И пусть потом историки утверждают, что сей документ был составлен под давлением боярской верхушки и православной церкви и им в угоду, – плевать. Умные разберутся, а что скажут дураки, меня не интересует. И вообще, сюда бы этих историков, на мое место, тогда бы поняли, что не все так просто, как видится издалека.
Помнится, когда государь после всех внесенных правок и дополнений окончательно одобрил указ, я, будучи не в силах сдержаться, откинулся на своем стуле и расплылся в блаженной улыбке.
– Ты чего, крестничек? – удивленно спросил Дмитрий.
Я не стал скрывать значение документа.
– Отныне, государь, сколько бы ни простояла Русь, в первую очередь из всех правителей потомки будут вспоминать именно тебя, поверь, – заверил я его.
Тот польщенно улыбнулся и осведомился:
– Видение было?
– Оно самое, – подтвердил я. – Довелось мне узреть странный город с высокими домами в десятки саженей…
Я недолго расписывал будущую Москву, быстро перейдя к главному, и, не жалея красок, в самых ярких тонах воспроизвел всенародный праздник, посвященный величайшему государю, чье трехсотлетие со дня восшествия на престол широко отмечается по всей стране.
– Хотелось бы верить, – мечтательно улыбнулся он. – Трехсотлетие… Ишь ты куда загнул.
– Так будет, – твердо ответил я.
Глава 20Очередная пакость государя
Ныне перед Дмитрием оставался всего один указ. Узнав, что мне предстоит уже этой зимой вторгаться в Прибалтику, и памятуя, что после нас в городах Эстляндии встанут на постой стрелецкие гарнизоны, я по приезде из Ярославля, улучив время, полистал свои записи, сделанные раньше. Прибавив к ним кое-что из запретов для ратников, я получил нечто вроде памятки, как нельзя вести себя на завоеванных землях, ну и ниже перечень наказаний для нарушителей. Были они довольно-таки суровые, вплоть до смертной казни за грабеж и изнасилование, не говоря уж про убийство горожан.
Особых проблем с этим документом я не предвидел, рассчитывая, что у Дмитрия возражений не будет, а если и появятся, то я их разобью в два счета – аргументы имелись.
Я даже объявил Фрэнсису, что сегодня мы, пожалуй, работать над законами не будем вовсе, рассчитывая, что в отсутствие англичанина наш непобедимый кесарь станет куда откровеннее в своих речах и выскажет все, что думает о моем решении выставить себя в качестве жениха царевны. Еловика, правда, оставил – надо ж кому-то вносить изменения, если они все-таки последуют.
Ждать себя Дмитрий не заставил. Я вновь приготовился к пакостям, связанным с моим предстоящим сватовством, но все было в порядке. Государь занимался исключительно законом, иногда досадливо морщась, но особо не возражал и после заминок всякий раз согласно кивал.
О моем намерении встать подле двух кандидатов в женихи, ибо бог любит троицу, он обмолвился лишь вскользь, перед самым своим уходом, когда Еловик ушел и мы остались одни. Да и то он не выказывал своего несогласия, но лишь спросил, не боится ли князь оказаться в роли отвергнутого, тем самым выставив себя на позорище, ибо как ни скрывай такое, а слух самое большее уже через месяц будет гулять по всей Руси. Про такое, мол, даже поговорка в народе сложена: «Жениться – беда, не жениться – другая, а третья беда – не отдадут за меня».
Пришлось ответить, что не вижу ничего унизительного в том, что меня отвергнут. Добро бы, если б это была дочка какого-нибудь боярина, а то ведь царевна.
Дмитрий не унимался, заявив, что в самом отказе и впрямь ничего страшного, вот только слух-то будет изрядно преувеличенный, со всякими смешными несуразностями и нелепыми подробностями, которых и в помине-то не было.
Признаться, я ожидал с его стороны возражений посерьезнее, так что и тут отделался шуточками. Мол, опозорить нас, кроме нас самих, никто иной не в состоянии, и вообще – как к золоту не пристает ржавчина, так и ко мне худое слово. Во всяком случае, те, кто знает меня близко, никогда не поверят распускаемым небылицам, а те, кто не знает… Бог им судья.
– Ой, гляди, – вздохнул он. – Ты еще людишек на Руси плохо ведаешь, а они у нас напрасливы – за ногу своротят да в быль поворотят, а клевета их что уголь черный – не обожжет, так замарает. Али ты убежден, что Ксения Борисовна тебя изберет? Тогда совсем иное. – И Дмитрий пытливо уставился на меня.
– Как можно быть в таком уверенным? – пожал плечами я. – В мире есть три абсолютно непредсказуемые вещи – погода, глупость и… женщины, и попытаться угадать их решение… Да они и сами порой не знают, что скажут или что сделают через час.
Кажется, успокоился. Ушел. Неужто все?
Но нет, пакость все равно пришла, причем, как обычно и бывает, неожиданно и в самое неподходящее время. Как назло, мне снился такой замечательный сон, как мы с Ксюшей идем куда-то по лугу, поросшему изумительно сочной травой яркого изумрудного цвета. Мешались только назойливые пчелы, от которых то и дело приходилось отмахиваться…
Открыв глаза, я понял, что это были за пчелы, – меня нетерпеливо тормошил Дмитрий…
– Я надумал, – радостно сообщил он мне, едва я приоткрыл глаза, и поторопил, чтобы я вставал, заметив: – Кто хочет жениться, тому и ночь не спится, а ты эвон, знай себе сопишь. Неча! – И, довольно улыбаясь, принялся рассказывать, что за идея осенила его этой ночью.
