Дед Савелий вынимает изо рта трубку, выколачивает ее о чурбак.
— Рассказать?.. — набивая трубочку табаком, спрашивает он. — Ну, что ж, можно и рассказать. Слушай, парень, да на ус мотай.
Савелий достает из костра уголек, прикуривает и, с удовольствием затянувшись, усаживается поудобнее.
— Было нас пятеро. Командир задание дал: «языка» добыть. Чтоб, значит, без «языка» не являться. Ну, ясное дело, приказ командира — закон, да и каждый понимает — нужен «язык», потому что должны же мы знать, что враг против нас замышляет. Ну, вышли. День ходим, два ходим, на дорогах засады делаем — ничего. А осень, сам видишь, стоит ядреная, зимой пахнет, по ночам до косточек пробирает. Тут еще дождь зарядил. Льет и льет, словно где запруду прорвало. Вышли мы на шоссейку, залегли в кустах у самого поворота, ждем. Машины мимо проскакивают, а «языка» не возьмешь. Надо, думаю, мину ставить, рвать их, гадов. Опять же, думаешь, — а если в живых никого не останется? — подорвешь, взбаламутишь, а «языка» не поймаешь. Тут, парень, соображение нужно. Лучше всего втихую, как кошка мышку: тяп и ушел, поминай, как звали.
Дед Савелий снова затянулся и продолжал:
— Ну, ничего, лежим. Промокли только, конечно, до костей. И такая, я тебе скажу, злость берет на этих гитлерят! Ну, думаю, дай доберусь, не возрадуетесь. И вот, представь себе, из-за пригорка вытягивается колонна, на подводах. Прямо перед глазами едут, будто дразнятся. Видать, грабители за нашим крестьянским хлебом в деревню ездили. Телеги доверху нагружены. Подвод пятнадцать насчитали. И едут кучно. Боятся растягиваться. По сторонам поглядывают, нет ли партизан. А мы в кустах сидим. Знать о себе не даем. А обида сердце гложет: зря, что ль, мы тут два дня мокнем? Ну вот. Сидим так, притаились. И, что ты думаешь, задний возьми лошадь да приостанови! Мы уж на него давно нацелились: думаем, была не была, попытаем счастья. А тут он сам останавливается, супонь развязалась. Двое на подводе-то сидело. Примечаем: видать, офицер замыкающий, следил, чтоб никто не отстал. Это они нас, партизан, боятся. Одиночно не ездят. Ну, вот, остановил ездовой лошадь, побежал хомут засупонивать. А супонь каждый раз срывается. Офицер уже ругаться стал. Тут мигнул я ребятам: давай, мол, не зевай. Ну, и налетели. Скрутили обоих. Рты зажали, пикнуть не успели. И в лес. Лошадь, конечно, пустили за обозом, чтоб паники не было. Жаль было страсть: коняга-то добрый, сгодился бы в отряде. Ну, что ж делать! Главное, «языка» добыли. И не одного. Сразу, значит, отходить. Промерзли, пока сиднем у дороги сидели, а тут согрелись. Ребята, правда, еще ненадолго задержались, подарочек на шоссейке оставили. Мы уже далеко были, когда рвануло. Потом выяснили, как раз машина с карателями из города шла. Всех на воздух подняло.
Савелий докурил трубку, снова начал выбивать ее о чурбак.
— А «язык»-то хорош оказался, — заметил он. — Командир хвалил. Тоже из карательного отряда. Деревеньку нашу разорили, а продукты, вишь, себе везли. Офицер сначала запирался, а потом ничего, разговорился. И важные, брат, данные сообщил. Так-то вот.
Савелий замолчал и сунул в рот трубку. В шалаш торопливо вошел командир бригады. За ним ординарец Бочаров.
— Товарищ комбриг, завтрак готов.
— Погоди, — отмахнулся дядя Саша. — Распорядись, чтобы пришли командиры отрядов.
Бочаров вышел. Дядя Саша подсел к огоньку, вытянул вперед озябшие руки..
— Ну, как? — спросил он Витю. — Привыкаешь?
— Уже привык, — уверенно ответил Витя и покраснел, потому что сказал неправду. Но ему не хотелось показывать себя слабым перед командиром.
— Снял бы сапоги-то, — посоветовал дядя Саша. — Дай ногам отдохнуть. Портянки, небось, натер?
— Не без этого, — степенно ответил Витя, но сапоги снял и протянул ноющие от усталости ноги к огню.
Начали собираться командиры отрядов. В шалаше стало шумно и тесно. Снаружи послышался быстрый топот тяжелых сапог. Вбежал запыхавшийся радист Петя.
— Товарищ комбриг, — вытянулся он перед командиром: — Разрешите доложить? — и, не дожидаясь ответа, отчеканил: — Сводка Совинформбюро. Наши войска преодолели Турецкий вал.
— Как, как? — вскочил комбриг. Все мгновенно смолкли.
— Наши войска преодолели Турецкий вал и прорвались к Армянску, — повторил, ликуя, радист. — Пути отхода по суше для войск противника, расположенных в Крыму, отрезаны нашими войсками. Вот! По радио сейчас передали. Скоро гитлеровцам в Крыму крышка. Застряли, как в мышеловке.
Партизаны оживленно заговорили, обсуждая событие.
Витя обулся и выбежал из шалаша. Советские войска ворвались в Крым! Значит, теперь скоро, совсем скоро наши придут! Он побежал от костра к костру, разыскивая отца.
ПЕРВЫЙ БОЙ
Партизанский лагерь запорошен снегом. На вершинах недалеких гор он лежит плотно, толстым слоем, ослепительно сверкая на солнце.
