– А холода, – снова повторил свой довод Брандт, – как быть с ними?
– Будем готовиться к ним. Я уже говорил как-то генерал-майору Еропкину, что война – не карнавал, не парад и не маневры. Она не должна зависеть от того, есть ли на небе солнце, или идет дождь.
– А как же быть с рескриптом, ваше высокопревосходительство, – со значением напомнил свой аргумент и Леонтьев.
– Господин генерал-поручик! Господин генерал фельдмаршал неоднократно получал рескрипты ее величества. Ныне получаю их и я. И они все говорят об одном – России нужна победа. Мы сидим здесь к противнику ближе и видим его более, так что не грех нам и принять решение своим умишком, и принять его на себя. И мне кажется, ваше превосходительство, что доводы политические при делах военных – не самые лучшие. Они чреваты самыми непредвиденными последствиями – если отдаваться им с упоением. Побережем себя и дело. А в данном же случае они токмо хорошо показывают вас, кто вы и что вы.
Леонтьев побагровел.
– И последнее, господа. Ведя осаду, мы тем самым ослабляем на основном фронте Фридриха и даем возможность нашей главной армии решать задачи свои без оглядки на силы Вюртембергского и Платена, без боязни того, что король прусский может внезапно усилиться за их счет. Я решил, господа, продолжать осаду. Мы слишком долго здесь пробыли и слишком много затратили сил, дабы после всего этого отступить ни с чем. Осада будет продолжаться и крепость будет взята! Несмотря на все и всяческие противодействия – как со стороны противника, так и со стороны своих маловеров. Я призываю вас, господа, выполнять свой долг. Мы – солдаты, а, стало быть, должны сражаться и побеждать! Для этого мы и нужны России. Все свободны, господа. Спокойной ночи.
На следующий день активные участники спора, продумав свою позицию за ночь, подали Румянцеву рапорта с прошением об отпусках по болезни. Румянцев хмыкнул:
– Насильно мил не будешь.
И подписал. В таком деле сомневающийся помощник – не помощник. Теперь его волновало всерьез лишь одно – отношение Конференции и главнокомандующего к его самоволию. Он не стал на совете смущать умы своих подчиненных этими своими раздумьями, но про себя передумал об сем предмете предостаточно. Но вскоре он уже с удовлетворением зачитывал оставшимся генералам новый рескрипт на свое имя:
– «…Службу вашу не с тем отправляете, чтоб только простой долг исполнить, но паче о том ревнуете, чтоб имя ваше и заслуги сделать незабвенными». Все ясно, господа совет? Нашу настойчивость осадную, – он щедро делился единоличным решением сейчас со всеми, хотя на том совете и был в полном одиночестве, – одобряют. И поддерживают. Надеюсь, что более из нас, оставшихся, никто отныне не занедужит и что это успокоит тех, кто боялся державного гнева за выполнение долга своего. И заставит всех сделать все возможное, дабы оценка верховная наших ратных заслуг не пропала втуне! За работу, господа!
К этому времени подошедшая легкая конница Берга вовсю тревожила пруссаков, постепенно отбирая у них контроль над жизненно важной артерией Кольберг – Штеттин.
В начале октября Берг у деревни Вейсенштейн разбил наголову отряд прусского майора Подчарли, пленив при этом и самого майора во главе множества его подчиненных.
Подчарли на подмогу шел от Грейбенберга отряд де Корбиера, дослужившегося со времени до фельдмаршала. Де Корбиер, увидев, что нужда в его подмоге уже отпала, пытался избегнуть поражения и вовремя отойти. Но Суворов, подполковник конницы Берга, настиг его с эскадроном сербских гусар и долго гнал.
Русская армия тогда уже – после неудачной осады Бунцельвица совместно с союзником Дауном – выдвигалась в Померанию и – далее: на зимние квартиры за Вислу. Бутурлин поэтому приказал соединиться с Бергом кирасирским полкам генерал-поручика Волконского. Дивизия Фермора должна была двигаться непосредственно к Кольбергу. Она шла наперерез пруссакам, идущим от Кольберга к Штеттину.
Это уходил из крепости Платен. Румянцев оказался прав.
Перерезав коммуникации неприятеля и раз за разом нанося колющие удары по небольшим отрядам Платена, пытавшимся противодействовать этому, Румянцев вынудил прусского генерала к ретираде. Поначалу Платен отошел к Трептову, а затем начал движение на Гольнау, выдвинув арьергардом сильный отряд Корбиера.
Авангард этот Берг атаковал у самого Гольнау на открытой равнинной местности, сильно раскисшей после ливней. Заболоченность, затруднившая наступление тяжелой русской кавалерии, позволила пруссакам заблаговременно приготовиться и открыть по наступающим огонь картечью. Построившиеся в каре русские пехотинцы в подкрепление своей артиллерии давали залп за залпом, но русские шли прямо на свинцовый дождь и первой же атакой опрокинули каре.
Корбиер попытался спасти ситуацию, введя в дело кавалерию, но ему снова помешал Суворов, выведший своих гусар навстречу неприятельской лаве. Пруссаки были опрокинуты, причем суворовские гусары успели еще и захватить неприятельских фуражиров.
– Господин генерал, позвольте наказать этих дерзких русских. Всего несколько эскадронов драгун, и с ними будет покончено, – умоляли Платена его офицеры, на глазах которых громили их товарищей по оружию и многолетним кампаниям.
