В посланье, написанном изящным женским почерком, говорилось о любви — и не к кому-нибудь, а к нему, Автандилу. О том, что сердце отважившейся на письмо пронзено калёными стрелами, что нет ей покоя и все мысли поглощены одной лишь горячей страстью. Подписи не было.
О, если бы такую записку прислала Тинатин! Но нет, это не она…
— Кто же? — воскликнул Автандил вслух.
Дверь отворилась. Вошла Фатьма и, потупившись, прошептала: — Я…
Что мог ответить спаспет? Одно дело — притвориться купцом, другое дело — влюблённым. Можно обмануть ослеплённую страстью женщину; себя — нельзя.
Он посмотрел на Фатьму долгим пристальным взором:
— Госпожа, у меня есть тайна.
— В чём же она?
— Моё сердце навсегда попало в плен к другой.
— Так ты миджнур?
— И никогда не забуду ту, которую люблю, — твёрдо сказал Автандил. — И ты поступила бы мудро, вспомнив о своём муже.
— Я его ненавижу! — воскликнула Фатьма.
— За что же?
— Это моя тайна!
— Раскрой её. Я ведь рассказал тебе о своей. Будем квиты.
И Фатьма, глотая слёзы, начала повествование.
Рассказ Фатьмы
— Новый год у нас в Гуланшаро отмечают, по старинному обычаю, осенью. В тот день мы встречали праздник без Усена — торговые дела, как и сейчас. Как всегда. Собрались у меня соседки. Пели, веселились, вели досужие разговоры — сам, верно, знаешь, что бывает, когда соберутся товарки. Гостьи покинули меня лишь поздним вечером при свете луны, то и дело скрывающейся за облаками.
Почему-то стало мне грустно, тоска сдавила грудь. Я вышла через сад к морю и прислонилась к скале, от которой начинается искусно скрытый подземный ход в потайную комнату нашего особняка.
— Подземный ход? — встрепенулся Автандил. — Потайная комната? Зачем они?
— Как это — зачем? — в свою очередь удивилась Фатьма. — Я ж говорила, что Усен поставляет разные разности ко двору нашего повелителя. Что, как могущественный Мелик Сурхави останется недоволен их видом или качеством? Тогда одно спасенье — спрятаться как следует и переждать царственный гнев. Но слушай дальше.
Вдруг вижу в свете звёзд: к берегу пристаёт малого размера парусник. Сходят с него двое, несут за ручки большой сундук. Ну и страхолюдины! Ставят свою ношу на камни. Открывают крышку. Из сундука выбирается какая-то девушка…
— Это она! — не сдержал взволнованного возгласа Автандил.
— Та, которую ты любишь?
— Нет — та, которую любит другой!
Фатьма недоумённо пожала плечами:
— Ты хочешь ли слушать дальше?
— Да! Да! Да!
— Тогда не перебивай. Так вот, девушка выбралась из сундука, вздохнула полной грудью, а один из отвратительных проскрежетал: «Стой здесь — и ни шагу в сторону!» А другой добавил с мерзким хихиканьем: «Сама знаешь, от нас далеко не убежишь», — и оба скрылись так стремительно, что я и глазом не успела моргнуть.
В это время луна вышла из-за туч, и, не солгу, блеск её мерк перед красотой незнакомки, которая одиноко стояла, такая несчастная, и слеза за слезой срывались с длинных чёрных ресниц. Я подала ей знак, она поняла и, стараясь не шуметь, подбежала на цыпочках ко мне. Я надавила рукой на нужный камень в скале, он повернулся — и открылся подземный ход. Мы вбежали в него, и камень встал на прежнее место. Через узенькую щёлочку, незаметную снаружи, мы видели, как гнусные твари вновь появились невесть откуда и, гадко сквернословя, стали искать пропажу. Да где уж им! Охая и причитая, страхолюдины забрали сундук и улетучились. Мы прошли в потайную комнату.
— Нестан-Дареджан! — мучительно выдохнул Автандил.
— Вот уж не знаю: она так и не открыла своего имени, сколько я ни силилась выведать, не сказала, откуда родом и в чём причина её невзгод, только плакала и вздыхала. И так все дни, что провела в моём доме.
— Ты хочешь сказать, что сейчас девушки здесь нет?
— Хотела бы сказать иначе, но увы. — Взор Фатьмы увлажнился, и, с трудом сдерживая слезы, она продолжила: — Когда муж вернулся, я рассказала ему о незнакомке в потайной комнате. Как могла не рассказать? Вдруг Мелик Сурхави будет не рад привезённым товарам и убежище понадобится самому Усену?
Мы прошли к нашей нечаянной гостье. Супруг был потрясён её неземной красотой. Он, как и я раньше, попробовал узнать имя незнакомки, но тоже потерпел неудачу. Та лишь просила никому не говорить о своём существовании. Усен поклялся, что не обмолвится о ней ни словечком, и отправился во дворец, где его уже ожидал Мелик Сурхави.
— А потом твой муж пришёл домой, и… — Полный нетерпенья, Автандил попытался ускорить рассказ Фатьмы.
— Пришёл не он. Пришли ближние слуги нашего могущественного правителя. Сидя за предложенным им чаем, они благодушно повели неспешную беседу о том, что происходило во дворце: Мелик Сурхави остался очень доволен тканями и лакомствами, доставленными ко двору Усеном. Был милостив к нему. Вот и славно, обрадовалась я, — значит, в потайной комнате мужу не придётся прятаться.
