— Не больше, чем с меня.
— Но у вас не было времени понаслаждаться видом съежившегося от страха негодяя. Так вот, я медленно поднял пистолет во второй раз, а кровь уже струилась у меня из раны и лужей натекала к ногам, и я понял, что сейчас я потеряю сознание, и быстро нажал курок, и выстрелил в него в упор, и убил его, сэр, убил, как визгливую свинью в базарный день! Видели бы вы, как он упал!
Так значит, наш президент — дуэлянт, но это вполне в духе времени и страны. И к тому же страшный человек, как убедились дезертиры во время битвы за Новый Орлеан.
Но я забегаю вперед. Сейчас лето 1805 года, и я впервые обедал с Джексоном и его женой Рейчел, полной, милой женщиной с приятными манерами. Как все теперь знают, Рейчел была первый раз замужем за неким Робардсом. Они расстались. Она влюбилась в Джексона. Полагая, что Робардс получил развод, она вышла замуж за Джексона, но вскоре обнаружила, что она все еще жена своего первого мужа. Понадобилось два года, чтобы оформить развод по всем правилам и второй раз зарегистрировать брак с Джексоном. Все это вполне невинно, хоть и нелепо (но о безнравственности тут вряд ли можно говорить). К сожалению, когда в 1828 году генерал Джексон стал кандидатом в президенты, моралисты с восточного побережья затеяли такой скандал, что сразу же после выборов Рейчел не могла лица нигде показать и умерла от позора. Естественно, характер у нашего президента не улучшился от того, что шакальи повадки прессы лишили его любимой жены.
Но все было хорошо и безоблачно в те прекрасные дни, которые я провел в Эрмитаже (он еще строился и напомнил мне мой первый и единственный визит в Монтичелло). А сейчас я хочу заметить для истории, что своими глазами видел, как Рейчел, смущаясь и извиняясь, сама набила, зажгла и выкурила трубку из кукурузного стебля.
— Уж куда лучше, чем нюхать табак, как Долли Мэдисон!
Джексон испытывал глубокую неприязнь к виргинской хунте. Будучи аристократом границы — если это сочетание вообще имеет смысл, — он терпеть не мог высокомерия виргинской знати, которая до сих пор считает жителей нашего Запада отбросами общества.
Джексон настоял, чтобы мне устроили официальный прием в Нашвилле со всеми почестями: почетным караулом, оркестром и розами. На мгновение я пожалел, что не принял в свое время предложения Лайона и не стал конгрессменом от Теннесси. Но трудно быть просто конгрессменом среди людей, считающих тебя вождем, который подарит им империю. Я стал пленником собственной славы и событий того лета, когда Запад был более обычного взбудоражен грубыми беззакониями, творимыми Испанией на общей, зыбкой и кровавой границе.
Я оставался в Эрмитаже пять дней, и Джексон делал все, чтобы я чувствовал себя как дома.
— Черт побери, Рейчел, нельзя же кормить его тем, чем мы кормим работников. — И он совал отвергнутое блюдо в руки дворецкого. — У полковника Бэрра был лучший стол в Филадельфии, и подавали вино, Рейчел, а не перебродивший виноградный сок!
— Ну-ну, генерал, — успокаивала его Рейчел, как успокаивают пса, чтобы он перестал лаять.
Мы с Джексоном обсудили наедине мой план освобождения Мексики. В роли командующего гражданской гвардией Теннесси он имел столько же возможностей, как и Уилкинсон, начать войну с Испанией, а она была неизбежна.
— Я все сделаю, сэр, только прикажите. Я ненавижу донов больше, чем самого дьявола — с дьяволом, говорят, хоть весело, и он не живет под боком за рекой Сабин, и не похищает наших мальчишек, как только что похитили братьев Кемпер, да еще с нашей территории, вот проклятые!
— Вы пойдете со мной, генерал, если вдруг вспыхнет война?
— Пусть меня прикуют цепями к дверному косяку, не то я первым брошусь бить донов! А за мной пойдет вся гражданская гвардия. Клянусь!
— Ну, а если не будет войны с Испанией?
— Мы ее устроим! — Джексон взмахнул трубкой, и в нас, словно артиллерийские снаряды, полетели облачка белого дыма.
— Ну, а вдруг испанцы не попадутся на удочку?
Он нахмурился.
— Вы спрашиваете, что нам делать с донами, если Джефферсон струсит?
— Да.
— Надо подумать.
— Вот именно.
— Джефферсон никогда не горел желанием драться. Помните, как он улепетывал от англичан? Те гнали его через всю Виргинию, словно лиса — нет, словно перепуганного зайца. Смешно! Позор!
— Думаете, мы все же сможем перейти Сабин без объявления войны и без разрешения Джефферсона?
Я знал, что ему не понравится слово «разрешение», так и вышло.
Джексон стал проклинать Джефферсона. Потом:
— Лично я рискнул бы. Либо вы завоюете Мексику и Джефферсон напишет вам вежливое письмо как правитель правителю, либо вас повесят доны и вам уже будет безразлично, что пишут из Вашингтона.
Джексон сказал то, что я хотел услышать, и я составил свой план.
На судне, предоставленном мне Джексоном, я отплыл 3 июня вверх по течению реки Камберленд в форт Массак, где меня ждал Уилкинсон. Мы провели вместе четыре дня. Он показал мне список рекрутов. Я показал ему свой. Мы согласились, что лучше всего начать кампанию следующей весной.
