Победа при Рымнике – крупнейшая после Кагула победа над турецкой армией в полевом сражении за время обеих войн с Османской империей второй половины XVIII века, могущая иметь стратегическое значение, – осталась неиспользованной. Потемкин после Рымника не начал общего наступления, обещавшего быстрое окончание войны; турки получили возможность оправиться, и война затянулась еще более чем на полтора года.
Следующая кампания – 1790 года – началась при весьма неблагоприятной для России внешнеполитической обстановке. Шла война со Швецией, сложилась угроза нападения Пруссии, Англия занимала крайне враждебную России позицию. В связи с этим пришлось оттянуть значительную часть русских сил с Дунайского театра военных действий, перейдя здесь к обороне. Турки, в свою очередь, держались также оборонительно, рассредоточив войска полевой армии по дунайским крепостям. Австрийцы, действовавшие в начале кампании крайне неохотно, в июле под давлением Пруссии вообще прекратили военные действия, а в сентябре заключили с Портой перемирие и начали вести мирные переговоры. Однако в августе 1790 года между Россией и Швецией был заключен выгодный русским мир, обнаружился и некоторый позитивный элемент во взаимоотношениях с Пруссией.
Все это, вместе взятое, дало возможность русскому командованию начать в конце сентября активные военные действия.
А 11 декабря Суворов взял считавшуюся неприступной крепость Измаил, что и решило фактически исход войны…
– Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил! – так ответил один из измаильских пашей, приближенный коменданта крепости сераскира Мегмет Айдозле, выражая волю своего господина. Ответил русскому офицеру, привезшему от Суворова предложение о сдаче.
Офицер в точности запомнил ответ и передал его по начальству – отсюда и пошло данное выражение гулять по подлунному миру в качестве яркого примера тщетности достижения невыполнимого и – одновременно – как свидетельство опасности переоценки собственных своих сил.
Паша не подозревал, насколько глубоки и в то же время уязвимы его слова. Но вскоре узнал. В числе первых, кто объяснил сие желающим слушать, был секунд-майор Леонтий Яковлевич Неклюдов.
Точная дата рождения ярославского дворянина Неклюдова не известна – где-то между 30—40-ми годами XVIII столетия. Наверняка знают лишь то, что уже 1 марта 1766 года он поступил в службу капралом в Азовский пехотный полк, а позднее – при создании егерских частей – в 1-й егерский батальон подполковника Фабрициана.
К тому времени Неклюдов – уже унтер-офицер. Новый, 1770 год для него начался удачно, – прямо 1 января его за боевые отличия производят в прапорщики. Но и еще несколько следующих лет он, будучи уже офицером, живет одной жизнью с солдатами, ничем не отличаясь от них – продолжает делить с ними артельную пищу и спать на соломе.
В «румянцевскую» русско-турецкую войну Неклюдов дерется с противником при Рябой Могиле, Ларге, Кагуле, участвует во взятии Измаила, Калии, Браилова, Журжи, сражается при Козлуджи – уже в чине ротмистра. Словом, во всех основных событиях войны он – непременный участник. Потом был Крым.
С началом следующей войны с Портой – «потемкинской» – он снова на театре военных действий. Начальство и служба бросали его с одного места на другое. И в 1790 году секунд-майор Неклюдов оказался под Измаилом – немного раньше, чем туда прибыл Суворов.
Крепость Измаил нынче уже была не та, что брал Неклюдов: ее укрепили. Теперь это было сооружение, построенное по последнему слову европейской военной мысли французскими инженерами: прямоугольный треугольник, вписанный в окружность длиною десять верст и гипотенузой, обращенной к величественному голубому Дунаю. Катеты треугольника образовывали шестиверстный главный вал вышиною от трех до четырех сажен, перед которым был еще дополнительно вырыт широкий и глубокий ров. Крепость защищал тридцатипятитысячный гарнизон, подкрепленный 250 орудиями.
Долгая осада Измаила ничего не дала русской армии. И тогда Потемкин назначил начальником над всеми войсками, расположенными в ближайшей округе, генерал-аншефа Суворова.
Появление Суворова означало лишь одно – штурм. Начались подготовительные работы: изготовлялись лестницы и фашины, возводились дополнительные батареи против крепости, солдаты тренировались преодолевать рвы и валы.
Суворов лично экзаменовал войска, готовил их в дело.
Как-то раз идя вдоль строя Екатеринославского полка, он вдруг споткнулся взглядом:
– Леонтий? Неклюдов?
– Так точно, ваше превосходительство!
– А как же гусарство твое? Неужто уже закончилось?
– Закончилось, ваше превосходительство! Пешком-то привычнее, да и бежать от противника несподручно – быстро устаешь!
– А гнать оного?
– Ну, сие не сложно. Привычка – вторая натура!
– Хорошо сказал! Помню тебя при Козлуджи – четырех спагов ублажил.
– Было дело.
– Памятен и по Крыму ты мне: в Балаклаве это ведь ты, не сходя с коня, оплыл большой корабль неприятельский? Русскому гусару не страшны ни морская глубина, ни крепостные высоты!
