хранять надо. В дозоре я.
Витя еще раз оглядел высокую фигуру Вятченко и стал медленно спускаться вниз, к роднику.
Расставшись с Витей, Вятченко торопливо зашагал к лесу. От недавней уверенности его не осталось и следа. Он был растерян и озлоблен. Этот мальчишка… Выдаст или нет? Пусть даже не поверят, все равно — начнут проверять и дознаются. Черт! Как же он, идиот, упустил такого свидетеля!
Вятченко круто повернул назад, прячась за кустами, спустился к роднику. Мальчишки уже не было. «Ушел, выдаст!» — Он кошкой вскарабкался по склону оврага. Между деревьями что-то мелькнуло. Прильнув к стволу дерева, бандит всмотрелся… «Он!»
Медленно поднял автомат, долго и старательно прицеливался. Тотчас вслед за выстрелом раздался вскрик и шум, словно от падения тела. Вятченко зло усмехнулся и бегом бросился в овраг.
…Витя набрал воды и стал подниматься вверх по извилистой тропке. Где-то совсем близко слышались автоматные очереди. Он уже миновал полянку, когда над самым ухом прожужжала вдруг пуля и, ударившись в ствол молодого дубка, отколола от него щепку. Витя отшатнулся в сторону, подвернул ногу и упал, едва удержав ведро.
Он все-таки расплескал воду, но не пошел снова к ключу. Кто его знает: не настигнет ли там вторая шальная пуля — автоматы не перестают строчить. Деда Савелия у костра уже не оказалось.
— Что так мало? — спросил Донченко, припадая к ведру. — Или тащить тяжело?
— Да нет, — отмахнулся Витя. — Расплескал дорогой. Дед Савелий где?
Донченко оторвался от ведра, вытер рукавом мокрые губы, охотно сообщил:
— Побрел куда-то дед. Спешно побрел. Чудной он, право. Сидел-сидел, молчал-молчал, думал-думал. Потом как вскочит, словно оса его ужалила. «Надо, говорит, поспешать, а то прозеваем». И ушел.
Он посмеялся над дедом и пошел по своим делам.
А Витя сел к огню и стал дожидаться Савелия Петровича. На душе было смутно, тревожно. Что правда и что ложь из того, что наговорил Вятченко и что он сам о нем знает? А не поднимет ли его на смех дед Савелий? «Вот так, — скажет, — разведчик: своего не узнал!» А минуты бежали, и дед не шел, и Витя не мог больше оставаться один со своими сомнениями. Он бросил дубовую веточку в костер, огонь лизнул ее и охватил со всех сторон: если веточка догорит, а Савелий Петрович не придет, он пойдет к командиру и расскажет… Пусть хоть и посмеются — все равно… Пламя весело плясало на веточке, скручивая и ломая ее и постепенно ослабевая. И вот уже только пепел остался, потом дунул ветерок, слизнул и пепел. Деда Савелия не было. Витя решительно поднялся и пошел к командиру.
— Есть кто у дяди Саши? — спросил он ординарца Бочарова, который скучал один у входа в шалаш.
— Занят. Важное дело, — внушительно сказал Бочаров.
— У меня поважнее, — возразил Витя и шагнул к шалашу.
— Погоди! Погоди, слышь! Не нарушай дисциплину, — повысил голос Бочаров и схватил Витю за полу пиджака.
На шум вышел комбриг.
— Что у вас тут? — недовольно спросил он. — Могли бы не затевать возни у самого шалаша.
Витя бросился к нему:
— Дядя Саша, у меня спешное дело! Государственное, честное пионерское, — уверял он.
В голосе его было столько тревоги, что комбриг, пристально посмотрев на мальчика, сказал: «Входи» — и пропустил его вперед.
— Что такое? — спросил командир, усаживаясь на скамью. — Выкладывай!
— Дядя Саша, он шпион! — выпалил Витя. — Он говорит, что не шпион, а я не верю. Путает он меня, а я все равно не верю. Он шпион, он подослан, дядя Саша, не верьте ему. Ни от какой он не от организации, а от фашистов.
— Да подожди, — взмолился дядя Саша. — Кто «он»? О ком ты толкуешь?
— Как кто? Вятченко! Андрей Вятченко! Разве я не сказал? Я же с самого начала сказал.
— Вятченко? — переспросил дядя Саша и повернулся к Савелию: — И он о том же. Да вы что, сговорились?
Дед Савелий, которого Витя в волнении не заметил, пожал плечами:
— Какое там сговорились! Я уж который день сомневаюсь… С самой той разведки. Голову на отсечение даю — нечистый человек. И глаза мутные. Все в сторону так и воротит, боится на людей смотреть. Спросил я тогда: почему часовой тебя пропустил? А он нахально в ответ: «Это мой, знаете ли, секрет. Я пропуск знал». Поди ухвати его, — как уж, вьется.
— Да-а! — размышляя, протянул комбриг. — А у тебя, Витя, что, какие подозрения?
— Да знаю я его, — горячо отозвался Витя. — В городе встречались. Из-за него чуть отца не схватили. И Листовничую он выслеживал, я сам видел!
Витя рассказал все, что ему было известно о Вятченко. Комбриг тут же вызвал капитана Сизова.
— Задержите Вятченко, — приказал он.
Витя с дедом Савелием остались у комбрига. Они провели полчаса в томительном ожидании. Наконец вернулся капитан Сизов.
— Вятченко не нашли, — доложил он. — Весь лагерь обшарили.
Комбриг покрутил с досадой головой:
— Эх, прозевали!