— Но сначала нам нужна война с Испанией.
Уилкинсон выпятил перетянутый портупеей живот…
— Скажите только слово, и я перейду реку Сабин. Я заставлю Испанию драться! Я даже Джефферсона заставлю драться. Это так же точно, как то, что завтра солнце взойдет с востока! — Затем Джейми дал мне письма к разным новоорлеанским магнатам и проводил меня до борта собственной баржи, по-королевски роскошной, сверкающей яркими красками, с командой из десяти матросов.
Я чувствовал себя прямо-таки императором Мексики, когда вплыл в Новый Орлеан, переполошив бездельников на пристани, которые сроду не видели столь экзотической ладьи.
Я не ожидал, что Новый Орлеан сулит столько радостей. Но будь жизнь снисходительней ко мне, не толкай она меня на великие свершения и в вечные водовороты, я бы тогда блаженно поселился там без долгих раздумий и провел остаток дней в комфортабельном доме с галереей на Вье Карре в окружении привлекательнейших женщин Америки и креолов, которые сразу покорили меня и которым, думаю, я тоже понравился. Ведь я, один из немногих американцев, говорил по-французски так, что меня понимали.
Я остановился в доме Эдварда Ливингстона, бывшего мэра, бежавшего из Нью-Йорка, где его обвинили в том, что кто-то из его подчиненных не по назначению использовал какие-то фонды. Подобно многим жителям восточных штатов, вступив в полосу невезения, он отправился на Запад и недурно там устроился. За две недели до моего приезда он женился на красивой и богатой креолке девятнадцати лет от роду. Он собирался стать сенатором от Луизианы. В настоящее время он всеми уважаемый посол во Франции.
— Я хотел спросить вас, скучаете ли вы по Нью-Йорку. А теперь нет нужды задавать этот вопрос. — Мы сидели в саду, и запахи тропических растений смешивались с ароматом жарящегося кофе, столь характерным для Нового Орлеана. В полотняном костюме Красавчик Нед больше походил на преуспевающего плантатора, чем на преследуемого мэра Нью-Йорка, которого я знал когда-то. Он лишь сердился на Джефферсона и на самоуправство, чинимое в Луизиане ее правителем Клерборном, не злонамеренным, но совершенно бездарным ставленником виргинской клики.
— Значит, вы сделали ошибку, когда голосовали за Джефферсона? — Я поддразнивал Красавчика Неда, который когда-то по собственному почину предлагал мне свой голос. Он был членом палаты представителей от республиканской партии, когда мы с Джефферсоном оспаривали президентское кресло.
Ливингстон покраснел.
— Я проявил слабость, полковник. А теперь у нас слабый президент, и мы потеряем Луизиану. Половина населения здесь мечтает о возвращении испанцев. Другая половина — о возвращении французов.
— И никто не хочет независимости?
— Здесь все время говорят об отделении; некоторые на Западе — особенно в Кентукки — ничем не лучше наших федералистов. А креолы вообще ненавидят американцев, и за это их нельзя винить. Они никогда не изъявляли желания стать колонией Соединенных Штатов.
До Ливингстона уже дошли слухи о том, что я замышляю, и он был готов помочь.
— Вы поймете, ключ к Мексике — католическая церковь. Недавно испанцы стали облагать налогом церковную собственность. И вот каждый священник в Мексике жаждет независимости. А святые отцы всегда добиваются, чего хотят! — Потом он устроил мне встречу с католическим епископом Нового Орлеана. Епископу так понравился мой план, что он сделал моими агентами трех иезуитских монахов. Меня принимала даже настоятельница ордена урсулинок; в монастырском саду за вином и сладостями я познакомился с монашенками (две были весьма симпатичные) и получил уверения в полной и искренней поддержке ордена.
И хотя я не замышлял отделять западные штаты от Союза, я заручился поддержкой таких политических деятелей, как сенаторы Браун и Адэр и генерал Джейми Уилкинсон, в свое время замешанный в «испанском заговоре». Но все это было раньше. Летом 1805 года никто и нигде в Соединенных Штатах, если не считать Новой Англии, не боролся за отделение. Я считал, и продолжаю считать, что различные части страны со временем пойдут своим путем, но уже без моей помощи. Я предпочитаю, чтобы будущий развал Соединенных Штатов отнесли за счет человека, который более других отстаивал суверенность каждого штата и право воссоединяться и отделяться как заблагорассудится, — Томаса Джефферсона.
В то лето я проехал от Нового Орлеана до Натчеза и Нашвилла (где второй раз встретился с Джексоном); от Нашвилла до Лексингтона и Франкфорта; от Франкфорта до Луисвилла и Сент-Луиса — столицы территории Луизиана, где безраздельно властвовал на своем посту губернатора мой соратник Уилкинсон.
Я прибыл в столицу Джейми 12 сентября. Голова у меня разбухла от парадов и речей, пиршеств и громогласных клятв сбросить донов в море. Да, Аарон Бэрр был в то триумфальное лето всесильным завоевателем — правда, лишь пыльных кладовок, бакалейных лавок да тенистых веранд просторных особняков, гордо выпячивающих фасады на полноводную Миссисипи. Запад я покорил. Так почему бы и не Мексику?