С утра в отряде оживление. Партизаны у костров моются, бреются. Несколько человек взялись за стирку белья. Из штабного шалаша вышел радист, начал устанавливать антенну. Вокруг него тотчас собрались партизаны узнать последние новости.
Молодой разведчик сбрил бороду и теперь раздумывал, как быть с усами — уж очень хороши. Подумал — и махнул рукой: пусть растут.
— Хлопец, расшевели-ка костер, замерзаем, — обращается он к Вите.
— Витька, друг, подержи зеркало, — слышится с другой стороны костра.
Витя охотно выполняет просьбу молодого чернобрового партизана. Это командир отряда минеров Павел Ватлин. Он прошлой ночью вернулся с очень сложной операции. О нем все говорят с уважением. Неделю тому назад Ватлин со своими минерами подорвал мост через реку. Гитлеровские саперы восстановили мост и поставили охрану. Но через два дня мост снова взлетел на воздух. Фашисты опять восстановили его, обнесли подступы колючей проволокой, поставили пулеметные гнезда. В прошлую ночь Ватлин ходил к мосту, Витя слышал, как, вернувшись, он докладывал командиру: мост взорван.
Витя восхищенно смотрит в голубые, усталые глаза Ватлина; ему хочется подружиться с ним, вместе ходить на операцию.
К шалашу комбрига пробежал связной. Говор у костра притих. Ветер налетел, разбросал горячие искры, кинул в лицо снегом, смешанным с золой. Командиры, не дожидаясь вызова, поднимались от костров, спешили к штабной землянке.
Тревога! В лесу появились каратели. Наблюдатели с постов сообщили, что противник двумя колоннами движется в сторону лагеря. Быстро прошел в свой шалаш командир разведки Роман Пантелеев. Он получил приказ задержать гитлеровцев на нижней площадке. Партизаны защелкали затворами, проверяя оружие.
— Коробков! — крикнул Пантелеев, — Пойдешь с нами.
— Папа, я с тобой, — подбежал Витя к отцу.
— Сиди здесь, без тебя управимся, — на ходу бросил Михаил Иванович.
Но Витя увязался за отрядом. Спускаясь с горы, Пантелеев оглянулся, заметил его, но ничего не сказал. Минуту спустя отстегнул пистолет, подал Вите.
— Стрелять умеешь? Будешь за связного.
Каратели рассчитывали застигнуть партизан врасплох и шли густой цепью, тихо, без стрельбы. Отряд залег. Витя пристроился вблизи Пантелеева, в небольшой выемке. Гитлеровцы приближались. Слышался скрип снега под ногами, шуршание отгибаемых веток.
— Огонь! — крикнул Пантелеев и застрочил из автомата. Фашисты побежали назад, залегли. И тотчас же ударили их минометы. В зарослях боярышника, где укрылись партизаны, стали густо рваться мины.
Пантелеев поднялся и рванулся вперед, выводя людей из-под обстрела.
— Не отставать, — обернулся он к Вите.
Бежали вниз, стреляя на ходу, швыряя гранаты. Витя бежал вслед за всеми и тоже стрелял, не видя куда и не целясь.
Каратели отходили, спускаясь в ложбину.
— Ура! — закричал Пантелеев.
— Ура! — подхватил Витя, стараясь догнать командира. На какое-то мгновенье он увидел отца, который, остановившись за толстым дубом, стрелял из автомата. Потом все смешалось. Все дружно бежали вперед, не переставая стрелять.
Вдруг что-то словно резануло по наступающим. Зацокали пули о камни. Бежавший впереди партизан споткнулся и упал. За ним упал второй, потом еще и еще. Витя увидел впереди отца: он, нелепо подпрыгнув, исчез, словно провалился сквозь землю.
— Папа! — вырвалось у Вити. Он бросился к отцу, но кто-то рывком прижал его к земле.
— Не балуй! — зло крикнул Пантелеев, оказавшийся с ним рядом.
Вновь залегли, начали отползать к укрытиям. С высотки бил фашистский станковый пулемет.
— Теперь засели! — прокричал командир. — Черт бы его… — К нему подполз знакомый Вите коренастый партизан.
— Из миномета бы шарахнуть.
Пантелеев огляделся, подозвал Витю.
— Беги в лагерь. Скажи — пулемет ходу не дает. Пусть дядя Саша пришлет минометчиков.
Витя ползком выбрался из-под обстрела и помчался в лагерь. Назад он вернулся с минометчиками. Но бой уже затих. Каратели скрылись. Партизаны возбужденно рассказывали:
— Опоздал, парень. Твой отец нас выручил.
Уже в лагере Витя узнал подробности. Михаил Иванович, укрывшись в воронке, разглядел бивший с высоты пулемет. Он взялся обойти его по лощине и забросать гранатами. Пантелеев дал ему противотанковые гранаты и помощника. Взрыв этих гранат Витя слышал, когда бежал к дяде Саше. Пулемет замолк после первого взрыва, но на всякий случай Коробков метнул и вторую гранату. Он притащил пулемет в лагерь и сокрушался:
— Сильно разбит. Жаль. Перестарался.
Карателей отогнали. Но партизаны по опыту знали, что непрошеные гости скоро явятся снова. И верно: через час над лагерем закружил фашистский самолет. Он сбросил несколько бомб и улетел.
— Теперь не дадут покоя, — сказал дядя Саша. — Придется опять перебазироваться.
Ночью партизанский лагерь опустел. Отряды ушли глубже в лес.
В РАЗВЕДКЕ
Медленно догорает огонь в сложенном из камней очаге. Витя тонким прутиком помешивает жаркие угольки.
— Подкинь-ка дровишек, Витя, — говорит дядя Саша, отрывая взгляд от расположенной на коленях карты. — Что-то плохо видно.