– Запрещаю, – сурово отвечал Платен, отвернувшись от подчиненных и от своего авангарда. – Если мы сейчас ввяжемся в бой, то на нас упадет Румянцев! Вы этого хотите? Здесь война, а не игра в солдатики! А на войне, случается, и убивают. А случается и такое, что нужно пожертвовать частью, дабы спасти все! Волк, попадая в капкан, отгрызает себе лапу и уходит. Мы сейчас – этот волк. Мы даже не смеем остаться в Гольнау, а вы призываете меня к самоубийственным поступкам. Стыдитесь, господа. Вы не офицеры, а кисейные барышни.
И действительно, Платен не долго пробыл в крепости.
Подошедший Фермор подверг Гольнау двухчасовой бомбардировке, после чего позволил пруссакам отойти – из-за якобы чрезмерной укрепленности Гольнау, что не позволяло предпринять штурм.
Прусский командир – от греха подальше – перенес свой основной лагерь поглубже в лес, приказав все же закрепиться в крепости гарнизону, прикрываемому несколькими батальонами пехоты с приданными кавалерией и артиллерией. Прикрытие расположилось на мосту, ведущем из Гольнау. По приказу Берга Суворов с гренадерским батальоном смел всех этих прикрывающих, ворвался, взломав ворота, в крепость и, вытряхнув оттуда гарнизон, гнал неприятеля штыками до лагеря самого Платена.
Платен почел за лучшее отступить и отсюда. Берг преследовал его до Дамма. Фермор – нет.
Осадный корпус в эти дни тоже не дремал. Румянцев оставил для сдерживания наступательных амбиций принца Вюртембергского пехоту Долгорукова, после чего перешел на западный берег Персанты и принялся громить прусские посты. Расправившись с оными, русские войска двинулись к Трептову, – выкуривать генерал-майора Кноблоха, отряд которого был направлен туда принцем Вюртембергским – для облегчения положения Платена.
Платен же, отступая на Штеттин, оставил в Трептове Кноблоха защищать свои коммуникации. Но сейчас Кноблоху предстояло более серьезное дело – защищать от Румянцева уже не какие-то коммуникации, а свою собственную свободу и, может быть, даже жизнь.
Задача оказалась прусскому генерал-майору не по силам.
Подвергнутый артиллерийскому обстрелу, он решил не дожидаться штурма со всеми его жестокостями и предпочел сдаться. В свой актив русские записали 61 офицера, 1639 солдат, 15 знамен и 7 пушек. Это был крупный успех всей кампании 1761 года.
Румянцев с войсками вернулся в лагерь продолжать осаду Кольберга. Его корпус был усилен до тридцати пяти тысяч. Главная же армия была уведена Бутурлиным на зимние квартиры за Вислу и Мариенвердер.
В помощь же осадному корпусу фельдмаршал оставил корпус Волконского на Варте и корпус Чернышева в Силезии. Румянцев пытался критиковать подобное весьма неудачное расположение, но Бутурлин его доводов не принял.
Фридрих, полностью – заочно – согласный с Румянцевым, не мог уже предоставить русскому главнокомандующему свои доводы, разбив его корпуса по отдельности – был слишком слаб. Но сил для поддержки Кольберга не жалел, выделяя из своих скудных запасов все возможное и невозможное.
Он усиливает ослабленного поражениями Платена отрядом Шенкендорфа, насчитывающего пять тысяч. Но это уже мало чем могло помочь осажденным. Румянцев, когда ему донесли об этом отряде, отвечал на вопрошающие взгляды своих генералов:
– Господа, не понимаю вашего ожидания в отношении наших с вами совместных действий. Сей отряд, конечно, усиливает генерала Платена и делает оного последнего снова опасным как для наших магазинов, так и для припасов и фуража генерал-поручика Волконского. Не менее, но и не более. Хоть одинокий Платен, хоть вкупе с Шенкендорфом – он может только кусать исподтишка.
– Простите, ваше превосходительство, – спокойно возразил ему генерал-майор Яковлев, – а такую возможность, как совокупный удар Платена, Шенкендорфа и принца Вюртембергского по нашему корпусу, вы учитываете?
– Учитываю, ваше превосходительство, – весело отвечал командир корпуса. Весело и уверенно. – Равно, как и то, что конница генерал-майора Берга, постоянно тревожащая Платена, располагает необходимыми сведениями о нем. Учитываю и то, что совокупные силы пруссаков ныне наконец-то менее наших. Наступая же, они будут действовать там, где мы находимся уже долгое время и, стало быть, можем предположить направления их ударов. И не только предположить, но и предупредить их своими действиями. И вообще, чем быстрее пруссаки надумают пойти на решительную сшибку – тем лучше. Мы уже и так слишком долго находимся здесь.
– Вы так уверены в победе, ваше высокопревосходительство?
– Уверен, господа. Глупа уверенность, под которой нет крепкого фундамента логики. Хотя бывает, что и она приносит победу. Но и воевать без уверенности – значит терпеть постоянные поражения. Вспомните наш военный совет после того, как Платен пробился в лагерь Вюртембергского. Тогда тоже были сомнения. Сейчас же обстоятельства складываются для нас гораздо благоприятнее. Хотя бы из-за тех же холодов, которые некоторых из вас так пугали ранее. Наши солдаты худо-бедно, но уже обжились. Платену же с Шенкендорфом придется идти по неподготовленным для зимнего проживания местам. И потом: у них много кавалерии. А фураж? Вот вам, господин генерал-майор, и еще один довод. Кто еще хочет высказаться?