Оказывается, он, едва увидел свадебный подарок Густава, терзался только одним – ему в свою очередь тоже захотелось внести в предстоящую церемонию свою лепту, причем нечто такое, чтоб всем присутствующим, особенно царевне и ее избраннику, запомнилось на всю жизнь.
С этой мыслью он и лег спать, и вот тогда-то свершилось чудо – господь во сне послал ему известие.
«Ой, как все плохо, – мелькнуло у меня в голове. – Если уж он решил прицепить к своей затее всевышнего, значит, жди не просто неприятностей, но крупных».
Как выяснилось чуть погодя, я со своей догадкой угодил в самое яблочко. Оказывается, бог повелел государю не только не противиться выбору царевны (и на том спасибо!), но и благословить счастливого ее избранника особой явленной иконой. Дескать, такое благословение послужит как бы искуплением грехов Дмитрия, когда он хоть и не свершил некое недоброе деяние в отношении сей девицы, но помышлял об оном.
Тут рассказчик ненадолго прервался, смущенно потупился, а я, прищурившись, попытался разглядеть, сколько там натикало на моих напольных часах. В отличие от годуновских, за которыми следил Чемоданов, регулярно переводя стрелку на двенадцать, я такими глупостями не занимался, так что они показывали нормальное время, а не отсчитывали часы дня и ночи. Видно было плохо – лампадка хороша как ночник, но не как светильник, однако все-таки удалось высмотреть, что сейчас пошел только пятый час.
Самое подходящее время для разговора об иконах.
А Дмитрий не унимался, подробно повествуя о ее явлении ростовскому епископу Прохору. Признаться, слушал я государя вполуха, принявшись размышлять, к чему бы все это и какая именно пакость ждет меня по окончании рассказа, который длился уже не меньше получаса.
Если кратко, то суть его состояла в том, что Прохор утром нашел икону богоматери там, где увидел ее во сне, и на месте чудесного обретения незамедлительно выстроил монастырь в честь введения во храм пресвятой богородицы, где эта икона хранится и поныне, являя все новые и новые чудеса.
Пока я одевался, уже понял, что будет дальше. Теперь осталось выяснить, где находится монастырь, куда мне, вне всяких сомнений, сейчас прикажут отправляться. Услышав, что он расположен близ Ярославля, я крякнул и, не в силах сдержать эмоции, выругался. Еще бы, сотня верст только в одну сторону – не ближний свет. По счастью, я в это время обувался, и государь решил, что моя брань относится к сапогу, который никак не хотел налезать на ногу, а потому преспокойно подвел итог:
– Теперь ты понимаешь, насколько свята оная икона?
В ответ я промычал нечто восторженное – преклоняюсь, восхищаюсь и вообще, того и гляди вот-вот заплачу от умиления.
Государь внимательно поглядел на мое лицо и, удовлетворившись увиденным, уже коротко, по-деловому распорядился:
– А ежели уразумел, так отправляйся за ней, ибо привезти ее сюда, в Кострому, надлежит именно тебе. – И добавил, норовя упредить мои возражения: – Грамотку с повелением монахам я уже заготовил, печать государева на нем проставлена, так что отдадут, не сумлевайся.
– Ехать сразу после выбора Ксенией Борисовной своего жениха? – невинно уточнил я, хотя и знал, что он на это ответит.
– До того, – пояснил Дмитрий.
– То есть встать рядом с Густавом и Басмановым я не смогу?
– Отчего же. – Дмитрий пожал плечами. – Ежели прямо нынче, сей миг в путь отправишься, то к завтрашнему вечеру, коль поспешишь, глядишь, и возвернешься. А выбор по такому случаю и отложить можно, ничего страшного. К тому же мыслится мне, что ныне к вечеру царевна изрядно притомится из-за всех этих богослужений, чай, памятаешь, что полгода по ее батюшке, а заупокойные службы долго длятся. Поэтому завтра она будет усталой, и ни к чему нам затевать сватовство, пущай денек передохнет.
– А почему привезти ее надо именно мне? – уточнил я. – Вон сколько у тебя слуг, посылай любого. Если иконе нужен особый почет, то и тут не застоится – боярин Басманов или принц Густав.
– Они ведь женихи, – ляпнул Дмитрий и осекся, но после секундной паузы поправился: – Я к тому, что глас во сне был именно тебе ее привезти.
– Неужто господь прямо так и сказал, чтоб ты доверил перевозку именно князю Мак-Альпину? – усомнился я.
– Прямо так! – отрезал Дмитрий, начиная подозревать, что я уже просек его неумелое вранье, и уточнил: – Про Мак-Альпина не сказывал, врать не стану… – И он, умолкнув, настороженно уставился на меня, поскольку я в этот момент фыркнул, не сумев удержаться от смеха.
Ну и комик! Как скажет чего-нибудь, так хоть стой, хоть падай! Но я тут же придал лицу озабоченное выражение и даже закряхтел, нагнувшись и опять принявшись возиться с сапогом.