- Кто ты? - спросила она, пытаясь подняться.
- Полежи пока. Свой. Не ушиблась?
- Вижу, что свой. А зачем целовал?
- Баская[97] больно. Не утерпел. Муж где? Она все-таки поднялась, села, оправилась.
- На покосах порешили. Мужики наши, остолопы, не поделили делянки, разодрались: косой башку ему и оттяпали. Да не люб он мне был. Сиротой жила, а он из зажиточных, вот и пошла за него.
- А дети есть?
- Была дочка… Трех лет. Черная баба[98] забрала. Аккурат перед Новым годом. Начала гостить в Скопине, потом в Пронске и к нам заглянула. Полсела, почитай, вымерло.
- А звать-то тебя?
- Аннушкой кличут.
- А меня Афанасием. Погодь, Аннушка, гололобый, кажись, очухался. - Кренин подошел к ордынцу, помог ему встать на ноги, заговорил по-татарски. Тот ничего не отвечал и лишь зло крутил головой.
- Ничего, приедут Мелик и Горский, мы тебя говорить заставим! Аннушка, - обратился Кренин к молодице. - Поймай его коня. А ну, пошли, - подтолкнув в спину ордынца, произнес Афанасий.
Он сдал пленного Никите, проводил Аннушку до леса и пожалел, что занят службой, а то провели бы времечко весело. Пошутил, посмеялся, а потом и на самом деле взгрустнулось, уж очень ладная молодица встретилась. Аннушке тоже не по себе сделалось: хорош удалец. Понимали оба, что вряд ли когда-нибудь встретятся. Скоро такое начнется! Не до ласк и любви, лишь бы уцелеть…
Наступил глубокий вечер. Мелика и Горского с его десятком еще не было. Афанасий попробовал еще раз поговорить с ордынцем, но тот продолжал молчать, даже от еды отказался.
Связав и ноги, его оставили сидеть у костра вместе с караульным. Других двое караульных расположились поодаль. Днем, когда объезжали местность, возле леса обнаружили большое кладбище. На нем два года назад хоронили убитых в сражении с Бегичем.
Едва исчезла с неба последняя светлая полоса, как сразу все погрузилось во тьму; птицы замолкли, с реки потянуло сыростью. Дозорный подкладывал хворост в огонь, искры взлетали и пропадали в ночи. Разведчики снова укрылись в стожках.
…Наутро к Воже прискакали Мелик с Горским. Оказывается, они повстречали дозорных Родиона Ржевского, те везли вести Дмитрию Ивановичу о том, что Мамай на Кузьминой гати стоит, «союзников» поджидает.
- Пленного повезете к великому князю, - распорядился Семен, - а мы остаемся… ненадолго.
Глава 12. ДОНСКИЕ ОЗЕРКИ
Дмитрий Иванович проводил совет воевод и князей. Решался один вопрос: переходить русскому войску Дон или нет.
Выслушав все за и против, великий князь поднялся:
- Ежели мы хотим крепкое войско, то должны через Дон-реку переправиться. Тогда не будет никого, помышляющего об отступлении. Коли побьем врагов, то все спасемся, коли умрем, то общею смертью, от князей до простых людей! Как только переправимся, мосты за собою сжечь!
В это время Кренин и Чириков привезли пленного, который сообщил, что Мамай, узнав о подходе русских к Дону, приказал сниматься с Кузьминой гати. Не дожидаясь «союзников», он заспешил по берегу Птани-реки, чтобы не дать возможности русским перейти Дон. Как опытный военачальник, он понимал, какую выгодную позицию обретут те, став в боевой порядок между Доном и Непрядвой.
Слова, сказанные Дмитрием Ивановичем на совете, были словами, лишь укрепляющими мужество: многие из воевод знали, что Куликово поле, как место предстоящей битвы, давно выбрано великим московским князем и его братом.
Но Владимира Андреевича тут ожидал неприятный «сюрприз».
Когда великий князь определял каждому полку своего воеводу, все войска, разделенные на пять частей, именовались полками - Правой руки, Левой, Передовым, Большим и Сторожевым, то в числе командующих Владимира Андреевича не назвал. Серпуховской обвел взглядом присутствующих - увидел торжествующий взгляд Боброка, безразличный, казалось, брата, смущенные лица воевод, особенно - князя Андрея Ольгердовича и опустил голову.
Глядя, как поникли гордые и прямые плечи Серпуховского, литовец со злостью подумал о сестре: «Негодница! Мерзавка! Значит, уверовал Дмитрий Иванович, что брат метит на его место. Ведь в предстоящей битве одному Богу известно, кто жив останется. Сыновья - малолетки, а Владимир Андреевич с его славой и происхождением - самый верный человек на престол…»
- Предлагаю урядить еще и Засадный полк, - внезапно произнес великий князь, - пусть отойдут к нему от прочих полков по две тысячи конных ратников. Засадный полк займет место в Зеленой Дубраве и до поры до времени затаится. Когда следует действовать, ведомо моему зятю Боброку. Он и будет командовать. На подмогу же придать ратных людей князя Серпуховского, его самого и всех новгородцев, которых привел дружинник Стырь. Также слушаться во всем и моего брата.