Полк слушал затаив дыхание. Собственно, Суворов и разговаривал сейчас со всем полком сразу, ибо мужество одного должно стать достоянием всех. Пример – дело доброе. И полководец должен знать своих храбрецов.
– Пусть офицер сей будет для вас примером! – Равняйтесь на него! – закончил Суворов резко и почти побежал далее вдоль неподвижно стоящих шеренг ветеранов… Взятие дунайской твердыни свершилось, как и было уже отмечено, 11 декабря 1790 года, а за день до этого Суворов отдал приказ, отозвавшийся в сердце каждого:
– Храбрые воины! Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что никто не может противиться силе оружия российского. Нам надлежит не сражение, которое бы в воле нашей состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании, и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала; нам остается, в третий раз, или победить, или умереть со славой.
Этот приказ, затаив дыхание, слушала вся армия, все девять колонн, на которые их разделила воля командующего. Шесть колонн, ведущие атаку с сухого пути, и три колонны, которые произведут высадку на судах, со стороны Дуная.
Перед самым штурмом русский командующий послал Айдозле последнее предупреждение-записку: «Сераскиру, старшинам и всему обществу. Я с войсками сюда прибыл. Двадцать четыре часа на размышление – воля; первый мой выстрел – уже неволя; штурм – смерть. Что оставляю на ваше рассмотрение». В ответ ему сказали о себе, Дунае и аллахе. «Значит – пора», – решил он.
На рассвете 10 декабря шестьсот русских орудий открыли по Измаилу огонь. А 11-го пять колонн – три с запада под командой генерал-поручика Павла Потемкина, две с востока под началом генерал-поручика Александра Самойлова – плюс с юга десант флотилии генерал-майора де Рибаса пошли на приступ.
Крепость была готова к сему – ночью к османам бежало несколько казаков.
Полковник Морков был командиром как раз одной из этих трех десантных колонн, а именно – третьей, в составе которой находились 800 днепровских приморских гренадер, батальон Бугского и два Батальона белорусского егерского корпусов, а также тысяча казаков.
Позднее в реляции Екатерине II о взятии Измаила Потемкин скажет о Моркове, повторяя слова донесения Суворова: «В сем случае начальник 3-й колонны изъявил новые опыты мужества, искусства и храбрости, примером его подчиненным служившие. Л. гв. секунд-майор Морков с начала устроения на острове Сетала батарей, командовал оными и во время беспрестанной почти канонады ни на малое время не отходил. Побуждаемый беспримерной ревностью к службе, он сам наводил пушки и не токмо наносил неприятелю великий вред в городе, но и множество потопил судов: во время же приступа, при высадке на берег войска и завладении неприятельскими батареями, учреждения его явили самого храброго и непобедимого офицера».
Суворов знал, что говорил: он следил за своими офицерами, видя в них сегодняшних защитников и завтрашнюю надежду России…
Колонны двигались в полном молчании, раздвигая собой плотное марево тумана. До крепости оставалось не более трехсот шагов, когда ее стены как будто взорвались – все 250 турецких орудий открыли огонь на поражение.
Штурм Измаила начался в половине седьмого утра. Тогда же три десантные колонны под общим командованием генерал-майора Рибаса, прорываясь через губительный огонь береговых батарей турок, ринулись к крепости, где суда первой линии высадили десант.
Морков действовал на левом фланге десантной линии, и вместе с колоннами генерал-майора Арсеньева и бригадира Чепеги одновременно – в едином порыве – ринулся на береговые укрепления осман, отбив их в жаркой молниеносной штыковой.
Первой подошла к стенам вторая колонна правого крыла под командой генерал-майора Ласси. При начавшейся страшной канонаде сердца солдат невольно дрогнули: они упали на землю и бросили лестницы. Неклюдов, назначенный находиться со своими стрелками впереди этой колонны, увидев, что войска колеблются, обратился к генералу:
– Ваше превосходительство! Позвольте мне начинать!
– С богом! – ответствовал тот.
Тогда, обращаясь к своим стрелкам, секунд-майор закричал:
– Ребята! Вперед! За мной! Смотрите на меня: где буду я, там и вы будьте! Вместе разделим славу и честь или вместе положим головы свои за веру и императрицу Екатерину! Она мать наша, мы – ее дети! Ура! С нами бог!
Бросившись в глубокий ров, он начал забираться на вал без лестницы, с помощью одних штыков. Солдаты, устыдившись, теперь торопились догнать и перегнать своего командира, забывая об опасности.
Мгновенно, – как будет потом записано в его формуляре, – Неклюдов взошел на бастион. За ним взлетели остальные.
Неклюдовские егеря отбили неприятеля от пушек и овладели батареей. В этом скоротечном бою Неклюдов был ранен пулей в правую руку, близ плеча навылет; в левую ногу он получил два пулевых ранения, и в левое же колено его ударили кинжалом – таково было напряжение боя. Но не раны сейчас занимали его.