— Умер он. Великим постом. Без настоятеля храм сейчас.
Отец Георгий перекрестился и внимательно посмотрел на князя. В карих глазах плескалось затаенное.
— Епископ мне присылал священника, — продолжил Игорь, — но я не принял. Поскольку гречин. Я их не люблю с отрочества, — Игорь горько усмехнулся. — Когда умер отец на столе Черниговском, мать моя сговорилась с ближними боярами утаить его смерть, чтобы старший брат приехать успел и стол отцовский занял. Епископ, гречин, со всех клятву взял, что молчать будут, Евангелие велел целовать. А сам втайне написал моему стрыю Святославу, чтобы ехал в Чернигов быстрее: пока княгиня с детьми в изумлении от случившегося. Не забыл указать, что имения у покойного князя много. Стрый приехал и выгнал нас из Чернигова…
— Я хочу, — твердо сказал Игорь. — В свой храм Покрова взять священника русского. Молодого, исправно знающего службу и твердого в вере. Такого, как ты, батюшка!
Игорь поклонился и вышел из шатра. Но не прошел и десятка шагов, как его окликнули. Он оглянулся — отец Георгий спешил к нему, путаясь в длинных полах рясы.
— Ты можешь верить Лавору! — прошептал, подбегая. — Он будет верно служить.
— Спаси Бог! — кивнул Игорь и сразу ответил на немой вопрос в глазах священника: — Я не забуду!..
— Хороший охота был, конязь? — круглое лицо Мирзы лоснилось от широкой угодливой улыбки. — Много птица бил, долго свой бог молился, — Мирза старательно выговаривал русские слова: — Ты доволен, конязь?
— Доволен, — удивленно ответил Игорь.
— Тогда праздник, конязь?
— Праздник? — Игорь недоуменно смотрел на старшего в своей почетной охране и вдруг понял: — Праздник, Мирза! Я велю прислать кумыса — будете пить, сколько живот емлет.
Мирза склонился в поклоне:
— Конязь Гюрги — великий хан!..
— Благоволишь ты ему! — сердито сказал Райгула, подходя. — Опять весь вечер будут пить и возле костра скакать.
— Тебе жалко их же кумыса?
— Почему он у тебя просит?
— Кончак запретил им пить, пока меня охраняют. А вот если князь угостит…
— А ты и рад угождать!
Игорь внимательно посмотрел на тысяцкого. Маленького роста, сухопарый, он сейчас напоминал ему беркута, готового ударить жертву.
— Что лаешься? — спросил миролюбиво.
— Бояре ропщут.
— Бояре ропщут всегда. Что им не по нраву?
— Что дружбу водишь с погаными. Сколько наших полегло в Поле! Сколько мучатся в полоне! А ты ездишь на охоту, пьешь с погаными кумыс, забавляешься плясками их девок. И не только плясками! — насупился Райгула.
— Еще они говорят: я завел войско в Поле, погубил тысячи дружинников и воев, — усмехнулся Игорь. — Так?
— Так.
— А они не вспоминают, как сами кричали на пирах? Как требовали от меня вести их на поганых? Как хотели испить шеломом из Дона и переломить копья о край Поля половецкого? Кто не позволил мне увести войско ночью, когда потоптали орду, а наутро обступили нас половцы? Кто требовал отдыха и дележа добычи? А сейчас они ропщут: князь виноват! За свой грех я отвечу пред богом. А они?.. Что им не по нраву? Князь один забавляется? Я всех зову на охоту и в свой шатер. Что не идут?
— Грех, князь веселиться, когда родная земля кровью заливается!
— Мы ей крепко пособим, если будем сидеть в шатрах и лить слезы?
— Все равно не гоже, князь! — насупил брови Райгула.
Игорь внимательно посмотрел на тысяцкого. Тот стоял, непреклонно, в упор глядя на него маленькими темными глазами. «Сказать ему? — заколебался Игорь. — А сохранит в тайне? Побежит к боярам — они ему роднее. И не сказать нельзя — без помощников никак. Придется».
— Сам знаю, что не гоже, — вздохнул, кладя руки на плечи Райгулы. — У самого душа болит.
Тысяцкий смотрел на него удивленно.
— Кончак, уезжая в поход, велел мне охотиться, пить кумыс и смотреть на пляски девок половецких. Вот и делаю так, чтобы все думали: князь покорен.
— Но зачем?
— Если я буду дни напролет сидеть в шатре, ходить с постной рожей, как твои бояре, что подумает охрана? Что князь задумал недоброе. И будут меня сторожить крепко. Со злом. Потому как без кумыса они злые.
Тысяцкий все еще не понимал.
— Я не смогу убежать, если меня будут хорошо стеречь! — сердито сказал Игорь.
— Задумал бежать? — Райгула не смог скрыть изумления. — Это невозможно!
— Прошлым летом из половецкого полона бежали сотский Якуб с сыновцем. Их держали под самой Тмутараканью, у них не было ни коней, ни друзей добрых, но они пришли на Русь! Чем я хуже?
— Поймают поганые — в колодки забьют!
— Тогда буду лить слезы! — усмехнулся Игорь.
— Но зачем бежать? — все еще недоумевал тысяцкий. — Выкупа жалко?
— Не нужен Кончаку мой выкуп. Ему Святослав Киевский за меня две тысячи гривен давал. Целый воз серебра! Не взял хан. Ты когда-нибудь слышал, Райгула, чтобы половецкий хан от серебра отказался?
Тысяцкий покачал головой.
— Не собирается Кончак меня из Поля отпускать.