А потом во дворце подали вино и угощение, и наш владыка заговорил о своём сыне, который пребывает в военном походе, а когда вернётся, собирается жениться, да вот беда: нет невесты подходящей красоты. А Усен, растаявший от оказанных ему милостей, сказал, что есть, гостит у нас в доме.
— Как же так! — вознегодовал Автандил. — Он ведь нарушил клятву!
— Вот из-за этого-то и зародилась у меня ненависть к супругу. Не умеют мужчины держать язык за зубами… Но мой рассказ ещё не закончен. Мелик Сурхави заинтересовался тем, что сказал Усен, и послал ближних слуг с повелением немедленно доставить красавицу во дворец. Если она окажется действительно достойной, то будет жить там, дожидаясь, пока наследник престола вернётся с войны. «Ну-ка, Фатьма, — приказали государевы слуги, вмиг потеряв благодушие, — веди красотку сюда!»
— И ты, — горько простонал Автандил, — подчинилась?
— А куда денешься? Конечно, подчинилась, хотя и через силу — ведь я полюбила её, как дочь, — сказала Фатьма, но, заалев, поправилась: — То есть как сестру.
Глотая слёзы, поплелась я в потайную комнату, но по пути заскочила в кладовую, набила поясной кошель яхонтами и изумрудами, этого добра у нас полны закрома, и, прибежав к скрытной нашей гостье, объяснила ей, что случилось.
— А она? — спросил Автандил.
— Поблагодарила за предоставленный приют и поясной кошель, подпоясалась и молча пошла за мной к присланным из дворца царёвым слугам. Глянула на них, как разгневанная тигрица, и сухо бросила: «Я готова».
— И больше ты её не видела. — Автандил не вопрос задал, а выказал глубокую печаль.
— Почему не видела? — возразила Фатьма.
Поздним вечером, когда вернувшийся из дворца Усен храпел во всю мочь, раздался негромкий стук в окошко. Фатьма посмотрела через стекло, увидела снаружи молчаливую свою красавицу и выбежала к ней. На этот раз та была не столь немногословна, как обычно, и поведала, что Мелик Сурхави отвёл ей опочивальню, отделанную парчой и золотом, а у дверей приказал поставить двух неусыпных стражников. Однако они оказались так добры, а вернее сказать, корыстолюбивы, что согласились за содержимое кошеля потерять разом и зрение, и слух — всего на один миг. Но и его вполне хватило, и вот она здесь.
«Окажи мне последнюю услугу, Фатьма, — попросила гостья, — дай мне коня. Никогда и ни за что не станет Мелик Сурхави мне тестем!»
Хозяйка, не споря, вывела из конюшни оседланного аргамака. Красавица произнесла слова благодарности, вскочила на коня, и стук копыт стих вдалеке.
— На этом и кончается твой рассказ? — глухо спросил Автандил.
— Ещё нет, — ответила Фатьма.
Через несколько дней шла она мимо караван-сарая. Там, как водится, ели, пили, болтали, а какой-то нищенского вида оборванец переходил от компании к компании: дескать, можете услышать, если угостите, мою историю — она по сравнению с вашими подобна россыпи жемчужин рядом с горстью проса. Кто-то заинтересовался: рассказывай. Фатьма из любопытства присела на скамеечку неподалёку.
Стало быть, бредёт он по степи в сторону Гуланшаро. Притомился. Прилёг отдохнуть в непролазных зарослях густой травы. Только вздумал вздремнуть, невесть откуда появились двое с большим сундуком. Видать, пустым: держали они его, взяв за ручки, безо всякого труда. А сами-то до чего страшны собой! То ли люди, то ли нет. Иначе как образинами и не назовёшь.
Внезапно издалека донеслось конское цоканье и показалась прекрасная молодая всадница на быстром аргамаке. Эти двое с сундуком в мановение ока очутились у неё на пути. Один схватил скакуна под уздцы, другой распахнул крышку сундука. «Ага, — зачастили они наперебой скрипучими голосами, словно несмазанные ворота открываются, — вот ты где! Мы же предупреждали: от нас не убежишь. Полезай в сундук! Отнесём тебя в нашу крепость Каджети, хватит своевольничать!»
Бедняжка заплакала и подчинилась, и скрылись чудища со своей ношей так быстро, что только глазом успеешь моргнуть.
«А ты что же?» — спросил кто-то из слушателей.
«А я из зарослей выбрался и дальше пошёл, иначе как бы здесь оказался?»
Поставили перед рассказчиком плошку плова и пиалу чая, а потрясённая Фатьма, едва дыша, застыла на своей скамеечке: как же она раньше не догадалась, не поняла? Каджи это были, каджи, конечно они! Ей о них дедушка когда ещё говорил: омерзительные с лица, способные почти мгновенно переноситься с места на место. А теперь унесли красавицу, любимую, как дочь, то есть как сестра, в свою крепость Каджети…
— А как туда добраться, не сказал ли дедушка? — спросил Автандил.
— Дай бог памяти, — задумалась Фатьма. — Утром иди на солнце, ночью — на луну, и так шесть дней пешего хода. Потом увидишь горы, перейдёшь их по перевалу и увидишь долину, со всех сторон окружённую крутыми скалами. Это и есть крепость Каджети.
— Прямо сейчас и отправлюсь в путь.
— Одумайся! — испугалась Фатьма. — Пользы от этого не будет, только верная погибель. Сам знаешь: каджи не боятся ни стрел, ни булатной стали, нет против них оружия. Ничем ты… как, говорил, её зовут?