Еще ниже опустилась голова князя Владимира Андреевича: заметил, что брат назвал Боброка зятем.
«Неужели все мои заслуги перед московским великим княжеством побоку. А я ведь много сил приложил, чтобы сделать его великим. Что ж, пускай. В конце концов битва будет общая, все станут равны от простого ратника и до великого князя. Главное - победить, а прочее не важно…»
Пятого и шестого сентября наводили через Дон переправы. По высоким крутым берегам можно угадать, какой полноводной была река, да и летописи говорят, что уж коли переправишься через Дон, отступить назад невозможно.
Мосты возводили на протяжении нескольких поприщ вдоль реки - русское войско было велико: более ста тысяч конных и пеших ратников. Переправы тянулись до нынешней деревни Гаи. Там до сих пор сохранилась легенда о донских озерках.
По правому берегу реки они выстроились друг за другом на большое расстояние: это, скорее, не озерки, а колодцы, наполненные студеной чистой водой.
Молва о Боброке-Волынце как о ведуне, который обладал якобы даром чародея, живет в народе по сей день: рассказывают, что когда после битвы реки Смолка, Непрядва, нижний Дубяк и Дон оказались залиты кровью, оставшиеся в живых раненые ратники и кони стали умирать не столько от ран, как от нехватки питьевой воды. И тогда Боброк взял в руки палицу, стал ходить по нижнему берегу Дона и ударять ею о землю. Там, где он ударял, рождался родник.
Переправившись через Дон, каждый ратник оглядывался назад на горящие мосты и крестился. Лицо его принимало поначалу расстроенное выражение, - за рекой были дом, жена, дети, потом суровело, настраиваясь на жестокий бой. Победить или умереть - другого выбора теперь не было.
Глава 13. ВЕСТНИКИ
А на стороже Андрея Попова, стоящей на Рясско-Рановской засеке, после того как посетили её зимой чернецы, в том числе московский князь и его брат, стали твориться чудеса.
Старший сторожи видел поздно вечером в небе летающий предмет, похожий на суповую мису, с двумя лучами огненными, уставленными в землю. Попов подумал, что это козни дьявола, и прочитал «Верую», трижды широко осенив себя крестным знамением:
«Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.
И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единародного, Иже от Отца рожденного прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истина, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу. Им же вся быша…»
Молитва должна была развеять чары, но Андрей Попов увидел, что этого не произошло. «Миса» продолжала летать, наводя ужас и на других воев сторожи, которые, сгрудившись возле дубовой башни, в страхе крестились и творили молитвы.
Тут же решили: если молитвы не избавляют от видения, значит, это знамение Господа. Позже и отшельник Варлаам, к которому Попов отрядил мужа, по имени Фома Хецибеев, подтвердил правильность их мыслей: знамение Господне было - жди великих событий.
И когда стронулась Орда с берегов Итиля и двинулась по Дону, на стороже вмиг вспомнили возникшее поздно вечером чудо. Но вскоре о нем почти позабыли: приходилось теперь не только денно и нощно нести дозоры, но и тайно следить за передвижением Мамаевых войск и обо всем доносить в Москву.
Андрей Попов подчас сожалел, что нет рядом с ним многоопытного в делах засечных Олексина, которого князья услали в Рязань, пообещав, что он скоро вернется. Да тот как в воду канул!
Хорошо, есть на стороже такие смекалистые вой, как Фома. И ему явил чудо Господь! Тогда Попов понял, что Бог являет чудо не всякому, а лишь праведнику, преисполненному великой веры, каким теперь стал черкес Фома Хецибеев, в прошлом душегуб и разбойник.
Дотоле поклонялся Хецибеев, по имени Хызр, камням, воде и деревьям, одно слово - язычник, коих много в Орде. Ему и его соплеменникам говорили шаманы: чем больше убьешь людей Христовой веры, тем выше после смерти вознесется твоя душа и будет звездой светиться ярче всех. И идолопоклонники, веря в это, убивали, не щадя малых и старых.
Есть ли у таких добрые чувства?.. Но, оказывается, есть.
В одном из набегов захватил Хызр в плен русскую девушку. Пригожа оказалась молодица: и статью, и лицом, и обхождением. И черкес полюбил её всем своим пылким сердцем. Красив был юноша, смел и удал, понравился и он полонянке.
Проведал про красоту пленницы Хызра десятник и велел привести её. Но по закону «Ясы» никто не был волен распоряжаться судьбами пленников и пленниц, кроме хозяина. Даже сам повелитель. Поэтому и не послушался Хызр своего начальника.
И вот однажды, отлучившись по делам, он нашел свою возлюбленную мертвой.
Вскипела кровь в жилах горячего черкеса, схватился было за нож, но вовремя опомнился. Благоразумие подсказало: «Если убьешь сейчас десятника, тебя схватят и приговорят к страшной смерти - разорвут лошадьми твое тело надвое и бросят на съедение хищникам. Выжди благоприятный момент».
Хызр склонился над мертвой и на шее увидел маленький, на тонкой тесемочке крестик. Он снял крестик, повесил себе на грудь и