— Что хочет?
— Чтобы я с ним на Русь ходил. Как когда-то мой дед Олег. Чтобы вместе русские города приступом брали, имение грабили, людей в полон гнали.
Маленькие глазки тысяцкого округлились.
— Ты вот про Русь, что кровью обливается, плачешь, — продолжил Игорь. — А что будет, если вместе с ханом пойду? Озлюсь сердцем, как дед, когда его с родных земель согнали? Умоются кровью все — от Переславля и Киева до Смоленска и Новгорода Великого!
— Грех, князь! — перекрестился тысяцкий. — Даже думать нельзя!
— Что делать? Убить себя?
— Великий грех! — снова перекрестился Райгула.
— Это мой грех, и я за него в ответе. Но что будет с Северской землей, если меня не станет? Сам знаешь, без князя земля долго не простоит — найдутся хозяева. Кто? Брат в полоне, оба сына — в полоне, сыновец — в полоне. Значит, чужой! Придет, выгонит Ярославну с детьми из Новгорода Северского, как когда-то меня с матерью выгнали из Чернигова. Мое горе? А что будет с тобой, Райгула? Новому князю старый тысяцкий без нужды — у него свой есть! Куда пойдешь, где голову преклонишь? Кем Михалко станет? Гриднем у чужого князя, как Улеб Гомийский? Ты этого хочешь?
— Нет!
— Тогда помогай!
— Буду! — поклонился Райгула. — Только боярам сказать надо.
— Им терять нечего. Поклонятся в ноги новому князю, он их приласкает. Земли у боярина забрать нельзя, а князю в новой земле укореняться надо — с боярами дружить будет. Они это знают, потому смиренно ждут выкупа. Не говори им!
Райгула не стал перечить. Вздохнул:
— Поганые сейчас города наши жгут!
— Ярославна отобьется. Святослав Киевский поможет.
— Добрую жену тебе бог послал, княже! И лицом красна, и умна, и распорядительная, и детей тебе хороших родила. Тяжко ей сейчас!
— Знаю! — посмурнел лицом Игорь.
— И нам убежать будет тяжко. Охрана хоть кумыса напьется, а кругом — половецкий стан! Пастухи не спят — стада от волков охраняют. Увидят — шум подымут! Не уйдем!
— Помогут!
— Кто?
— Овлур.
— Ты веришь ему?
— Другого помощника среди половцев у меня нет. Приглядываюсь к нему. И ты с Михалкой гляди.
— Как велишь, княже! Только и с Овлуром уйти тяжко.
— Уйдем. Ты и Михалко — со мной?
— Мы всегда с тобой, княже!
— Тогда вечером будем пить кумыс вместе и смотреть половецкие пляски. Не кривись!
— Без сына приду — отрока испортим! Не гоже ему на этот смотреть!
— А девок половецких, в вежах взятых, по Полю таскать не срам! Требушить их у костра, мед пить прямо из баклаги. Видел я! Пусть приходит!
— Как велишь, княже!..
Бубен гремел. Несколько теней, пошатываясь, топтались у догоравшего костра, кружились и подпрыгивали.
— Ай-ай-ай!.. — пьяными голосами подбадривали их лежавшие на кошмах половцы.
Овлур тихо скользнул мимо и на короткое время задержался у большого шатра, полотняные стенки которого просвечивали в темноте огнями горевших внутри светильников. Прислушался. Из-за полога доносился мужской хохот и притворный женский визг. И здесь веселье было в разгаре. Овлур удовлетворенно кивнул и двинулся дальше. Вскоре остановился у небольшого шатра. Присел и приподнял полог.
У самого входа внутри горел небольшой светильник. Крохотный язычок пламени рассеивал тьму всего на длину локтя. Овлур придвинулся прямо к пламени, чтобы оно осветило его лицо. Почти сразу же из темноты возникла узкая женская рука и взяла светильник. На короткий миг огонек, прежде чем его задули, мягко выхватил из черноты красивое женское лицо с большими черными глазами, густые брови, изогнувшиеся как крылья чайки в полете — и все исчезло.
Овлур скользнул внутрь и прикрыл за собой полог. Он не успел выпрямиться, как мягкие теплые руки охватили его за шею и горячие губы жадно впились в его рот. Он упал спиной на ковер, женщина оказалась сверху, неистово лаская его руками и губами. Он жадно гладил ее упругие бедра, ощущая сквозь тонкую ткань шелковых шаровар их жар.
— Садха! — простонал Овлур в припадке страсти. — Садха!
— Молчи! — сердито шепнула ему на ухо женщина по-кипчакски. — Не надо громко!
«Никто не услышит!» — хотел сказать Овлур, но новая ласка заставила его блаженно замычать. Садха отпрянула на мгновение, а когда снова прижалась к мужчине, он почувствовал жар обнаженного тела. Садха резким движением стащила с Овлура порты и оседлала любовника. Их тела слились, и некоторое время в шатре были слышно только ритмичное дыхание двоих. Вскоре вздохи любовников стали более частыми, раздались резкие шлепки — будто кто-то наказывал ребенка; мужчина застонал, а женщина закричала. Приглушенно, низким от рвущейся наружу страсти голосом. И все стихло…
— Сегодня я тебя заждалась, — прошептала Садха, соскользнув с Овлура, но крепко прижимаясь к нему боком. — Что так долго шел?
— Ждал, пока охрана напьется кумыса, — также тихо ответил Овлур, — а у князя мужчины займутся женщинами. Раньше было нельзя — могли заметить. Теперь им не до нас.