СКОРО НАШИ ПРИДУТ!
Витя идет в дозоре вместе с отцом. Светает. Одна за другой гаснут далекие звезды. На ярко-голубом небе четко вырисовываются вершины деревьев. Больно ноют натертые сапогами ноги. Тело млеет от усталости. Снявшись вчера с обжитых мест, партизанские отряды шли всю ночь. Пора бы уже подумать об отдыхе.
Впереди показалась небольшая, поросшая мелким кустарником высотка. Витя обгоняет отца, взбирается наверх. Сейчас с вершины он осмотрит все вокруг и даст сигнал, что путь свободен.
— Погоди, — останавливает его отец. — Не спеши поперед батьки в пекло.
Михаил Иванович пригибается, входит в кусты, придерживая упругие ветви. Ложится на землю у высокого обгорелого пня и зорко осматривает местность.
Витя пристраивается рядом. Легкий туман стелется в лощинах. Первые лучи солнца освещают вершины гор.
— Никогда не высовывайся на вершину горы, — тихо говорит отец. — На фоне неба тебя легко увидит враг. Прежде чем выйти на поляну, надо залечь в кустах, осмотреть местность, убедиться, что поблизости нет противника.
Витя понимающе кивает головой. «Хорошо с отцом, — думает он. — Никто не умеет так просто объяснить». За то время, что он в отряде, Витя уже научился незаметно подбираться к врагу, читать следы на земле, вести наблюдение. Но он не перестает удивляться тому, как умело и быстро делает это отец.
Узкая, заброшенная тропа спускается в глубокую лощину. Шуршит под ногами сухая листва, ветки орешника больно царапают лицо. Один куст привлекает Витино внимание. Он оборачивается к отцу:
— Папа, смотри, тут кто-то прошел: ветки поломаны.
Михаил Иванович поднимает с земли сломанную ветку.
— Ты становишься разведчиком, — улыбается он. — Верно угадал. Тут недавно прошли каратели.
— Как ты узнал? — недоумевает Витя. Наклонившись, Михаил Иванович рассматривает следы на тропе.
— Взгляни, — подзывает он Витю. — Видишь — следы подкованных сапог. Это раз. Второе — ветки кустов обломаны, излом свежий. И еще одно доказательство, — отец показал поднятый им с земли окурок папиросы. — Партизаны таких не курят… Беги доложи командиру.
Выслушав донесение, командир подозвал связного. Отряды получили приказ свернуть в глубь леса.
Накануне был горячий бой с карателями. Фашистов вел человек, хорошо выследивший стоянки партизан. Но дозоры вовремя обнаружили врага и дали знать в штаб. Партизаны из засады обстреляли карателей, и гитлеровцы отошли. А ночью отряды снялись и теперь шли на новое место стоянки.
Солнце поднялось над горами. Но в лощинах еще стояли туман и полумрак. Оттуда тянуло холодом. Стали попадаться на пути разрушенные шалаши и землянки, здесь, видимо, когда-то был партизанский лагерь. «Вот где и отдохнуть», — подумал Витя. И, словно по его желанию, пришел приказ командира остановиться.
Ординарец Бочаров с тремя партизанами, быстро приспособил под штаб один из старых шалашей.
— Витя! — попросил он. — Разведи-ка огонек. А я пока насчет завтрака соображу.
Присмотревшись, Витя узнал место — узкую длинную поляну, окруженную густыми зарослями сосны и карагача. Посередине росла группа молодых дубков, хранивших еще свой багряный осенний наряд. На этом горном плато стояли они недели две тому назад, здесь начинал Витя свою партизанскую жизнь.
Витя набрал хворосту, наломал сосновых веток, притащил от только что разведенного невдалеке костра горячих угольков и стал раздувать огонь. Шалаш наполнился дымом.
Дым ел глаза. Он тоненькими струйками выбивался во все стороны из-под сложенных плотной кучкой веток и стлался по земле, не желая подниматься вверх. Сырые сосновые лапки не загорались.
Витя опустился на колени и, набирая в легкие воздух, смешанный с едким, пахнущим смолой дымом, начал дуть на едва тлеющие золотистые угольки. Он дул, что есть силы, костер ужасно чадил и вдруг ярко вспыхнул, пламя едва не опалило лицо.
«Наконец-то!» — Витя сел на кучу хвороста и стал вытирать слезящиеся глаза.
Откинув плащ-палатку, в шалаш вошел дед Савелий с неизменной трубкой в зубах.
— Ну, как, истопник? Горит?
— Горит, дед Савелий, — весело ответил Витя. — Полчаса дул — не загоралось, а тут разом взялось. Только подкладывай.
Витя обрадовался приходу деда Савелия. Во-первых, у него можно узнать последние новости. Уж кто-кто, а дед Савелий всегда знает, надолго ли остановился отряд, когда и кто отправляется в разведку, готовится ли налет на противника. Кроме того, никто не умеет так интересно рассказывать о партизанской жизни, как Савелий Петрович. А сейчас ему и подавно есть что рассказать, — недавно вернулся из разведки и привел «языка».
— Комбриг скоро будет? — спрашивает дед Савелий, подсаживаясь к огоньку на толстый дубовый чурбак. — Не знаешь? Ну, посидим подождем, трубочку покурим.
Витя, не теряя времени, подвигается ближе к старику:
— Савелий Петрович! Вы недавно в разведку ходили…
— Ходил, — крутит ус дед Савелий. — И «языка» привели…
— И «языка» привел.
— Расскажите, Савелий Петрович! — просит Витя. — Как вы его?