает, что она занята, что ей нужно прощаться с гостями, вот он перед ней — словно холодом повеяло, все замерли, — он ничего не видит, кланяется, она не понимает, он так и стоит, склонившись, гости уставились на него, кто насмешливо, кто испуганно. Он поднимает голову, смотрит на нее, ничего не видит, только ее одну, не замечает сокрушенного лица посла. Она морщится, улыбается, говорит:
— Нет-нет, иначе я никогда не закончу, да и не хочется мне больше танцевать.
— Я настаиваю, — отвечает он.
И она, извинившись перед всеми, идет за ним. Они танцуют.
— Вас спрашивали, что я вам сказал. Вы ответили, что мы говорили о проказе. Вы солгали ради меня. Вам уже ничего не изменить, что сделано, то сделано.
Руки партнера горячи. И впервые его голос звучит красиво.
— Вы ничего не пересказали?
— Ничего.
Она смотрит в сторону Чарльза Россетта. Ее глаза печальны, очень. Чарльз Россетт превратно понимает ее печаль. Вице-консул, должно быть, говорит мадам Стреттер, что она не должна была пересказывать их разговор о проказе, и ей это неприятно.
— Я солгала ради вас с радостью, — говорит она.
Один из трех англичан приблизился к Чарльзу Россетту — все разыгрывается, как по нотам, — молодой, тот, что пришел вместе с Майклом Ричардом. Чарльз Россетт уже видел его, когда он направлялся к теннисным кортам. Ему как будто нипочем происходящее, нипочем поведение вице-консула из Лахора.
— Меня зовут Питер Морган. Оставайтесь, вы не против?
— Еще не знаю.
Вице-консул что-то сказал Анне-Марии Стреттер, что-то такое, что она отпрянула. Он привлекает ее к себе. Она отстраняется. Как далеко он зайдет? Посол тоже наблюдает за ним. Нет, он не повторяет попытку. Но она, кажется, убежала бы, если б могла. Она растерянна, и, может быть, ей страшно?
— Я знаю, кто вы, — говорит она. — Нам нет нужды узнавать друг друга ближе. Не обманывайтесь.
— Я не обманываюсь.
— Я отношусь к жизни легко… — Она пытается высвободить руку. — Так я живу, каждый человек для меня прав, каждый, целиком и полностью, в корне прав.
— Не нужно оправдываться, это уже ни к чему.
После паузы первой заговаривает она.
— Да, правда.
— Вы со мной.
— Да.
— Сейчас, сию минуту, — он умоляет, — будьте со мной. Что вы сказали?
— Так, пустяки.
— Мы вот-вот расстанемся.
— Я с вами.
— Да.
— Я с вами здесь вся целиком, как ни с кем другим, здесь, сегодня вечером, в Индии.
Вокруг шепчутся: улыбка у нее вежливая. Он выглядит вполне спокойным.
— Я даже поверю, будто возможно остаться с вами, сегодня вечером, здесь, — говорит вице-консул из Лахора.
— У вас нет никаких шансов.
— Никаких?
— Никаких. Но вы можете поверить, будто есть.
— Что же сделают они?
— Выгонят вас.
— Вы не станете меня удерживать, но я поверю, что это возможно.
— Да. Зачем мы это делаем?
— Чтобы что-то было.
— Между вами и мной?
— Да, между нами.
— На улице кричите погромче.
— Да.
— Я скажу, что это не вы. Нет, я ничего не скажу.
— Что же тогда произойдет?
— Первые полчаса им будет не по себе. Потом они заговорят об Индии.
— А дальше?
— Я сыграю на пианино.
Танец заканчивается. Она отстраняется от него и спрашивает с холодком:
— Что же будет с вами?
— А вы знаете?
— Вас пошлют куда-нибудь подальше от Калькутты.
— Этого вы хотите?
— Да.
Они расходятся.
Анна-Мария Стреттер минует, не остановившись, буфет и направляется в соседнюю гостиную. Она едва успевает войти туда, когда вице-консул из Лахора испускает первый крик. Кто-то разбирает слова: оставьте меня здесь!
Вокруг шепчутся: да он мертвецки пьян.
Вице-консул идет к Питеру Моргану и Чарльзу Россетту.
— Я остаюсь сегодня здесь, с вами! — кричит он.
Они будто не слышат.
Посол прощается. В восьмиугольном зале спят в креслах трое пьяных. Гостей в последний раз обносят выпивкой. Столики уже наполовину опустели.
— Вам бы надо домой, — говорит Чарльз Россетт.
Подносы убирают, Питер Морган успевает схватить пару сандвичей, просит что-нибудь оставить, он голоден.
— Вам бы надо домой, — повторяет Питер Морган.
На вице-консула из Лахора, думают гости, нашел какой-то наглый стих.
— Почему?
На него не смотрят, не отвечают ему. Тогда он снова кричит:
— Я хочу остаться с вами, дайте же мне остаться с вами хоть раз!
И глядит на них вприщур. Потом так и скажут: он глядел на нас вприщур. Скажут: у него выступила пена в уголках рта. Нас осталось совсем немного, все видели только его, глубокая тишина стояла, когда он закричал. Это ярость, повсюду, он, наверное, запомнился такими вспышками внезапной ярости, бешенства, вроде этой… Вокруг думают: этот человек бешеный, вот он во всей красе.